— В общем-то ты права, в твою личную жизнь никто не имеет права вмешиваться. Я сам так считаю, и, наверное, все с этим согласятся. Но с немцем — это совсем другое дело. Кончится война, как людям в глаза посмотришь?
— Как-нибудь посмотрю! Это тоже не твое дело.
— Ну хорошо, делай как знаешь. Я тебя предупредил, потом пеняй на себя, мы церемониться не будем.
— Я знаю, — ответила она тихо.
Он встал. Она не шелохнулась.
— Не сердись на меня. Я сделал, что мне приказали, остальное от меня не зависит. А тебе я желаю всего самого лучшего.
Она вдруг сорвалась с места, преградила ему путь и сильно сжала его руки:
— Теперь меня послушай. Помнишь, что я говорила, когда навещала тебя?
— Помню. Ну и что?
— А то, что я слов на ветер не бросаю. Я сказала, что буду ждать тебя, и с того часа никто ко мне не прикоснулся. Верь мне!
Зенек остолбенело глядел на Хельку.
— Я же сказала тебе, что этот немец — вовсе не немец. Это шлензак и вдобавок мой двоюродный брат.
— Брат? — Зенек ничего не понимал. Она полька, а брат в немецком мундире. — Брат двоюродный, говоришь?
— Да, сын маминой сестры. Мы с ним совсем случайно встретились здесь.
— Так он поляк?
— Такой же, как и я.
Он все еще с недоверием качал головой.
— Ничего не понимаю, — признался он наконец.
— Сейчас поймешь. Присядь-ка.
Она долго рассказывала ему о Силезии, насильно включенной в свое время в состав Германии, о преследованиях поляков, их онемечивании, принудительном наборе в армию, о зверских расправах с непокоренными.
— Моего отца немцы расстреляли, как только пришли, мать сейчас, наверное, в концлагере. Кароль тоже о ней ничего не знает.
— Какой Кароль? Этот немец?
— Не смей его немцем называть! Все еще не веришь?
— Верю. Однако я — это еще не все.
На следующее утро он пошел к Матеушу и рассказал ему обо всем.
— Ну и дела… — протянул Матеуш. — Мне кажется, что она не лжет. Хорошо бы встретиться с этим Каролем. Он может пригодиться. Договорись-ка ты с ним, да и подойдем вместе.
* * *
Унтер-офицер Карл Пенкалла сидел как на иголках, то и дело поглядывая на Хельку, которая суетилась в кухне, готовя закуску.
— Придут они, Хеля? — Он в который раз взглянул на часы. До назначенного времени еще оставалось четверть часа. — Чего им от меня надо?
— Да ты не бойся! Просто хотят с тобой познакомиться. Ведь ты поляк.
— Ой-ой-ой… — пробормотал он себе под нос.
Лишь только открылась дверь, он вскочил со стула, вытянулся и привычно щелкнул каблуками.
— Добрый вечер. — Матеуш окинул быстрым оценивающим взглядом высокую фигуру унтера, затем протянул ему руку. Поздоровался и Зенек.
Мужчины сели за стол, который Хелька моментально уставила закусками.
— Что же, выпьем за наше знакомство, пан…
— Пенкалла, Карл Пенкалла…
— Пенкалла или Пенкаля?
— Раньше назывался Пенкаля, а теперь — Пенкалла, как видите.
— Ну ладно, ваше здоровье…
* * *
Унтер-офицер Карл Пенкалла вышел на улицу с противоречивым чувством. Он был рад, что познакомился с этими людьми, и одновременно испытывал страх. Ведь если такая связь откроется, то прямиком на Восточный фронт…
«Ну, была не была», — подумал он, перескочил через канаву и направился на фабрику. С Хелькой, как распорядился тот, пожилой, они теперь не будут так часто встречаться. Другому, хромому, лучше вообще на глаза не попадаться: как-то странно он на него смотрел… В общем, надо делать, что они говорят!
* * *
Осенью Зенеку стало хуже. В сырые дни его больную ногу всегда ломило, однако на этот раз боль была иной: давали себя знать недавние раны. Ночью, когда он согревался под теплым одеялом, боль становилась нестерпимой, поэтому по ночам он часто не ложился и читал. Мать ворчала, что он жжет керосин, но в таких случаях отец всегда заступался за него.
С недавнего времени Зенек заметил, что старшая сестра Галина, с которой прежде у него были довольно натянутые отношения, сильно изменилась. Зачастую она засиживалась с ним до поздней ночи, рассказывая последние деревенские новости, была ласкова и сердечна. Зенек удивлялся и не мог понять причину всего этого. Лишь когда однажды вечером он случайно перехватил взгляды Генека и Галины, ему стало все ясно. Он почувствовал обиду: Генек должен был все рассказать ему! Ведь Зенек — родной брат Галины!
Как-то раз она вбежала в хату с улицы вся промокшая, но светящаяся радостью.
— У Генека была? — спросил он, не поднимая головы.
— У какого Генека? — ответила она вопросом на вопрос, в ее голосе слышалось замешательство.
— У Щежая.
— А на что он мне?
— Ты это у меня спрашиваешь? Вы думаете, что я ничего не вижу? Ну, это ваше дело, но уж мне-то могли бы и сказать.
Она подбежала к нему и уткнулась лицом в его грудь:
— Ох, Зенек, прошу тебя, не говори об этом никому!
— А зачем мне говорить?
— Ты ведь знаешь, какой Генек хороший.
— Да, и такой же несчастный, как я.
— Я бы за него пошла хоть сегодня, да боюсь, старики не согласятся. А Генек гордый, сказал, что не женится, пока не вылечится. Значит, после войны.
— Вот и жди. Ему уже сейчас нужно лечиться.
— Тебе легко говорить!
С этого дня они часто разговаривали о Генеке.
* * *
Осень брала свое. Куда ни пойди, дороги развезло, жидкая грязь хлюпает под ногами. Дождь лил уже две недели. Зенек скучал, бесцельно слонялся по избе из угла в угол. Даже читать не хотелось. В голову лезли мысли о Хельке: то хотелось пойти к ней, то снова нападала робость. Что ей сказать? Что пообещать? Он вдруг засомневался: действительно ли она говорила искренне тогда, придя к нему? И все-таки он решился и отправился к ней.
Хелька встретила его так, словно они только что расстались, прижалась к нему, а Зенек стоял неподвижно и молчал.
— А я в Варшаву ездила и кое-что для тебя привезла. Поцелуешь?
— Если заслужишь, — буркнул он, садясь у стола.
Она открыла шкаф и вынула новенький парабеллум. Он оцепенел.
— Ну как, теперь поцелуешь?
Не говоря ни слова, он обнял ее и поцеловал в губы.
— В Варшаве достала?
— Да.
— И не боялась?
— Нет. Ради тебя я ничего не побоюсь.
Он нетерпеливо разобрал пистолет, затем собрал, взвешивая его в руке, целился, глядя в зеркало, потом опять начал разбирать, внимательно ощупывая каждую деталь.
Хелька вначале с радостью смотрела на его просветлевшее лицо, но потом его увлеченность стала вызывать у нее досаду.
— Для тебя, я вижу, пистолет важнее, чем я?
— Нет! — Он обнял ее.
* * *
Война шла к концу. В деревне поговаривали, что немцам здорово досталось в России. Большинство радовалось этому, но были и такие, кто ворчал, что англичане и американцы все тянут и тянут со вторым фронтом, а большевики тем временем подбираются к Польше.
Пошли слухи о партизанских отрядах, созданных коммунистами. Говорили, что партизаны вооружены до зубов и что среди них много русских. Однако Зенеку что-то не приходилось видеть их, а людской болтовне он уж давно не верил. Но коммунисты, несомненно, не теряли времени зря. В ряде мест партизаны взорвали эшелоны, направлявшиеся на фронт, а также несколько мостов. Люди оценили это: молодцы, не сидят сложа руки, бьют фрицев, аж клочья летят.
Однажды Каспшак пригласил к себе Матеуша и стал уговаривать его создать один общий отряд. Матеуш категорически отказался.
— У вас своя цель, — объяснил он настойчивому собеседнику, — а у нас своя. Немцев бить можно и вместе, а ребят своих тебе не отдам!
Командир пепеэровского партизанского отряда тоже пытался установить связь с Матеушем и договориться о совместных действиях, но тот снова отказался. Его людям это не понравилось: одни были недовольны отказом объединиться с Каспшаком, другие — тем, что не пошли на контакт с пепеэровцами. Хотя Матеуш в который раз пытался объяснить, что их, крестьян, не поймут по-настоящему ни те ни другие, ему не особенно верили.
Однажды к Матеушу явился какой-то молоденький парнишка, который представился связным от командира отряда Армии Людовой. Людовцы перегруппировали свои силы, и путь их отряда шел как раз через деревню. Командир отряда знал, что население деревни вооружено, и без разрешения местных подпольных организаций проходить через нее не рискнул.
Посоветовавшись с Александером и несколькими другими офицерами, Матеуш дал такой ответ:
— Можете проходить, но только не задерживайтесь в деревне. На фабрике немцы.
В ту ночь в деревне никто глаз не сомкнул. Александер объявил боевую готовность; особенно тщательно окружили мост, по которому должны были пройти коммунисты. Усиленные патрули и посты охраняли деревню.
— Не провоцировать, но в случае чего и не церемониться, — инструктировал Александер своих подчиненных.
Первым появился отряд конницы. Он был невелик: около двух десятков конников. Они были вооружены какими-то странными автоматами с круглыми дисками.
— Им хорошо! Оружием-то Советы снабжают, — завистливо говорили мужики, когда отряд на рысях проскакал через мост.
Впереди всех ехал невысокий молодой парень. Увидев вооруженных крестьян, он весело обратился к ним:
— Слышь-ка, отцы, а где ваш старшой? Вопрос к нему имею.
Никто ему не ответил. Он пришпорил коня и поскакал к деревне.
Александер наблюдал за переправой, стоя у школы. Когда конники приблизились, он вышел им навстречу и жестом остановил их.
— Поручник Буря, — представился он. — Хочу поговорить с вашим командиром.
— Поручник Сук, командир отряда, — ответил парень, скакавший впереди, и спрыгнул с коня. — Большое вам спасибо, очень помогли! Если бы вы не разрешили нам проехать через деревню, то пришлось бы топать в обход — лишних семьдесят километров. А время не терпит.
— А помните уговор: не задерживаться в деревне?
— Знаем, знаем… Мы и не задерживаемся — времени жалко. Но вообще-то, как будет посвободнее, можно было бы встретиться, поговорить. Может, и пригодились бы друг другу…
По мосту уже громыхали повозки в сопровождении пеших, которых было не больше сотни. Оружие было разное: большей частью немецкие карабины, несколько автоматов, ручные пулеметы с дисками, похожими на тарелки. На нескольких повозках лежали раненые.
— Эх, горемычные! — вздохнул кто-то в темноте. — Ни дома, ни хаты… Зимовать-то в лесу придется!
Александер и Сук, попыхивая сигаретами, смотрели, как лошади с усилием тянут возы от моста в гору, к деревне.
— А поклажи-то нагрузили — еле кони идут! — заметил Александер, когда повозки, тяжело скрипя, проезжали мимо.
Люди тоже шли с усилием, еле передвигая ноги. Сук глядел на них озабоченно.
— Неделю горячего не ели, — проговорил он, повернувшись к Александеру. — Похоже, что и сегодня не поедят как следует. Далеко еще! — Он вскочил на коня. — Ну, еще раз — огромное спасибо! В случае чего дайте знать — поможем чем можем! До свидания!
— До свидания! — пробормотал в ответ Александер, и ему стало стыдно. Он охотно предложил бы этим людям отдохнуть здесь, в деревне, с удовольствием побеседовал бы с их командиром. Ведь это тоже были поляки, они тоже били немцев, и неплохо, кстати сказать, били. Но что поделаешь: приказ! А он гласит: никаких контактов! Не чинить препятствий, но в то же время и не помогать. А Александер — солдат, он не волен в своих словах и поступках. И все же этот приказ был очень ему не по душе. Он хорошо помнил, как перед войной он не раз организовывал совместные акции с ячейкой коммунистов, существовавшей на фабрике, и хоть акции те были не ахти какими по размаху, все же это была настоящая подпольная работа, шедшая на пользу общему делу, Неплохо, в общем-то, получалось.
Терзаемый такими мыслями, он направился к брату. Проходя мимо вооруженных постов, он понял по отрывкам разговоров, что и других мучают те же вопросы.
Матеуш разделял его сомнения, однако ему распоряжения начальства представлялись разумными.
— Им терять нечего, — сказал он. — Им что: взорвут мост, пустят под откос эшелон — и деру! Они сегодня здесь, а завтра там, а у нас каждый со своим домом, с землей связан…
— У них тоже есть дом.
— Правильно. Но у них в отрядах много русских, что из лагерей для военнопленных бежали.
— Постой, что-то я не пойму… Ведь это хорошо, что они в отрядах. Где же им еще быть?
— Олек, будет тебе вопросы задавать — где им быть, что им делать… Дисциплина должна быть. Вообще-то ты прав, накормить их следовало да на ночь разместить…
— Хотя бы раненых…
— Да. А с другой стороны, подумай: немцы рядом, с Каспшаком отношения натянутые, да если бы еще наверху обо всем узнали, тоже не похвалили бы.
— Черт бы побрал всю эту политику! А знаешь, этот их командир — симпатичный парнишка. И отряд большой. Хотя устали, видно, все до чертиков…
* * *
Зенек тоже находился у моста, когда по нему проходили коммунисты. Он ожидал увидеть людей в остроконечных буденовках с красными звездами — так изображали большевиков в довоенной пропаганде, — однако мимо него шли такие же парни, как и он сам, бедно одетые, плохо вооруженные, а главное — смертельно усталые. Они прошагали по деревне, не проронив ни слова. Слышно было, как их телеги прогромыхали по шоссе, а затем все стихло в темноте ночи.
Зенек тогда долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, а в голове бродили всевозможные мысли. Как же так? Почему между ними, поляками, такая вражда? И главное, сейчас, когда у них один главный враг — немцы…
Он уснул лишь под утро.
На следующий день в деревне только и разговоров было, что о ночном марше пепеэровцев. Слухи ходили самые невероятные, некоторые даже божились, что своими глазами видели пушки, которые тянули упряжки в шесть лошадей. А пулеметов у них — и не сосчитать. У каждого бойца автомат, пистолет, и все увешаны гранатами. Обоз включал якобы несколько полевых кухонь и десятки возов с провиантом.
Другие, дескать, слышали, как ночные гости бахвалились, что идут на Люблин: возьмут его, а потом уж начнут у богачей все отбирать и меж бедняков делить.
Деревня бурлила. Одни, затаив дыхание, с надеждой ожидали вестей из Люблина, а кое-кто тайком прятал все, что поценнее, в хлева и сараи.
Слухи слухами, но с той ночи пепеэровцев и след простыл.
Как раз тогда Зенек опять встретил Ирену, вернее, она сама остановила его на дороге и спросила, видел ли он, как проходили коммунисты, и правда ли, что люди о них болтают… В ответ он как-то натянуто усмехнулся. Ему снова вспомнилось: «Горько! Горько!»
— А ты что, разбогатела теперь? Боишься, чтобы у тебя с Франчуком добро не отобрали?
Она отвела глаза и ничего не ответила. А его внезапно охватило непреодолимое желание сказать ей что-то более злое, ядовитое, отомстить за все бессонные ночи, за все свои страдания и унижения.
— Да, теперь ты настоящая хозяйка, Ирена. Счастье тебе привалило…
Она не поднимала глаз.
— Эх ты! Позарилась на его деньги и землю! — Зенека охватила ярость. — Продалась, как последняя шлюха! — уже кричал он, не в силах остановиться. — Думала, что я без тебя пропаду? Жить не смогу? А я вот, видишь, — он понизил голос почти до шепота, — я вот выжил. И человеком стал, люди меня уважают. А ты век будешь со своим слюнявым Франчуком…
В глазах у нее заблестели слезы, но она не уходила. Она смотрела ему прямо в лицо — злое, искаженное гневом лицо.
— За что ты меня так, Зенек? — спросила она тихо.
— За что?! — вскрикнул он и словно захлебнулся яростью. Как он хотел бы сказать ей все: о своей неудавшейся жизни, о своих разговорах с рекой, о ее свадьбе и крестинах ребенка, о ее лице, которое он видел во сне почти каждую ночь!
Однако Зенек не произнес ни слова. Он повернулся и пошел прочь. Ирена окликнула его, но он не обернулся. Вытерев глаза краем платка, она медленно пошла домой.
* * *
В деревне ничего не скроешь от людских глаз. Кто-то видел, как они разговаривали, кто-то сказал об этом Франчуку, и тот жестоко избил жену. С неделю она лежала в постели.
— Ты, бесстыдница! — злобно шипела свекровь. — Ну-ка беги теперь к своему отцу, пусть он тебя по головке погладит! Греха не боишься! Спуталась с Хромым!
Стах, не просыхая от водки, набрасывался на нее с кулаками каждый день и по любому поводу. Жизнь молодой женщины стала невыносимой. Часами сидела она, прижав к себе ребенка и ни о чем не думая.
* * *
Пришла зима и замела снегом дорогу, тропинки и дворы. Помощник старосты Норчинский каждое утро обходил деревню и собирал народ расчищать от снега шоссе. С руганью люди неохотно брались за лопаты и скребки и убирали с дороги пушистый снег, расчищая путь для подвод и автомашин.