Геня дает продолжительный гудок. Из дверей выскакивают немецкие офицеры. Геня медлит несколько секунд — пусть побольше соберется фрицев! — потом открывает люк, встает во весь рост и, что-то крикнув по-немецки, снова быстро садится на свое место водителя к резко бросает танкетку в толпу.
С минуту длится избиение немцев у крыльца их штаба: танкетка давит своими гусеницами растерявшихся фашистов, бьет, не умолкая, пулемет Евгения. Но из окна уже летит первая граната. За ней вторая, третья, четвертая… Пули цокают о броню танкетки.
Евгений переносит огонь на окна.
— Геня, полный вперед!
Танкетка мчится по улицам. Уже видна околица. Сейчас Геня вырвется из станицы на дорогу, в кусты, а там ищи ветра в поле! Но из заставы длинной очередью ударяет тяжелый немецкий пулемет.
Бронебойная пуля поражает бак. Танкетка вспыхивает. От едкого дыма перехватывает дыхание. Загорается одежда. Но Геня не может расстаться с танкеткой. Он увеличивает скорость до предела: быть может, ветер собьет огонь.
Пламя вспыхивает еще ярче.
— Стой, Геня! — приказывает Евгений.
За околицей братья быстро открывают люки. Они катаются по земле — тушат горящую одежду.
— Скорей, Геня! Скорей! — торопит Евгений.
Но Геня медлит. Он оглядывается назад. На дороге пылает его танкетка, его заветная боевая машина…
Через час им одним знакомыми тропами братья приходят в условленное место, где еще ночью был намечен сбор.
Рассказывать некогда. Партизаны быстро идут в горы. А за ними в кустах — там, где еще недавно лежала партизанская засада и валяются на дороге трупы немецких автоматчиков, — воют и рвутся фашистские мины.
ПОЕДИНОК С ТАНКОМ
Для Евгения случай с танкеткой — только случай: не для этого пришел он в горы. Старший сын мечтает о крупных операциях. Он инженер, человек точной профессии. Он ценит время, он умеет пользоваться им, и наши боевые операции проходят вместе с разведкой и организацией нашего партизанского хозяйства.
Восьмого августа мы покинули горящий Краснодар. 20 августа уже проходит, наша первая операция, 25 августа — вторая, через пять дней — третья. Так по строгому, непреложному плану, выработанному Евгением, идет наша боевая работа.
Мы громим немецкую пехоту, мотоциклетные и автомобильные колонны, сжигаем танки. На нашем счету уже сотни убитых фрицев, десятки разбитых и сожженных машин.
* * *
Это было 13 сентября 1942 года.
Геня и Павлик лежали в дозоре.
Ночь.
Густые кленовые ветви покрыли мальчиков своим зеленым пологом. Ветер шумит верхушками деревьев. Журчит вода в далеком ручье. По ту сторону дороги протяжно и заунывно крикнула ночная птица. И снова тихо. Лишь в придорожных кустах возникают и опять замирают неясные лесные шорохи.
Хочется встать, потянуться, размять онемевшие ноги, завернуться в плащ и уснуть. Но спать нельзя — надо лежать, смотреть и слушать…
Позади остался тяжелый переход по ле, сным тропам, по крутым склонам, через бурные своевольные горные реки.
Ночью пришли сюда, к месту диверсии. На дороге заложили мины, выставили дозоры. В соседних кустах залегла группа прикрытия.
Проснулась какая-то пичужка, пересела на соседнюю ветку, повозилась и затихла. Ежик деловито пробежал под ветвями, наткнулся на Павлика, сердито чуфыркнул и отскочил в сторону. Треснула ветка, донесся приглушенный шопот — это Евгений проверяет караулы. Где-то далеко — так далеко, что не разберешь по звуку, свои или чужие, — прогудели самолеты. И опять тихо…
Томительно тянутся долгие часы. Рассвело. Ослепительно ярким золото-розовым шаром поднялось солнце из-за гор. Туман рассеялся, уплыл куда-то в сторону. Блестит роса на траве. В лесу весело щебечут птицы — встречают новый день и оживленно, взволнованно обсуждают появление незваных гостей.
Неожиданно в птичий гомон врывается новый звук. Он еле слышен. Трудно разобрать, что это. Может быть, лошадиный топот?
Геня слушает.
Нет, это моторы гудят. Далеко-далеко. Но не поймешь сразу — в воздухе ли, над горами или по дороге, от Ново-Дмитровской.
Гул становится все явственнее.
— Павлик, беги к Евгению, — шепчет Геня. — Танки подходят к Афипсу.
Евгений сидит на дереве. Оттуда в артиллерийский бинокль вся дорога видна как на ладони.
— Янукевич, будить всех! Приготовиться к бою.
Сжимая в руках гранаты, люди замирают в придорожных кустах. Уже четко слышен лязг танковых гусениц и рокот тяжелых машин.
Вдруг пулеметная очередь разрывает тишину. Глухо ухает пушка. Пролетает снаряд, срезает ветви и в щепы разбивает стволы деревьев. Кажется, немцы нащупали партизан и сейчас обрушат на них огонь своих пулеметов. Но Евгений знает: это фашистская колонна вошла в лес и для верности бьет по кустам.
— Подтянуть дозоры к группе, — спокойно приказывает он.
Впереди, как всегда, проносится мимо немецкий танк. За ним в облаках желтой пыли идет тяжелая машина с автоматчиками. Стоя в кузове вплотную друг к другу, они бьют по кустам бессмысленно, глупо, без цели. А дальше еще и еще машины — с боеприпасами, автоматчиками, продовольствием.
Как бесконечно медленно тянутся секунды! Кажется, танк уже давно прошел то место, где ночью были заложены мины…
Неожиданно, хотя этого ждут каждую секунду, взрыв потрясает землю. Это там, впереди, взорвался наконец головной танк.
А середина колонны еще несется дальше. Перед засадой вырастает второй танк. Евгений, чуть приподнявшись, швыряет в него гранату и снова припадает к земле. Пытаясь развернуться, танк с разбитой гусеницей оседает в канаву, загораживая дорогу. На него с ходу наскакивает ближайшая машина и вспыхивает ярким пламенем.
Летят бутылки с горючим, рвутся гранаты, не умокая бьет наш пулемет.
На дороге мечутся тяжелые машины, давя колесами раненых немцев. Они ищут выхода из огненного кольца. Но выхода нет. Всюду гранаты, взрывы, столбы огня и меткие пули партизанских карабинов…
В шум боя врывается новый звук. Фашистский танк, шедший в хвосте колонны, идет теперь по кустам в тыл партизанам. С каждой минутой он набирает скорость, легко ломая и подминая под себя молодые деревья. Сейчас он прорвется через ольшаник и гусеницами раздавит горсточку людей.
Наперерез танку бросается Геня. Он бежит в открытую, не сгибаясь, не прячась.
Фашисты замечают его. Танк посылает короткие пулеметные очереди. Но пули летят мимо: продираясь сквозь молодой лесок, танк на буграх кренится из стороны в сторону.
Геня бежит. Он уже около танка.
Не спеша, как на ученье, Геня заносит руку Назад, швыряет противотанковую гранату и быстро прячется за дерево. Машина останавливается, резко оборвав огонь.
Геня ждет.
Проходят секунды, и танк оживает. Дуло пулемета опять поворачивается в ту сторону, где стоит Геня.
Кошкой бросается Павлик к другу и, рванув его за руку, падает с ним на землю.
Первая очередь проносится мимо.
Уловив перерыв в очередях, Павлик швыряет гранату под башню с пулеметами. Танк затихает.
А по лесу один за другим уже несутся сигналы отхода — резкие, отрывистые свистки Евгения. Подошла вторая фашистская мотоколонна, и немцы, охватывая место боя огромным полукругом, пытаются сжать партизан в кольцо. Но уже вступает в бой группа прикрытия, в лесу рвутся гранаты, и наши стрелки сдерживают немецких автоматчиков.
Основная группа нападения выходит из кольца. И снова цепочкой быстро идут партизаны по кабаньим тропам, переходят вброд извилистые, капризные реки, поднимаются на горы, спускаются с крутых обрывов.
Отряд возвращается на стоянку под Крепостной. Геня с трудом снимает плащ. Плащ весь в крови. Елена Ивановна бросается к сыну: вдоль плеча рана, неумело перевязанная бинтом…
Геня был ранен еще до его схватки с танком. Наскоро перевязав себя, он бросился в бой. Потом начался отход. Рана кровоточила. Мучительно болело плечо. Кружилась голова от потери крови. Но Геня никому не сказал о своей ране: сзади били фашистские пулеметы, и возня с ним могла бы задержать товарищей. Геня, стиснув зубы, шел наравне с другими, переходил реки, карабкался на кручи. И только тут, на стоянке, почувствовал, что силы иссякли…
* * *
Я рассказываю все это не для того, чтобы показать, каким героем был мой сын. Откровенно говоря, его поступок никого из нас не удивил: в нашем отряде свято соблюдалось партизанское правило — нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не обременять товарищей и ни в коем случае не мешать друзьям быстро и точно проводить операцию.
Геня выполнил это правило. Вот и все.
ОХОТНИКИ ЗА КОРОВАМИ
Нам нехватало стада, нашего собственного партизанского стада, чтобы иметь вдоволь молока, масла и заготовлять мясо.
Своего стада, конечно, в Краснодаре у нас не было. Коров, уцелевших кое-где у населения, мы трогать не можем. Остаются стада, награбленные фашистами. Но «своих» коров немцы берегут зорко. Значит, надо перехитрить немцев и в крайнем случае отобрать коров силой.
Кликнули клич. Отозвались Геня и Павлик.
На рассвете, захватив с собой двух разведчиков, «охотники за коровами» верхами отправляются искать наше будущее стадо.
Старшим на этой «охоте» назначен Павлик.
Выбравшись из лагеря, ребята едут, минуя дороги, прячась по кустам и рощам. Не раз встречают небольшие стада, принадлежащие местным жителям, и, поговорив с пастухами, едут дальше.
Во второй половине дня на проселочной дороге, между хуторами Консуловом и Шабановом, появляется облачко пыли.
Хоронясь в кустах, ребята подъезжают ближе: десяток немцев гонит около двухсот коров в станицу Смоленскую. Коровы откормленные, породистые. Невозможно упустить такую добычу!
— За мной! — приказывает Павлик.
И четверо всадников, стреляя на скаку, вихрем вырываются на дорогу.
Они обрушиваются на немцев, как гром с ясного неба. Здесь, среди хуторов, занятых сильными гарнизонами, фашисты чувствуют себя в полной безопасности. Тем более в этот яркий солнечный день.
Половина фашистов сразу же бросаются наутек. Но пятеро, вскинув карабины, почти в упор бьют по всадникам.
Жужжа над головами, пули пролетают мимо. Очевидно, от испуга у немцев дрожат руки.
Схватка длится короткие минуты. На пыльной дороге лежат пять немецких трупов. Но стадо исчезло: коровы разбежались и сейчас испуганно мычат в соседней роще.
Надо их собрать в кучу и гнать к горам. Дорога каждая минута: из ближайшей станицы обязательно выскочит погоня и тогда коровам уже не пастись в партизанском стаде.
Павлик приказывает двум партизанам гнать основную часть стада в сторону, противоположную горам, сделать громадный крюк и вывести коров к Крымской Поляне, что лежит в предгорьях, недалеко от лагеря, сам же вместе с Геней, прихватив для отвода глаз десятка два коров, открыто гонит их к горам.
Теперь ребята не пытаются скрываться. Наоборот, они едут в открытую, стараясь поднять как можно больше шума и пыли — только бы их заметила погоня, только бы оставила в покое основное стадо.
Фашисты на этот раз легко попадаются на удочку. Немецкие конники, вырвавшись на-рысях из станицы, бросаются за Павликом.
Друзья гонят несчастных коров вскачь — все дальше и дальше от стада. Но погоня настигает. Ребята, метнувшись в кусты, исчезают в ольшанике…
Явившись ко мне, Павлик коротко рапортует:
— Задание выполнено: сто сорок голов скота пасутся на Крымской Поляне.
ПОХИЩЕНИЕ ЛУСТЫ
Стоит один из тех ясных ласковых дней, когда суровая дождливая осень еще не вступила в свои права, но солнце уже не печет, как прежде, а небо по-летнему высокое и голубое.
Далеко за полдень. Мы с Евгением сидим в столовой лагеря.
Телефонный звонок.
— Говорит застава… С Леонидом Федоровичем Лустой несчастье… Сейчас у вас будет пастух, он все расскажет.
К столовой подбегает Припутнев:
— Батя, Лусту украли… Мы пасли скот. Ночью напали неизвестные. Человек пятнадцать. Мы с Власовым отстреливались, пока были патроны. Потом спрятались в стоге сена. Грабители схватили Лусту — он стоял в карауле — и вместе с ним увели девять коров. Что за люди, в темноте не разобрали. На рассвете мы перегнали скот на базу соседнего отряда, а я поспешил сюда.
— Геня, Мусьяченко, Павлик — по коням! — приказываю я. — Александру Дмитриевичу Куцу взять трех бойцов и догонять.
Быстрым аллюром лошади выносят нас по лесной дороге из лагеря. Впереди Мусьяченко — он лучше всех знает дорогу, — за ним Геня, за Геней я, сзади нас прикрывает Павлик.
Извиваясь, дорога тянется между купами деревьев и отвесными, обрывистыми скалами. Рядом течет Афипс.
У Малых Волчьих Ворот попадаем в большую воду. Убавив рысь, вытянув вперед шею, спотыкаясь о скользкие камни на дне, кони выносят нас на высокий, обрывистый берег.
— Стой, ребята! Что за спешка?
Из кустов выходят моряки в тельняшках. Это четверо наших друзей, матросы-партизаны соседнего архипо-осиповского отряда, возвращаются из глубокой разведки.
— Мы с вами, — заявляют моряки, узнав о похищении Лусты. — Любопытно узнать, кто это добрых людей по ночам крадет. Но пеший конному не товарищ. Мы пойдем напрямик, авось не опоздаем. До встречи!
Снова широкой рысью мчатся кони. Уже осталось позади древнее черкесское кладбище, смешанный лес, и перед нами — Большее Волчьи Ворота.
Будто сказочный великан громадным мечом рассек надвое гору. В темном ущелье ревет Афипс. Узкая тропа — на ней не разъехаться двум всадникам — тесно жмется к отвесной скале. Над головой висят каменные глыбы.
За Волчьими Воротами густой темный лес. Я никогда не видел таких деревьев-великанов: строевые корабельные сосны нашей Центральной России рядом с ними кажутся мелкой порослью.
Дорога становится все круче. Усталые лошади идут шагом. Спешиваемся и ведем лошадей под уздцы.
Спускаются сумерки. А тропа все круче, все извилистее.
Неожиданно из кустов прямо на нас выскакивают злые лохматые кавказские овчарки: мы добрались наконец до пастбища соседнего партизанского отряда.
Наскоро выпив по кружке горячего чая, закусив ломтями кукурузного хлеба, снова уходим в темноту.
Ночь безлунна. Не видно даже крупа лошади, идущей в двух шагах передо мной. Под ногами рытвины, ямы, камни, стволы упавших деревьев.
Переваливаем через гору Афипс. Начинается спуск. Идем медленно, держа лошадей под уздцы.
Перед нами крутой, почти отвесный обрыв. Под ним наше пастбище, где прошлой ночью похитили Лусту. Но в эту кромешную тьму спускаться немыслимо.
Решаем заночевать. Ложимся тут же, на земле, подстелив одеяла. Выставляем караул.
Меня будит Геня:
— Папа, вставай, светает…
Осторожно спускаемся с обрыва.
Наконец мы на месте происшествия. Ясно видна помятая трава. Но крови нет: Лусту взяли живым.
Внимательно рассматриваем следы. Их много на траве, на песке, на влажной глине у ручейка — отчетливые, ясные отпечатки подошв, подбитых гвоздями с широкой шляпкой.
— Немцы, — уверенно говорит Мусьяченко.
У ручья следы исчезают. Будто здесь грабители поднялись на воздух, захватив с собой и Лусту и коров!
Снова лазаем по кустам, вдоль ручья, у обрыва — ничего. Но Мусьяченко не отчаивается:
— Найдем. Быть того не может, чтобы следов на земле не оставили.
Поиски длятся добрых полчаса. Геня нервничает:
— Папа, они никуда не ушли. Они где-то здесь, в кустах.
С обрыва скатывается камень. За ним второй, третий.
Мы быстро ложимся в густую, высокую траву. Неужели Геня прав и грабители тут, рядом?
Но сверху раздается знакомый треск цикады: это наши дают знать о себе. И через несколько минут на поляну спускаются четверо моряков и трое партизан во главе с Куцем.
Они встретились за Большими Волчьими Воротами. Наши ехали верхом. Моряки, положив на лошадей оружие и заплечные мешки, бежали рядом, держась за стремена.
Снова начинаются поиски следов. И снова никакого результата.
— Нашел! — кричит наконец Мусьяченко.
Он стоит на берегу ручья. У его ног еле заметные следы. Он смотрит на них и говорит уверенно, будто читает раскрытую книгу:
— Войдя в ручей, грабители долго шли по воде, чтобы сбить нас с толку. Здесь они вышли на берег. Их примерно человек пятнадцать-семнадцать. Ходить по-партизански — след в след — не умеют. Среди них идет Луста — вот отпечаток его сапог. Ступает уверенно и твердо — не ранен, значит, наш Леонид Федорович.
— Ну, теперь все в порядке! — радуется Геня.
— Не очень. Эта тропа идет к Холодной Щели. Если они доберутся до нее, их оттуда не выкуришь.
Решаем: моряки идут по следам; Куц во главе трех партизан сворачивает влево, чтобы закрыть дорогу грабителям в Улановку; моя группа, справа огибая тропу, должна опередить врагов и закупорить вход в Холодную Щель.