— Валерий, бери троих — и к пулеметам, — приказывает Евгений.
Валерий отползает в сторону. За ним цепочкой ползут его одноклассники. С ними Геня. Они ныряют в кусты шиповника. Колючие шипы вонзаются в тело, рвут одежду, цепляются за патронную сумку, мешают ползти. Дальше — острые камни. Снова кусты шиповника. И наконец — густая трава.
А пулеметы продолжают бить по горке. Надо спешить.
До пулеметов остается шагов тридцать. Ребята вскакивают и бросают гранаты. Четыре взрыва слились в один. Пулеметы заглохли.
Ребята быстро ползут по траве. Им наперерез уже бежит группа немецких автоматчиков. Но тут снова оживает горка на поляне: это Евгений прикрывает огнем отход смельчаков…
Наступает вечер. Догорает заря. Плавятся в лучах вечернего солнца стволы сосен. За рекой все залито красным, оранжевым, синим светом, а сзади, на горе, стоит горный ельник, острый, точеный.
Тишина. Но немцы здесь, рядом. Широкой подковой залегли они вокруг лесной поляны. Они отрезали наших от единственной удобной дороги по склону горного кряжа, преградили им доступ к реке и прижали к горам — к дикому нагромождению скал и ущелий. Остается лежать на этой поляне окаймленной кустами шиповника, и выбирать одно из двух: или выходить под перекрестный огонь пулеметов, или умирать от жажды.
Отряд в мешке.
ВОДА!
Четвертые сутки лежат партизаны, четвертые сутки без воды.
Все так же щебечут птицы на деревьях. Сладко пахнут цветы. В мареве стоят далекие хутора. Поет река под горой. И от этого тихого журчанья струй путаются мысли и жажда ощущается еще мучительнее, еще острее. Кажется, только несколько капель воды — и тело снова станет сильным и можно будет уйти в горы и вырваться из этой гибельной западни.
Но воды нет. Трижды пытались смельчаки спуститься к реке, и трижды пулеметные очереди накрывали их у самых кустов. А тут, как нарочно, ночи лунные и светлые, как день. И люди недвижно лежат под соснами. Играют солнечные блики на траве. И все так же, словно дразня и насмехаясь, журчит река.
Утром Евгений нашел в дупле старой лиственницы маленькую лужицу затхлой темнокоричневой воды. Он намочил в ней платок и дал раненым по нескольку капель. Вода пахла сыростью и гнилью. Но раненые глотали ее так, как знатоки смакуют драгоценное старое вино.
Сейчас нет даже этой воды. Люди лежат недвижно в траве и смотрят, как плывут по синему небу легкие белые облака. Хотя бы дождь, маленький, короткий дождь! Но дождя нет. Пересохло горло. Даже шопотом сказанное слово вызывает острую, режущую боль. Мутится рассудок. Некоторые бредят.
— Иду, Евгений Петрович. Лучше от пули умереть, чем этак мучиться.
Иван Тихонович прикрепляет к поясу несколько фляжек.
— Я беру с собой Плетнева. Мы с ним вместе лет десять на кабанов ходили. Авось…
Расчет у Ивана Тихоновича прост: после полудня, отобедав, немцы, разморенные едой и солнцем, едва ли будут зорко охранять подступы к реке.
С края поляны Евгений видит, как ползут к воде охотники. Они уже на середине пути. Осталось каких-нибудь сто метров до кустов у реки.
Люди на поляне замерли. Ждут, нервничают.
— Евгений Петрович, как?
— Ползут, ползут…
С Плетневым какая-то заминка. Иван Тихонович вернулся к нему. Минуты две лежит рядом с Плетневым. Потом пополз один. Плетнев остался: надо думать, выбился из сил. Или, может быть, у них родился новый план?..
— Ну, как там наши?
— Скоро будет вода.
— Скорей бы…
Иван Тихонович исчезает в кустах у реки. Сейчас он набирает воду…
Автоматная очередь. Трое немцев, выскочив из густой травы, бегут туда, где должен быть Иван Тихонович.
Евгений вскидывает винтовку. Один немец падает.
Тотчас же по горке начинают бить пулеметы. Евгений прижимается к земле. Жужжат пули, не дают поднять голову. В коротких перерывах между очередями слышится глухая возня у реки, голоса, крики.
Когда пулеметы смолкли, Евгений увидел: далеко, по лугу, немцы ведут к станице партизан. Плетнев еле передвигает ноги. Его бьют прикладом. Он падает. Потом снова поднимается и, хромая, идет вслед за Иваном Тихоновичем.
Евгений возвращается к своим. Его ни о чем не спрашивают. Все ясно…
Спускается вечер. Над рекой поднимается сизый туман. Сверкают серебристые изломы гор. Темный лес сонно покачивает мягкими вершинами елей. Тают во мгле скалы. Монотонно шумит река.
— Я пойду, Евгений Петрович. Возьму с собой Геню и пойду.
Это говорит Валерий. Он держится лучше всех — только глаза ввалились и покраснели.
В распоряжении Валерия и Гени один короткий час темноты — от захода солнца до восхода луны.
Надежды мало: в это время немцы особенно бдительны. Но это последняя попытка. Если ребята не добудут воды, надо уходить в горы. Быть может, кто-нибудь и сумеет добраться до лагеря. Лучше смерть в горах, чем здесь, в мышеловке.
Евгений ждет.
Тишина.
И вдруг в той стороне, куда ушли Валерий с Геней, завыли мины.
Конец…
Надо собираться, поднимать людей — тех, кого еще можно поднять.
Стрельба затихает. Где-то в лесу незнакомо кричит ночная птица.
Сигнал?
Нет, ждать помощи неоткуда.
И снова тишина. Только река все поет и поет под горой.
Автоматная очередь. Вторая, третья. Потом сухие выстрелы карабина.
Так, значит, живы! Живы!
Выстрелы уходят все дальше и дальше от поляны и замирают в горах.
Люди ждут.
Евгений лежит и слушает.
Полная луна поднимается над горой, лунный свет ложится на темные вершины деревьев и освещает круглый камень.
Хрустнула сухая ветка. За камнем мелькнула тень и пропала.
Немцы?!
Евгений вынимает гранату.
— Ползи к нашим, шепчет он партизану, который лежит рядом с ним. — Пусть рассыпятся цепью. И до моей гранаты — ни звука.
И вдруг раздается еле слышный треск цикады — такой родной, близкий, знакомый! Неужели? Нет, не может быть…
Снова трещит цикада, словно настойчиво требует ответа.
Евгений отвечает.
Кусты у камня раздвигаются, и, залитый лунным светом, вырастает Валерий.
— Простите, Евгений Петрович: заблудились мы, когда от немцев отстреливались. Услышал голоса — решил проверить. Получайте.
Валерий протягивает фляги с водой. За ним стоит Геня. Они оба мокры с ног до головы: не утерпели, выкупались.
Хочется кричать, петь, танцевать.
И совершается чудо.
На каждого пришлось по нескольку скупых глотков, но люди ожили. Будто и не было этих страшных, мучительных дней без воды, без надежды…
Бесшумно, цепочкой партизаны уходят в горы. Мягко шумит лес верхушками деревьев. Тянет сыростью от ущелья. Сияет луна.
* * *
Ребята так и не смогли связно рассказать, как шли они по горам. Они помнили только крутые, почти отвесные подъемы, горячее солнце, затхлую воду в дуплах и огромную радость, когда они поняли наконец, что лагерь близко. И вот уже заслуженной отдых.
— Обедать, дорогие, — хлопочет Евфросинья Михайловна.
— Иду, иду, Евфросинья Михайловна, — улыбается Евгений, — только пришлите ко мне связного.
Евгений отсылает в штаб донесение с координатами немецких дзотов.
Ребята спят восемнадцать часов беспросыпу. Они не слышат, как над горами пролетела шестерка бомбардировщиков с красными звездами на крыльях. Они не слышат тяжелого грохота взрывов. Но, когда они просыпаются, перед каждым из них лежит маленькая бумажка — только что принятая радиограмма:
Указанные вами немецкие дзоты наша авиация разбомбила — их больше не существует. Примите глубокую благодарность от командования Красной армии.
РАЗВЕДКА «МАЛЫШЕЙ»
Мои сыновья заключили между собой договор: Евгений обязуется брать Геню в самые опасные, самые рискованные операции. Но Гене этого мало. Сплошь и рядом на собственный страх и риск он действует один, без брата. Его постоянный спутник — закадычный друг и ровесник Павлик Худоерко. Иногда они берут с собой таких же «малышей» из соседних партизанских отрядов.
Геня любит разведку. Частенько уходит он с ребятами в станицы, занятые немцами, сует нос в самое пекло, не раз попадает в сложные переделки, но всегда выходит из них удачно и приносит в лагерь ценные сведения.
Гене разведка дается легко: к этому оборванному, чумазому пастушонку обычно не пристают фашистские патрули, на хуторах его приветливо встречают сердобольные женщины, и всюду находятся у него друзья среди ребятишек.
Сначала горячо поспорив о голубях и рыбной ловле, он посылает ребят подслушать разговор у комендатуры, обегать все дворы и подсчитать машины. Потом вместе с ними разбрасывает листовки, выкрадывает свежие немецкие газеты, Относит «Правду» подпольщикам.
Помню, однажды Геня собрался в разведку. А разведка ответственная: немцы стягивают крупные силы в Георгие-Афипскую, подготовляют переброску их к Новороссийску и зорко следят за всеми, кто появляется в станице.
Маскарад длится довольно долго. Надо одеться деревенским парнишкой, раздобыть сумку, с которой обычно ходят пастухи, взять ломоть кукурузного хлеба, несколько луковиц и так хитро запрятать револьвер, чтобы его не нашли при обыске.
С Геней идут его друзья — ребята из соседних партизанских отрядов.
Как всегда, из лагеря выходят ночью. Итти по шоссе опасно, и они отправляются по проселочной дороге, что ведет с предгорий на равнину.
На рассвете подходят к хутору Рашпилев. Их останавливает румынский патруль.
Обыск. Геня нервничает. У него в одежде спрятан револьвер, маленький бельгийский браунинг. Геня нашел его еще в Краснодаре в куче железного хлама, два месяца возился с ним, где-то раздобыл патроны и теперь гордится своим револьвером который действительно бьет неплохо.
Обыск проходит благополучно. Начинается допрос. Допрашивает румын, сносно говорящий по-русски.
— Куда идете?
— Мы из Ново-Алексеевки. Гоняли туда скот по приказу господина коменданта.
— Кто такие?
Ребята, перебивая друг друга, называют фамилии и даже смешные прозвища станичников Георгие-Афипской, уверенно описывают дома, вспоминают ребятишек и обрушивают на румын такую груду мелочей И подробностей, что начальник патруля, махнув рукой, приказывает пропустить их.
В Георгие-Афипскую входят осторожно, стараясь не попасться на глаза полицейским, и пробираются к друзьям.
К вечеру все выяснено: какие части прибыли в станицу, сколько танков, машин, пулеметов, какие калибры орудий, где расположен склад боеприпасов. Геня даже заходит на железнодорожную станцию и бродит по путям, Наблюдая, как грузятся составы.
Из станицы выходят в сумерки. Идут тихо, чутко прислушиваясь к каждому шороху. У табачного сарая под Смоленской раздается громкий оклик:
— Стой!
Ребята шарахаются в сторону. Но уже поздно: два полицейских, лежащих в засаде, направляют на них дула винтовок.
— Кто такие? Откуда? Почему шляетесь по ночам? Зачем уздечки?
Ребята пытаются вывернуться: у них-де пропали лошади, лошади эти немецкие, они искали их всю ночь, не нашли, а теперь боятся итти домой — без коней в станицу возвращаться не велено.
Полицейских это не убеждает:
— Руки вверх!
Геня, незаметно зажав в правой руке свой маленький револьвер, подходит первым. Резко опускает руку и в упор бьет из браунинга в полицейских.
Ребята отбирают у них оружие и бросаются в кусты.
В станице поднимается тревога. Стреляют часовые, у околицы бьет дежурный пулемет. Пули свистят над головами, а ребята несутся стрелой, падают, подымаются, снова падают и снова бегут цепочкой, стараясь в темноте не потерять друг друга.
Розовеет восток. Из предутреннего тумана вырисовываются кусты, станица, далекие горы.
Погоня настигает. Геня резко поворачивает влево, к Афипсу. Немцы теряют из виду ребят, но не надолго. Пули снова свистят над головами беглецов.
С разбегу ребята бросаются в реку. После недавних дождей Афипс ревет и клокочет, несет с собой коряги и камни, кружит в водоворотах.
Ребята плывут сажонками. В кровь сбивая ноги об острые края коряг, вылезают на противоположный берег и ныряют в кусты. Вслед им несутся автоматные очереди.
Низко пригнувшись к земле, Геня пробирается сквозь густой прибрежный ивняк и уверенно ведет ребят к далекому темному лесу.
Поднимается солнце. Тают туманы. Где-то далеко впереди сияют снеговые вершины.
Выстрелы смолкают: немцы не решаются вплавь Переправиться через бурный Афипс и уходят в станицу.
Ребята снимают и сушат мокрую одежду и кружным путем к вечеру возвращаются в лагерь…
* * *
— Как дела, пастухи? — спрашиваю ребятишек.
— В станице около четырехсот автоматчиков. Два танка. Сорок автомашин. У нас потерь не было, противник потерял двоих убитыми.
Вот эти-то слова и сказал мне Геня, вернувшись с разведки. Больше ничего. Подробности же я узнал уже много времени спустя, и то случайно — из рассказа одного из приятелей Гени.
СУМАСШЕДШАЯ ТАНКЕТКА
Геня верен себе.
Еще в Краснодаре он мечтал о собственной боевой машине. И теперь, в какую бы операцию он ни ходил, в каком бы деле ни участвовал, он по прежнему мечтает все о том же.
Наконец его желание сбылось: боевая машина уже была в его руках. Он сам вел ее. Он сам бил из нее немцев. Но это счастье длилось недолго.
Все началось с горы Вышки.
Эту гору мы ненавидели.
Каждое утро, на заре, на ее вершину поднимались немецкие наблюдатели. Оттуда им было видно буквально все — поляны, предгорья, дороги, кусты. И стоило нам появиться на глухой, казалось бы, неприметной кабаньей тропе, как по сигналу с Вышки начинали бить немецкие минометы и машины с автоматчиками мчались из ближайшей станицы.
Гора Вышка была для нас бельмом на глазу, и Евгений решил навестить ее.
Взяв Геню, двух снайперов, стрелковое прикрытие и захватив на всякий случай ручной пулемет, Евгений ночью отправился «в гости».
К Вышке подошли до рассвета и залегли в кустах.
На востоке побелел горизонт. Поднялся и растаял туман. За горой показалось солнце.
В бинокль отчетливо видно, как по тропе к Вышке идет группа фашистских наблюдателей. Они подходят к подножью горы и скрываются в дзоте.
Братья лежат тихо, внимательно наблюдая в бинокль.
Из дзота выходит немец. Спокойно, не спеша поднимается по лестнице и, остановившись на краю площадки, потягивается, зевает.
Евгений передает бинокль Гене и берет снайперскую винтовку.
Выстрел.
Растопырив руки, болтая в воздухе ногами, наблюдатель сползает вниз по лестнице. К нему бросается его напарник и, сраженный новым выстрелом, падает рядом. Такая же участь постигает и остальных немцев из дзота.
Евгений ждет.
Проходит час. Встревоженные молчанием Вышки, немцы посылают связных.
Низко пригибаясь к земле, трусливо озираясь по сторонам, фашисты осторожно поднимаются по тропе на гору. Но никто из них не возвращается обратно.
Евгений попрежнему ждет.
Из станицы выезжают машины. Они битком набиты автоматчиками. Одна из машин случайно натыкается на стрелковое прикрытие партизан и открывает огонь. В ответ из кустов бьет в упор пулемет Евгения. Машина круто поворачивает и уходит в станицу. На дороге остаются трупы фашистов.
Вдали раздается лязг гусениц — это фашистская танкетка идет в атаку на партизан;
Евгений, оставив прикрытие в кустах, быстро ползет с Геней туда, где дорога делает крутой поворот.
Танкетка подходит все ближе и ближе. В окуляр винтовки на секунду попадает смотровая щель водителя. Евгений спускает курок. Танкетка вздрагивает, теряет управление, на повороте сходит с дороги, ударяется о дерево и останавливается.
Тишина.
Медленно поднимается стальной колпак. Над люком испуганное лицо пулеметчика. Геня бьет из карабина. Стальной колпак с шумом захлопывается.
И снова тишина.
Братья, подождав в кустах, подбегают к танкетке, и, порядком повозившись, открывают наконец колпаки. Каждый вытаскивает «своего». Водителю пуля угодила в переносицу.
Геня ныряет в люк. На месте водителя он чувствует себя как дома. Здесь всё точь-в-точь так, как сказано в справочнике из отцовской библиотеки и как видел он на танкодроме в Краснодаре.
Геня пробует мотор, рычаги — все в порядке.
Наконец-то сбылась его заветная мечта: у него настоящая боевая машина!
Геня не в силах ждать.
— Женя, можно сейчас туда… в Смоленскую?
Евгений решается: оттаскивает мертвых немцев в кусты, залезает в люк, проверяет пулемет, и танкетка, с трудом выбравшись на дорогу, полным ходом идет в станицу, занятую немцами, благополучно минует заставу и останавливается у крыльца штаба.