Братья-герои - Петр Карпович Игнатов 6 стр.

ХОЛОДНАЯ ЩЕЛЬ

Застоявшиеся кони берут с места быстрым наметом. Узкая тропка, то взбираясь на холмы, то круто спускаясь, вьется между деревьями; временами она огибает скалы.

Мчимся уже около двух часов. Моя рыжая лошаденка вся потемнела от пота и тяжело дышит.

Мы вырываемся наконец на открытую поляну, со всех сторон окаймленную кустами. Вдали перед нами узкий вход в ущелье, заросший орешником.

— Холодная Щель! — кричит Мусьяченко.

Мы мчимся через поляну. Я вижу, как Геня на полном скаку придерживает лошадь, внимательно всматриваясь во что-то темное На тропе: на желтом песке в открытой кобуре лежит револьвер.

— Вперед, Геня! Вперед!.. Ловушка!

Геня резко бросает коня в сторону.

Слева из кустов грохают выстрелы. Пули жужжат над головой.

Мы карьером несемся вперед. Пули попрежнему жужжат. Враги явно бьют по всадникам — им нужны наши кони.

В орешнике, у входа в Холодную Щель, соскакиваем на землю и кладем лошадей. Умные кони замирают, вытянув ноги и спрятав головы за камни. Мы ложимся за лошадьми и по очереди бьем по вспышкам выстрелов в темных кустах на той стороне поляны.

Перестрелка длится минут пятнадцать.

Слева вспыхивает частая ружейная стрельба. Это подошла группа Куца и, решив, очевидно, что мы попали в беду, ринулась в атаку.

Огонь становится все яростнее. Под защитой кустов враги подползают к нам все ближе и ближе. Силы слишком неравны, чтобы принимать открытый бой. Надо попробовать перехитрить грабителей. И я приказываю своим «умирать» по очереди.

Первым прекращает стрельбу Павлик. Его «труп» лежит за брюхом лошади. Но его трофейный автомат по-прежнему обращен в сторону врага, палец на курке, и Павлик не спускает глаз с кустов.

Вторым «умирает» Мусьяченко, за ним Геня, и наконец «умираю» я.

Враги бьют несколько минут. Мы молчим.

Из-за кустов выглядывают два немца и тотчас же исчезают. Потом снова вылезают и медленно идут к нам, временами укрываясь за камнями.

Мы попрежнему лежим неподвижно. Только моя рыжая лошадь дрожит мелкой дрожью.

Немцы приближаются. Между нами всего лишь пятьдесят метров. Павлик еле заметным движением пододвигает к себе автомат. Взглядом я приказываю ему замереть.

В кустах гремят новые выстрелы и раздается громкое «ура»: это вступают в бой моряки.

Немцы испуганно прячутся за камни. Потом один из них приподнимается, внимательно оглядывает наши «трупы» и кричит своим:

— Abgemacht! Alle sind tot. Vorwärts!

Отстреливаясь, немцы выскакивают из кустов. За ними бегут матросы. Левее, наперерез немцам, спешит группа Куца.

Мы попадаем в тяжелое положение. Стрелять нельзя — можно поразить своих. Лежать «трупами» и пропустить врагов в Холодную Щель — бессмысленно.

Не сговариваясь, Геня с Павликом поднимаются во весь рост и бросаются навстречу немцам.

— Ложись! — кричит Павлик, широко размахнувшись гранатой.

Увидев оживших мертвецов, немцы на несколько секунд замирают. Они стоят, тесно сбившись в кучу.

В их гуще рвется граната Павлика. За ней летит граната Гени. Третьей рвется «лимонка» Мусьяченко. Последней летит моя граната.

Уцелевшие немцы бросаются к кустам. Геня и Павлик, припав на колена, бьют по ним из карабина и автомата.

Только четырем немцам удается спрятаться в кустах. Но матросы, выхватив ножи, уже бегут за ними…

Мусьяченко почти не ошибся, когда считал следы у ручья: их было шестнадцать — двое предателей и четырнадцать матерых фашистов-диверсантов. Судя по найденным у них документам, они пришли в предгорья, чтобы из-за угла перебить командование наших партизанских отрядов.

Очевидно, они хотели остаться в горах надолго и решили обзавестись своим стадом. Поэтому и навестили наше пастбище. Лусту же, надо думать, захватили как «языка», надеясь получить от него нужные сведения…

Но где же Луста?

Мы внимательно осматриваем кусты, мы лазаем по окрестным скалам, мы находим наших коров — испугавшись выстрелов, они разбрелись по кустам, — но Лусты нет. И спросить о нем не у кого: моряки перестарались и не оставили в живых ни одного диверсанта.

Мы собираемся в обратный путь. Здесь, у Холодной Щели, остаются Павлик и Геня: они должны обшарить каждый кустик, но Лусту обязательно найти.

Цепочкой пересекаем поляну. И вдруг справа, у скалы, появляется фигура.

— Леонид Федорович! — кричит Геня.

Молодежь бросается к Лусте. Он спускается к нам, тяжело опираясь на плечо Павлика.

Оказывается, немцы учинили ему допрос, старались выпытать сведения о партизанах, но ничего не добились и отложили разговор до следующего раза. А тут разгорелась схватка, немцам стало не до него, и ему удалось отползти в кусты, перетереть об острый камень ремни, связывавшие руки, освободить ноги и спрятаться в глухой расщелине. Здесь он потерял сознание. Когда пришел в себя, услышал на поляне знакомые голоса…

МАСКАРАД С ОБЕР-ФЕЛЬДФЕБЕЛЕМ

Хотя трофейного немецкого танка Геня раздобыть не смог, но у него был его грузовик, пришедший из Краснодара, и Геня всю любовь свою к механике перенес на полуторатонку.

Во время тяжелых горных переходов машина поистрепалась. Грузовик требовал почти капитального ремонта. Этим и занялись Геня с Павликом. В летнем лагере они двое суток не отходили от машины — разбирали, стучали молотками, что-то подвинчивали, смазывали и горячо спорили друг с другом. В короткие минуты отдыха о чем-то шептались.

На третьи сутки Геня доложил дежурному по лагерю Ельникову (нас с Евгением в этот день не было на горе Стрепет), что машина готова и ее надо немедленно проверить на ходу.

Ельников дал разрешение неохотно — у нас было плохо с горючим. Строго-настрого он приказал Гене не увлекаться и как можно скорее пригнать машину обратно.

— Я только до Планческой, — уверял Геня. — Кстати прихвачу с собой Павлика: Женя приказал ему взять немецкого обер-фельдфебеля, пойманного Литвиновым, и перебросить его через линию фронта.

Машина шла прекрасно. Мотор работал безукоризненно. Добрую половину дороги за баранкой сидел Павлик: Геня решил сделать его своим заместителем.

На Планческой Павлик предъявил коменданту нашей базы приказ Евгения о выдаче ему обер-фельдфебеля. Решили, что Геня подвезет Павлика с пленным до Крымской Поляны, а оттуда уже один возвратится на машине в лагерь.

До Крымской Поляны доехали благополучно.

Выбрав укромное место, Геня остановил машину, весело переглянулся с Павликом и предложил немцу:

— Steigen Sie aus. Es ist Zeit Toilette zu machen!

Немец вышел. Геня крепко связал ему руки и, вынув из рюкзака вату и широкий бинт (все это под каким-то благовидным предлогом было заблаговременно выпрошено у Елены Ивановны), начал перевязывать голову немца. Обмотал и руки — так, чтобы не было видно веревок.

Через несколько минут маскарад был закончен. Геня добросовестно забинтовал всю обер-фельдфебельскую голову, нахлобучил на немца пилотку и отошел в сторону полюбоваться на дело рук своих. Потом объявил немцу, что его переправят через линию фронта и сохранят жизнь. Но что бы ни случилось в дороге, он должен молчать, как мертвый. Иначе первая пуля — ему. Для большей убедительности Геня показал немцу револьвер.

Обер-фельдфебель, испуганно косясь на черное дуло, утвердительно закивал головой и пытался что-то сказать. Но его челюсти были так крепко стянуты, что раздалось лишь глухое мычание.

— Wunderschön! — улыбнулся Геня и, открыв дверь кабины, вежливо пригласил — Bitte, nehmen Sie Platz.

Машина тронулась. Вечерело. На фоне закатного неба темным силуэтом стояли горные вершины. Неожиданно сзади раздался шум нагоняющей автомобильной колонны. Уходить было поздно, да и некуда. Геня затормозил. К машине подошел немецкий ефрейтор, начальник колонны. Он решил справиться, что за люди едут на грузовике, и для верности вынул револьвер из кобуры. Но, увидев забинтованного обер-фельдфебеля, успокоился и спрятал револьвер.

Геня объяснил по-немецки, что везет, раненого в госпиталь. Господин обер-фельдфебель пострадал во время пожара, когда русские бомбили станицу, рана серьезная, и врач просил его не беспокоить.

Начальник колонны внимательно оглядел ребят, На них были замасленные комбинезоны и безрукавки из овчины, какие носили и наши и немецкие механики. Раненый сидел спокойно. Ефрейтор не нашел ничего подозрительного и приказал колонне двигаться дальше.

Геня не стал долго раздумывать и пристроился к хвосту колонны.

Через несколько минут его опытный слух уловил перебои в моторе одной из фашистских машин.

Машина остановилась. Колонна продолжала двигаться и скоро исчезла за поворотом.

— Приготовь гранаты, — шепнул Павлик.

У испорченной машины возились два фашиста. В кузове лежали какие-то бочки.

— Горючее! — обрадовался Геня.

— Тот, что справа, — мой, — шопотом ответил Павлик. — А ты займись левым: он потоньше…

— Ну, что у вас? — спросил Геня, подходя к машине.

Но, очевидно, от волнения он допустил какую-то грубую ошибку в немецком языке. А может быть, фашистам показался слишком подозрительным русский акцент. Во всяком случае, один из фашистов потянулся было к автомату.

Геня наотмашь ударил его по голове «лимонкой» без запала. То же проделал со вторым немцам Павлик. Оба фашиста упали замертво.

Когда на следующий день я пришел в лагерь, Ельников возмущенно доложил мне, что Гени до сих пор нет и что мальчики, очевидно, катаются, забыв о необходимости экономить горючее, которое у нас на исходе.

Примерно через час раздался знакомый гудок Гениной машины. Мы с Ельниковым вышли навстречу.

Первым ко мне подошел Павлик и протянул расписку в том, что пленный немецкий обер-фельдфебель доставлен по назначению.

Геня, стараясь сдержать улыбку, официально доложил;

— Машина опробована — она в полном порядке. По дороге случайно нашли горючее. Его хватит нам по крайней мере на год… Прикажете разгружать?..

«АФРИКАНСКИЕ ФАКТОРИИ»

Наша лесная жизнь окончательно наладилась. Кроме лагеря, мы в тылу у немцев организовали две «фактории» — стоянки: на Планческой и в хуторе Красном под Крепостной.

О них стоит рассказать подробно.

Дело в том, что итти без передышки из лагеря до места операции слишком утомительно. Поэтому мы оборудовали несколько промежуточных баз, или стоянок; здесь партизаны могут передохнуть, поесть, поспать, набраться сил.

Эти базы-стоянки в шутку назывались у нас «африканскими факториями».

Первая «фактория» раскинулась за рекой Афипс, у Планческой Щели. Комендант ее — инженер Николай Николаевич Слащев. У него большое хозяйство.

Начать с того, что у Николая Николаевича отдельное стадо. Сберечь его, когда вокруг шныряют немецкие диверсанты, совсем не просто.

Затем у Слащеву большая сапожная мастерская. В ней не только производится ремонт обуви, но и шьются новые сапоги. И не только для нас, но и для соседних партизанских отрядов. Соседи приходят к нам на Планческую, точно в «Коопремонт»:

— Почините и нам, пожалуйста, ботинки!

Главным сапожником работает у Слащева бывший директор маргаринового завода в Краснодаре Яков Ильич Бибиков.

Пекарня Слащева снабжает нас хлебом. На его же обязанности лежит ремонт нашего транспорта и ковка лошадей. За шорника у него Александр Дмитриевич Куц, бывший инструментальщик на комбинате, а за коваля — инженер Павел Павлович Недрига.

Кроме всего этого, у Слащева минная мастерская; так же как и сапожная, она обслуживает и нас и соседей.

Одно время эта мастерская доставляла Николаю Николаевичу много забот: он никак не мог достать тонкой стальной проволоки для мин. Слащев ходил злой и мрачный.

Однажды, в один из моих визитов на Планческую, Слащев встретил меня веселый и возбужденный:

— Батя, у меня мыслишка одна возникла. Мы, кажется, скоро раздобудем эту проклятую проволоку. Причем не какую-нибудь, а первосортную и в любом количестве. Но это пока секрет: мой план может и не удаться.

Через несколько дней Николай Николаевич прислал мне записку:

Оказывается, кладовая появилась не совсем обычно.

Николай Николаевич организовал охоту за немецкими самолетами, часто навещавшими Планческую. Ему повезло: немецкий разведчик был сбит ружейным огнем и упал недалеко от «фактории». Он-то и стал кладовой Слащева; время от времени к самолету приходили наши инженеры и снимали нужные им части.

Свое большое и разнообразное хозяйство Николай Николаевич ведет безукоризненно. Он сам мастер на все руки: он может заменить любого и в сапожной и в минной мастерской. И однажды, когда неожиданно выяснилось, что стряпуха заболела, он сам приготовил обед, да такой, что все долго ломали голову: какой же сегодня праздник?

«Фактория» работает, как часовой механизм, несмотря на то что вокруг немцы, что по меньшей мере три раза в неделю ее навещают фашистские самолеты и сплошь и рядом Николаю Николаевичу приходится вылавливать в окрестностях «фактории» вражеских диверсантов.

Каждый вечер, когда все жители нашей «фактории» собираются на ужин, Николай Николаевич сообщает им свои «последние известия»: это распределение нарядов и ночных постов и караулов.

Не раз я слушал эти «последние известия». Николай Николаевич не освобождал от ночного караула не только бойцов нашего отряда, мимоходом заглянувших на Планческую, но и гостей — партизан соседних отрядов, пришедших по делам в нашу «факторию». Никаких споров и пререканий не бывало. Все хорошо знали, что слово коменданта — закон.

Вторая «фактория» оборудована в хуторе Красном, под станицей Крепостной. В самом хуторе немцев нет. Но от хутора до населенных пунктов, в которых находятся немцы, рукой подать.

Эта «фактория» самая опасная. Партизаны там спят не раздеваясь. По ночам «факторию» охраняет усиленный караул. Да и днем народ настороже.

Комендантом здесь инженер Сафронов Владимир Николаевич. Он наладил выделку кожи, шьет полушубки, шапки, пробует даже валенки валять. Он же достает сено, овес, овощи и фрукты, правда большей частью дикие. У него иногда изготовляются корпуса для мин. Здесь же склад тола.

На этой «фактории» мы проводим окончательную подготовку к диверсиям, довооружаемся взрывчаткой и патронами, запасаемся продуктами, особенно если выходим из лагеря пешком.

Здесь партизаны отдыхают после операции. И здесь же Елена Ивановна устроила настоящий лазарет, слава о котором уже гремит далеко по округе.

Жизнь на наших «факториях» хлопотливая и беспокойная. Нередко на подступах к ним разгораются горячие схватки. В особенности достается «фактории» на хуторе Красном. Даже самые закаленные партизаны стараются не засиживаться в гостях у Владимира Николаевича Сафронова.

Но Евгений не может отказаться от «факторий» — они нужны нам, как воздух. И он часто повторяет:

— Нет, до тех пор, пока нас силой не вышибут из наших факторий, я буду беречь их, как зеницу ока.

КРЕСТ ИЗ ЗАПОРОЖСКОЙ СЕЧИ

Евгений блестяще наладил агентурную разведку. Теперь действительно в каждом хуторе, в каждой станице у нас друзья. Это главным образом подростки. А недавно Евгений вернулся из разведки и положил передо мной старый массивный крест. Серебро потускнело, и на перекладине отчетливо видна круглая вмятина, будто пуля на излете смяла серебро.

— Ну, папа, могу тебя поздравить: наших друзей прибывает. Вчера в Смоленской окликнул меня старый дед, седой как лунь, борода по пояс. Ввел меня в хату, снял с иконы этот крест и протянул мне:

«Знаю, парень, неверующий ты. Но слышал — крепко бьешься за свободу, за счастье, за волю казацкую, как бились деды наши в Запорожской Сечи. Бери, не брезгуй. Из Сечи пришел он на Кубань, добрые казаки ходили с ним в бой, и тот, кто нес его на груди, никогда не срамил в бою родной Кубани! Бери крест и помни, крепко помни, парень: если больше жизни, крепче отца с матерью, жарче зазнобы своей любишь ты волю, народ свой, землю свою родную, — сохранит этот крест тебя от измены, предательства, позорного плена. Бери — знаю, кому даю».

Я взял, папа: грех обидеть такого старика… Но это доверие обязывает. Мы уже достаточно сильны, пора переходить на железную дорогу — рвать поезда. Правда, мы могли бы и сейчас в любой момент взорвать поезд «веревочкой», как рвал Валентин в Белоруссии, но я мечтаю, чтобы у нас на Кубани первый фашистский поезд взлетел на, партизанской, совершенной, автоматической мине. А устройство этой мины нам никак не дается. Но мы ее все-таки смастерим и будем рвать поезда…