— Пойдем, пусть поговорят без нас.
На улице было ветрено. Тяжелые облака низко неслись над землей. Варя и Николай стояли недалеко от дома, когда в соседнем дворе появилась Ольга. Николай поспешно спрятался за сарай.
— Видишь эту девушку?
— Ну и что?
— Запомни ее, — с волнением продолжал Николай. — Это близкий мне и Андрею человек.
Ольга в это время разговаривала с соседкой. Потом развязала узелок, что-то показала. Соседка слушала и ответы сопровождала выразительным жестом: не надо! Она уже повернулась, чтобы уйти в дом, но Ольга схватила ее за руку, продолжая что-то оживленно говорить. Соседка остановилась, затем они вместе вошли в дом.
— Варя, я открою тебе тайну: Олю любит Андрюша. Но она не знает, что он в отряде. И пока знать не должна. Я очень прошу тебя, если она зайдет к тебе, постарайся подружиться с ней.
— Постараюсь.
— А кто соседка?
— Хорошая женщина, но ей не везет в жизни. Очень любит детей, а замуж не могла выйти. Ты заметил, что она хромает? А тут пристроился к ней тот красноармеец, которого с Носовым вызвали в город. — И со вздохом закончила: — Не везет соседке.
Вскоре Ольга вышла от соседки, зашла к Варе во двор. Та сделала вид, что занята по хозяйству. Они о чем-то поговорили, после чего Ольга медленно пошла к воротам и скрылась.
— Ну, что? — нетерпеливо спросил Николай.
— Завтра обещала прийти.
— А что говорила?
— Что и все: пришла менять. Принесла брюки от отцовского костюма.
— Я попрошу тебя, расспроси Олю о ее жизни. Кто знает, может, Андрей сможет с ней как-то встретиться здесь.
— Мне показалось, что она не очень разговорчивая. Но я постараюсь.
Погода начала портиться. Холод стал донимать их.
— Какая изменчивая погода, — ежась от холода, сказала Варя. — Утром было хоть и холодно, но не так ветрено.
— Что-то долго Андрей Афанасьевич не зовет нас.
— Ничего, подождем, — ответила Варя.
Николай понимающе улыбнулся.
Вскоре скрипнула дверь, и по ступенькам крыльца спустился Василий. Варя подошла к нему, что-то сказала, но тот, ничего не ответив, поцеловал ее и скрылся за воротами. Девушка стояла в растерянности, не отрывая глаз от ворот. Николай подошел к ней, взял под руку и повел в дом. Она выжидательно посмотрела на Пилипенко.
— Все в порядке, Варя, — успокоил ее чекист.
Лицо девушки просияло.
До глубокой ночи Пилипенко беседовал с Варей. Она внимательно слушала его. Изредка в знак согласия кивала.
Николай не мешал им. Прилег на пол, и вскоре сон сморил его.
Рано утром они попрощались с Варей. По дороге на партизанскую базу Николай рассказал Пилипенко об Ольге и о просьбе, с которой обратился к Варе.
— Почему об этом не сказал там? — строго посмотрел на него Пилипенко.
— Я думал...
— Если бы думал, то не сделал бы этого.
— Андрей Афанасьевич, — забормотал смутившийся молодой партизан, не ожидавший такой реакции, — я верю Ольге.
— В данном случае тобой руководило лишь чувство дружбы. Будь впредь осмотрительнее. — И уже примирительно спросил: — Говоришь, доверяешь Ольге?
Николай оживился, начал рассказывать все, что знал о ней.
Возвратившийся из партизанского отряда Пилипенко доложил о результатах встречи с Сорокой. Внимание Петрова привлекло то, что полицейского вызывал к себе Фурман. Значит выдвинутое чекистами предположение о возможном привлечении пособников оккупантов к шпионской работе находит подтверждение,
Проведенная партизанами операция по разгрому штаба сорок четвертого полка СС дала возможность захватить не только ценные документы, но и группу агентов абвера, которую доставили в село Сидорово для переброски в наш тыл. Показания этих агентов, которые имели задание по сбору сведений о передислокации воинских подразделений, их резервах, снабжении, мощности огневой поддержки пехотных частей, наличии артиллерийских и танковых соединений, могли послужить ценным материалом для раскрытия вражеского радиста. Не исключено, что и у действующего в зоне армии радиста было аналогичное задание. Из этого могло вытекать, что для получения подобной военной информации он должен осесть в подразделении, близком к штабу. Возможно, агент окончил разведывательную школу абвера в Харькове.
В связи с тем, что захваченные лазутчики в разное время были завербованы в лагерях военнопленных, основное внимание в розыске чекисты сосредоточили на бойцах и командирах, сумевших бежать из плена. Оперуполномоченный Рязанов на совещании выдвинул новое предложение: проверить и военнослужащих, недавно прибывших в армию в индивидуальном порядке из других соединений фронта или военных училищ.
Причиной, побудившей Рязанова выдвинуть такое предложение, послужил факт обнаружения в лесу недалеко от станции Красный Лиман трупа молодого лейтенанта. Документов при нем не было. Судя по новому обмундированию, он недавно окончил училище. Проверкой по частям армии было установлено, что в последнее время ни один молодой командир не пропал без вести. Рязанов высказал предположение, что погибшим мог быть вновь прибывший в армию, но не успевший по какой-то причине представиться в штабе, поэтому не исключал, что убийство могло быть совершено умышленно, чтобы завладеть его документами.
Слушая Рязанова, Николай Антонович взглянул на Пилипенко. Лицо того было сосредоточенно, брови слегка нахмурены.
Петров усмехнулся про себя. Он был убежден, что Рязанов заранее обсудил с Пилипенко выдвинутую версию, которая, несомненно, заслуживала внимания. Какие они разные — эти два друга, подумал Петров. И как удачно дополняют друг друга. Но если уравновешенный, даже медлительный Пилипенко может выполнять оперативные задания самостоятельно, то несколько самоуверенного и порывистого Рязанова нужно сдерживать, умело направлять. И коль задание заинтересовало его, выполнит быстро, увлеченно.
Между тем Рязанов продолжал докладывать. Он обратил внимание на недавно прибывшего в армию после окончания военного училища лейтенанта Вострикова. Что-то в нем настораживает. По рассказам сослуживцев, он по-черному ругается, циничен с женщинами. Может, это по молодости, бахвальство, желание показать себя рубахой-парнем? К службе Востриков относится без особого рвения, хотя приказы и поручения исполняет в срок.
— Все, что ты сказал о лейтенанте, Иван Федорович, не имеет прямого отношения к контрразведке и тем более к теме оперативного совещания, — довольно резко резюмировал Кузьменко.
Ну зачем эта резкость? — подумал о заместителе Петров. Любит он поучать других.
Кузьменко не обратил внимания на пристальный взгляд начальника отдела.
— Легко заподозрить человека, труднее получить доказательства его вины. Сотрудник контрразведки не должен руководствоваться эмоциями, — отчитывал он Рязанова. — Подозрения должны основываться на фактах. А у тебя их нет.
Формально Кузьменко был прав. И все же Петров решил дослушать молодого чекиста.
— Пусть выскажется до конца.
— Я согласен с замечанием капитана госбезопасности. Действительно, в моем докладе много эмоций. Но не нравится мне Востриков, в чем-то он фальшивит, — настаивал на своем Рязанов.
— А как к нему относятся сослуживцы? — спросил Петров.
— Говорят, что он умеет ценить доброе отношение к нему, в долгу не остается.
— Это уже говорит о многом. И я бы на твоем месте не отвлекался по пустякам, — поучительно произнес Кузьменко.
Наступила тишина. Рязанов сел. Было заметно, что он волнуется.
Николай Антонович, зная, что на Рязанова больше действует подчеркнуто спокойный тон, заговорил, скорее рассуждая сам с собой, чем обращаясь к Кузьменко:
— Думаю, мы ничего не потеряем, разрешив товарищу Рязанову продолжить наблюдение за Востриковым. Если он убедится, что его подозрения в отношении лейтенанта необоснованны, — это тоже результат. Но меньше эмоций, Иван Федорович. Нужны факты и еще раз факты. — И обращаясь ко всему оперативному составу, твердо сказал: — Наша первоочередная задача — как можно скорее найти и обезвредить немецкого радиста.
Рязанов регулярно докладывал Петрову о результатах наблюдения за Востриковым. Интересного в оперативном плане ничего не было. Складывалось впечатление, что молодой командир просто несерьезный, человек бесшабашный и весьма общительный. Было известно, что он, пренебрегая служебными обязанностями, много времени тратил на разговоры с девушками из роты связи и военторга. Но почему Востриков предпринимал меры предосторожности, посещая квартиру санитарки эвакогоспиталя Хвостиковой?
Вскоре контрразведка получила ответ и на этот вопрос. В особый отдел пришла девушка — писарь одного из отделов штаба и рассказала, что Востриков, как бы между прочим, интересовался у нее, соответствует ли действительности разговор о передислокации некоторых частей армии в связи с предполагаемым контрнаступлением и как скоро это произойдет. Свой вопрос мотивировал беспокойством, будет ли в этом случае передислоцирован эвакогоспиталь, в котором санитаркой работает его невеста.
Можно было объяснить необычность отношений лейтенанта с Хвостиковой тем, что у него появилось настоящее, глубокое чувство и он теперь оберегает свою репутацию. Однако подготовка контрнаступления держалась в строгом секрете. Интерес лейтенанта, не входившего в командный состав, которому было известно о подготовке военных действий, настораживал. По указанию Петрова Рязанов занялся более глубоким изучением Хвостиковой. Контрразведке стало известно, что санитарка выясняла у раненых, из каких они частей, кто их командир, где дислоцируется часть.
Рязанов узнал, что Хвостикова проживала на временно оккупированной немцами территории и перешла линию фронта, чтобы ее не угнали в Германию. Командование госпиталя характеризовало ее положительно. Однако он обратил внимание начальника отдела на одну любопытную деталь: вскоре после ее появления в городе радиоконтрразведка зафиксировала работу вражеского радиоцентра, наиболее устойчивый прием позывных которого фиксировался в зоне дислокации армии.
— Даже если Хвостикова и связана с немецкой разведкой, все же она не тот агент, над радиограммами которого работает Центр. Я в этом уверен. Но за Востриковым и за ней следует усилить наблюдение. Ее интерес к дислокации частей не случаен. Вполне возможно, что она заброшена к нам противником, — сделал вывод Петров, в очередной раз выслушав Рязанова.
Тот согласился с ним, высказав предположение, что она могла быть радисткой, а, значит, не исключена возможность выхода через нее на основного агента.
— Вы интересовались, когда Востриков приступил к службе в нашей армии? —спросил Петров.
— Почти одновременно с поступлением Хвостиковой в госпиталь. Я, Николай Антонович, послал фотокарточку Вострикова в военное училище для опознания. Дело в том, что Востриков представился в штабе через два дня после обнаружения трупа пока неопознанного лейтенанта.
9
Петрову доложили, что плененный партизанами обер-лейтенант желает сообщить нечто, заслуживающее внимание советской контрразведки.
В сопровождении конвойного в кабинет вошел высокий средних лет офицер. В его серых глазах не было высокомерия, которое Петров иногда улавливал в глазах пленных немецких офицеров. Но не было в них и страха. Держался спокойно, даже несколько уверенно.
Николай Антонович через переводчика поинтересовался, чем вызвано желание обер-лейтенанта встретиться с представителем военной контрразведки. Офицер не дослушал переводчика и довольно чисто сказал по-русски:
— Нам не нужен переводчик. Полагаю, что сведения, которые я хочу сообщить, могут быть вам полезны.
Петров отпустил переводчика и выжидательно посмотрел на пленного.
— Я не офицер сорок четвертого полка СС, а сотрудник абвера Шумский, — чеканя слова, произнес обер-лейтенант и выжидательно замолчал. Петров никак не среагировал на его заявление, и тот решил, что представитель советской контрразведки его не понял, поэтому повторил: — Я офицер немецкой военной разведки.
Но Петров по-прежнему молчал, предоставив возможность пленному выговориться без наводящих вопросов. Тем более, что он сам просил об этой встрече, а это значит, что шел сюда с определенной целью. Другое дело — какой? Петров был неплохим психологом. Он умел расположить к себе собеседника, завоевать его доверие, незаметно, исподволь внушая ему чувство ложного самоуспокоения. При первой встрече никогда не вел записей, чтобы беседа не казалась официальной, чтобы подозреваемый не настораживался, не предугадывал возможных дальнейших вопросов.
— С чего лучше начать? — в вопросе обер-лейтенанта зазвучала растерянность.
— Это вы решайте сами.
Шумский кивнул головой.
— Хорошо... Чтобы вы правильно меня поняли, мне необходимо объяснить, почему я, офицер абвера, перешел на сторону Красной Армии...
— Перешли? — Петров удивленно вскинул брови.
— Я не совсем точно выразился. Будет точнее, если скажу: сделал так, чтобы попасть в плен. Перейти линию фронта мне помешали партизаны. — После паузы заспешил, заглатывая окончания слов: — Я хотел бы рассказать о себе, о моих родителях, с тем чтобы вам были ясны мотивы, заставившие меня просить встречи с вами.
И пленный рассказал, что его отец Шумский Егор Петрович до революции был адвокатом в Ярославле, состоял в партии эсеров. После разгрома эсеровского мятежа в Москве, Ярославле и других городах молодой Советской России он с женой и сыном Юрием бежал к белым, а с ними потом за границу. Там он включился в антисоветскую деятельность, став впоследствии одним из функционеров Национально-трудового союза. Но жена не разделяла убеждений мужа. Она объективно оценивала белое движение, его бесперспективность и страдала вдали от Родины. Любовь к России передала сыну. По молодости она не приняла Октябрьскую революцию, воспринимала происходящее в Советской России так, как это ей внушал муж. Лишь в эмиграции осознала величие всего, что произошло на ее бывшей родине. Свое заблуждение оправдывала тем, что многие вещи нам непонятны потому, что они не входят в круг наших понятий.
Однако Шумский не скрывал, что ему и его матери нравилось не все, происходившее на бывшей родине. Этим он как бы хотел подчеркнуть, что не намерен завоевывать здесь дешевый авторитет. Он устало провел рукой по лицу. Пальцы слегка вздрагивали. Видимо, воспоминания давались ему не легко. И с молчаливого согласия Петрова он далее рассказал, что в Дрезденском университете к нему, сыну русского эмигранта, относились как к человеку второго сорта. Рассчитывать без протекции на то, что он сможет занять подобающее его знаниям и способностям место в обществе, было, по меньшей мере, наивно. Будучи студентом, он по рекомендации отца вступил в НТС. Это, по мнению Шумского, открывало перед ним хоть какие-то перспективы, так как организация поддерживала тесные связи не только с другими антисоветскими организациями, но и со службой безопасности и абвером. Перед войной с Советским Союзом его направили переводчиком в абверштелле первой танковой армии. В последнее время работал под руководством майора Фурмана, встречался с сотрудниками абвера полковником Рокито, майором Штейнбрухом.
Петров обратил внимание, что пленный, хотя и готовился к встрече, волновался. Вероятно, это было следствием хода беседы, к форме которой он психологически не был готов. От чекиста не ускользало малейшее изменение в жестах, интонации обер-лейтенанта при изложении фактов, событий, характеристик на бывших коллег. Мягкая припухлость его щек и полные, красиво очерченные губы придавали лицу привлекательность. Застенчивая улыбка играла на его губах. Иногда же лицо его выражало задумчивость. В общем, он был естественен.
И все же в течение беседы Петрову нет-нет, да и казалось, что Шумский недостаточно собран. Причина, которая побудила его принять решение порвать с прошлым, казалась Николаю Алексеевичу неубедительной. Складывалось впечатление, что подобным повествованием о себе и родителях он пытался увести беседу от главного, что должно было заинтересовать контрразведку. Но что скрывалось под этим главным?
— Мне представляется, что весь ваш рассказ — предпосылка к тому, ради чего вы пожелали встретиться со мной. Не так ли? — сказал Петров.
Шумский какое-то время сосредоточенно молчал. Петрову показалось, что вопрос, в подтексте которого можно было уловить недоверие, обеспокоил обер-лейтенанта. На его лице промелькнуло выражение озабоченности. Когда же он заговорил, прежняя живость тут же вернулась к нему.
— Дело в том, что я по заданию абвера должен внедриться в советскую контрразведку. Для начала мне поручено уточнить, какие части вашей армии стоят перед немецким фронтом, по возможности изучить работу тыла, а также моральное состояние руководящего командного состава. Последнее крайне важно, так как может способствовать отработке конкретных действий по их компрометации, а возможно и вербовке. — Он вновь замолчал, ожидая наводящих или уточняющих вопросов. После затянувшейся паузы, энергично потерев лоб рукой, он закончил: — Более конкретное задание я должен получить позже.