— Кто грабит?
— А я знаю? Прибежал к нам Казик и говорит, что запрягли лошадей и грузят добро на подводу.
— Много их?
— А я знаю? Я же там не была! Прибежал Казик…
Зенек торопливо одевался.
— Только будь осторожен, — предостерег его отец.
Но Зенек не слушал. Накинув пиджак, он доковылял до сарая, сунул за пояс пистолет, перебросил через плечо автомат. Отец стоял на пороге. Из-за его спины выглядывала мать. Проснулись сестры.
— Зенек, не ходи туда! Черт знает, кто они. Еще накличешь на себя беду.
Но он был уже за воротами. Рядом семенила Крыська и без устали тараторила.
— Да уймись же ты! — не выдержал Зенек. — Перестань чесать языком. Марш домой и — никому ни слова.
Он постучал в окно Генека:
— Дядю Юзву грабят! Я иду туда! — И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел. Генек поспешно одевался.
По двору метался луч электрического фонарика, слышны были приглушенные голоса. Зенек, держа палец на гашетке автомата и не спуская глаз со двора, пробирался вдоль изгороди. Тем временем Генек помчался к Матеушу, забарабанил в окно, повторил то, что ему сказал Зенек, и побежал к дому Александера.
Зенек уже отчетливо слышал бас дяди и причитания тетушки. Им отвечали незнакомые грубые голоса. Слов он пока не мог разобрать. Подойдя к самым воротам, он в слабом свете луны увидел стоявшего в дверях дома дядю, а рядом с ним всплескивающую руками тетушку. Чужие люди выносили вещи из дома и бросали на подводу, запряженную дядиными лошадьми.
— Не реви, баба, — прикрикнул один из них. — Все равно большевики отберут, лучше уж пусть своим достанется…
— О боже мой, боже мой! — причитала тетушка.
Потом они вывели из хлева телку и привязали к подводе. Бросившуюся к ней тетушку кто-то ударил ногой в живот так, что она закричала от боли. Открыли ворота и выехали на дорогу. Теперь на открытом пространстве Зенек в лунном свете отчетливо видел грабителей. Их было шестеро. Один шел рядом с подводой и правил лошадьми, другой подгонял телку, а четверо остальных шагали позади. У всех было оружие — Зенек только не мог разобрать, винтовки или автоматы.
Его удивило, что они прихватили с собой телку. Видимо, идти им было недалеко.
Стиснув зубы, он выставил вперед ствол автомата и нажал на гашетку, срезав очередью четверых, шедших сзади. Двое оставшихся кинулись в кусты. Оттуда загремели выстрелы. Перепуганные лошади взвились на дыбы, но Зенек успел схватить вожжи и уперся ногой в размякшую землю, с трудом удерживая лошадей. Вскоре выстрелы утихли. Возле лошадей будто из-под земли вырос дядя, и Зенек отдал ему вожжи.
Вдруг раздался винтовочный выстрел где-то в центре деревни, в ответ донеслись треск пистолета и грохот автомата.
Спустя некоторое время над четырьмя трупами склонились Матеуш и Александер.
— Что ты, парень, наделал? Придется арестовать тебя за нелегальное хранение оружия.
— Попробуйте! — Зенек отступил на шаг от Александера и выставил вперед ствол автомата.
— Не валяй дурака! Спрячь свою хлопушку. Надо что-то делать с этими трупами.
— А чего тут думать-то? За ноги — и в Вепш!
И Вепш поглотил еще одну тайну. Круги расходились все дальше и дальше, пока не исчезли совсем, и река снова потекла спокойно, как ни в чем не бывало.
— В следующий раз не валяй дурака! Я теперь даже рапорта не могу послать, а то придут и возьмут тебя за шиворот.
— А что я должен был делать? Вы же сами, Матеуш, когда-то за бандитизм ставили к стенке. Не помните?
— Помню. Но теперь другие времена: есть власть, есть милиция. Надо вначале доложить.
— Пока я докладывал бы, их бы и след простыл… Сами учили меня, что внезапность — это половина победы.
— Учил. Но пойми, парень, время партизанщины кончилось. И вообще, пора тебе наконец сдать оружие. — Зенек весь как-то ощетинился и инстинктивно выставил вперед ствол автомата. Матеуш махнул рукой: — А впрочем, делай что хочешь, только как бы не пришлось тебе потом пожалеть…
— Пугаете?
— Зачем мне тебя пугать? Но смотри, станешь в конце концов таким же бандитом, как Бенек.
— Откуда вы знаете о Бенеке?
— Я много чего знаю! Не путайся с ним. Спокойной ночи! — Матеуш и Александер направились в одну сторону, Зенек и Генек — в другую. Шли молча, не проронив ни слова. В некоторых окнах еще горел свет: испуганные выстрелами люди, видимо, не могли уснуть. Перед домом Генека остановились.
— Спокойной ночи, Зенек. При случае стоит обо всем этом поговорить. Ты, наверно, слышал, что солдаты ищут оружие по деревням? У кого найдут, того арестовывают. Пожалел бы отца!
— У меня не найдут.
— Ты очень самоуверен. Они умеют искать.
— А я — прятать. Спокойной ночи!
* * *
Зенек впервые поехал к Хельке в Люблин. Она снимала комнату на улице Венявского. Комната была уютная. Зенек робко сидел на краешке стула и смотрел на хлопочущую Хельку. Она казалась ему не такой, как в деревне, лучше. Хелька доставала из буфета всякую снедь, расставляла ее на столе, и по ее лицу было видно, что она рада приезду его и даже взволнована. Она выбежала из дома и вернулась с бутылкой водки.
— Не уедешь сегодня? Ладно? — спросила она.
— Если не выгонишь меня…
— Глупый!
Они ели и пили. Зенек впервые в жизни слушал радио. Внимательно прослушали фронтовую сводку, поговорили немного об этом. Потом зазвучала музыка. На Зенека напала какая-то странная грусть, и он почувствовал необходимость поделиться с Хелькой своими сомнениями. Он рассказал, что не явился в милицию, что прячет в доме оружие, что к нему приходил Бенек, предлагал вступить в лесной отряд… Жаловался, что не может понять многое происходящее вокруг.
— Что же это получается, Хеля? До войны Матеуш и многие другие требовали земельной реформы. Теперь пепеэровцы проводят реформу, а в них стреляют… Как же так? Ничего не понимаю! При немцах, когда Сук проходил через деревню, мы не разрешили его людям даже задержаться в ней — таков был приказ свыше. А теперь Сук занимает высокий пост, а Матеуш стал старостой, — выходит, тоже власть? Нет, что-то здесь не так! Либо я сошел с ума, либо мир перевернулся вверх тормашками! Ты что-нибудь понимаешь в этом, Хеля?
— Понимаю.
— Понимаешь? — Он присел на кровать, рассматривая в полумраке девушку. — Тогда скажи, что происходит.
— Скажу. — Она лениво потянулась, обняла его за шею. — Лучше не принимать все это близко к сердцу. Политика как баба — никогда не знаешь, с кем она пойдет в кровать, никогда не знаешь, что ей нужно. Перестань об этом думать, живи так, чтобы тебе себя не в чем было упрекнуть, а на остальное плюй. Понятно?
— Не очень, — честно признался он. Он не знал, говорит ли Хелька серьезно или подтрунивает над ним.
— Поменьше думай, Зенек! Все равно ничего не изменишь.
Когда утром он проснулся, Хельки рядом уже не было. Он прождал ее около часа.
— Где ты была?
— В городе. Были кое-какие дела.
— Какие же? Чем ты, собственно говоря, занимаешься?
— Тем, чем и раньше, торгую. Пока ничему другому не научилась. Когда все немного успокоится, закончится война, открою свой магазин, может быть, здесь, а может быть, у нас в Силезии. Тогда я приглашу тебя к себе.
— Не знаю, поеду ли я.
— Почему?
— А что я там буду делать? Ведь я же всю жизнь прожил в деревне. Здесь мне все знакомо, я знаю всех, и все меня знают. А там… — Зенек задумался, наморщил лоб, словно подыскивал самые убедительные слова. Хелька с беспокойством смотрела на него, но ничего не говорила. — Видишь ли, Хеля, я не могу тебе этого объяснить. Я здесь вырос, здесь потерял ногу, здесь сражался… сражался как мог, понимаешь?
— Понимаю, Зенек. Но почему ты не говоришь о том, сколько тебе довелось здесь страдать? Почему не вспоминаешь о тех годах, когда ты был в стороне от деревни, от людей? Забыл?
— Не забыл. К счастью, то время прошло. Теперь все иначе. Впрочем, я и сам не знаю. Мне это трудно объяснить.
— Ну и не объясняй! Я знаю, что тебя волнует. Подождем. Все как-нибудь уладится. А пока еще идет война.
Они вышли на улицу и отправились бродить по городу. Хелька заботливо вела Зенека под руку, прижималась к нему, а он с интересом приглядывался к жизни города. То и дело им попадались польские и советские патрули. Проверяли автомашины. Рестораны и кафе были забиты людьми, как будто бы те хотели наверстать упущенное за войну время: пили, пели. С песнями проходили войска. Зенек с завистью смотрел на солдат. Их жизнь была ясна. Они обучались, маршировали, пели, а затем отправлялись на фронт.
— О чем ты задумался? — с беспокойством взглянула на него Хелька. Она вдруг вспомнила, какое мрачное лицо у него было, когда он пришел предостеречь ее насчет Кароля. — О чем?
— Собственно говоря, ни о чем.
— Меня не обманешь.
— Понимаешь, смотрю на этих солдат и завидую им — даже не тому, что у них целы ноги, а тому, что они знают, что им делать. А я…
— Выдумываешь себе проблемы! Думаешь, этим солдатам все ясно? Они тоже наверняка многого не понимают. Тебе пора начать жить по-настоящему, а не дожидаться чего-то.
— Тебе легко говорить.
* * *
Он вернулся домой с еще более растревоженной душой. Разговор с Хелькой не помог.
Перед самой весной Иренка родила второго сына. Девятого мая деревня задрожала от выстрелов. Зенек выскочил из хаты и побежал к сараю. Его остановил отец.
— Куда ты? Война кончилась, не видишь?
Стреляли Александер и его милиционеры. Стреляли Матеуш и Генек.
А в конце мая ночью к нему пришли. Постучали тихонько в окно. На вопрос матери ответили: свои. Она медлила открывать дверь, тогда они забарабанили сильнее. Зенек замер в своей постели. Он чувствовал себя беззащитным: оружие лежало в сарае.
— Не открывайте, мама! — лихорадочно прошептал он. Теперь стучали уже прикладами. Он знал, что пришли за ним. Он помнил ту лунную ночь и четыре лежащих на дороге трупа.
Так нелепо кончить?
А те продолжали ломиться в дверь и ругаться. Он слез с кровати, нащупал топор под лавкой. Отец стоял рядом. Оба молчали.
— Откройте, — шепнул Зенек отцу.
Мать, стоя на коленях в кровати, бормотала молитву.
Щелкнула задвижка, и дверь медленно заскрипела. За ней никого не оказалось.
— Кто там? — тревожно бросил в темноту старик. — Кто там?
— Сын дома?
— Нет его. Уехал в Люблин.
— К своей девке?
— Не знаю. Он уже взрослый.
— Ну что ж, проверим! — Дверь неожиданно распахнулась, отшвырнув старика в сторону. На мгновение Зенек увидел ствол автомата и светлое пятно лица. Грянула очередь, ослепляя вырывающимся из ствола огнем. Зенек с силой опустил топор на голову нападающего и подхватил упавший автомат. Он прижался к косяку двери, дергал в темноте замок неизвестного ему оружия. Наконец автомат заговорил. В ответ последовали выстрелы со двора. Зенек переполз через порог, минуту лежал, тяжело дыша. На фоне скотного двора мелькнули чьи-то тени, и он тотчас же дал по ним очередь.
— Не валяй дурака, Станкевич! — крикнул кто-то. — Живым все равно не уйдешь!
Зенек стиснул зубы и послал в ту сторону еще одну очередь. Наверное, снова попал. Он смотрел на сарай. Если бы удалось каким-то образом пробраться туда… Однако со стороны сарая стреляли. Впрочем, стреляли отовсюду. Звенели разбитые оконные стекла, и глухо кряхтели от пуль деревянные стены хаты.
— Сдавайся, Станкевич!
Сколько осталось в диске пуль? Надолго ли их хватит? Стрелял он экономно, только наверняка, короткими очередями…
Зенек все же дождался подмоги: прибежали Генек, Матеуш и Александер и его милиционеры. Налетчики скрылись в направлении реки.
— Вот, возьмите, Александер. Трофейный… — Зенек протянул ему автомат.
Воцарилось молчание. Старик Станкевич тяжело вздохнул и сказал тихо, глухим голосом, будто бы обращаясь к самому себе:
— И это называется конец войны?
Мать дрожащими губами продолжала твердить молитву. Сестры сидели бледные, испуганно глядя на необычное оживление в хате. Зенек тяжело опустился на лавку. Только теперь руки его начали трястись. Он обхватил голову руками и не слушал, о чем шел разговор.
Утром к нему зашел Генек:
— Придется тебе на какое-то время исчезнуть отсюда, Зенек.
— А куда мне деваться? Под землю, что ли, провалиться?
— Поезжай хотя бы в Люблин. К Хеле.
— Если захотят, то и там найдут меня. Нет, останусь здесь.
— Они от тебя не отвяжутся. Нагрянут снова.
— Теперь буду умнее. Безоружным больше меня не застанут.
— А за что ты, собственно говоря, борешься? И вместе с кем? Против всех хочешь сражаться?
— А почему бы и нет?
— Не сможешь, парень! Все равно рано или поздно они тебя подкараулят — если не эти, то другие. Ступай в милицию, сдай оружие и уезжай куда-нибудь.
— Куда?
— Не знаю. Надо подумать.
— А ты заберешь мое хозяйство? Неплохо придумал.
Генек даже подскочил на стуле. Его бледное лицо покрылось кирпичного цвета пятнами.
— Ты что, с ума сошел? Зачем мне твое хозяйство? Я за тебя беспокоюсь. За тебя! Получишь пулю в лоб и даже не будешь знать за что!
— Буду. А обо мне не беспокойся. Я все равно никуда отсюда не уеду. Мое место здесь. И вообще оставь меня в покое! — Он бросил тяжелый взгляд на Генека. Лицо его стало серым, лоб покрылся морщинами, брови сдвинулись. — Если уж подыхать, то у себя дома. Я не собираюсь таскать свои кости по белому свету, понимаешь?
Генек кивнул, поднялся и, не попрощавшись, вышел.
Дома воцарилась гнетущая атмосфера. Отец, работая во дворе, вдруг неожиданно останавливался и, потирая щеку, грустно и задумчиво смотрел в сторону дома. Сестры поглядывали на Зенека исподлобья, настороженно. Мать плакала по углам и все время молилась.
Однажды в полдень Зенек оделся и направился в гмину к Матеушу. Пришлось довольно долго ждать в коридоре. Старосте было некогда: прошли уже те времена, когда он не знал, чем заняться. Генек делал вид, что не замечает Зенека.
Когда его наконец впустили, он вошел в комнату и, протянув старосте руку, тяжело опустился на стул:
— Я хотел поговорить с вами, Матеуш.
— Очень хорошо. — Староста вынул из кармана кисет и начал задумчиво скручивать из газеты козью ножку, затем протянул кисет Зенеку: — Ну, что тебя терзает? Рассказывай!
— Вы же знаете! — Зенек тоже свернул козью ножку, прикурил и отдал кисет Матеушу. Повторил: — Вы же знаете.
— Я же говорил тебе, парень, что рано или поздно этим кончится. Если бы ты вовремя сдал оружие, то ты бы во все это не впутался… А чем я теперь могу тебе помочь?
— Теперь-то я не могу отдать оружие. Наверняка нагрянут снова. С безоружным легче расправиться.
— Да, теперь ты не можешь отдать оружие… — повторил Матеуш. — Но как долго ты сможешь вести такую жизнь? Не выдержишь, сдашься. Власти уже начали разыскивать тех, кто нелегально хранит оружие. Ну и влез же ты в дерьмо, парень!
Зенек молча вертел в руках цигарку и старался не смотреть на своего командира. Ему нужен совет и помощь, а Матеуш объясняет ему, что он влез в дерьмо… Не за этим Зенек пришел сюда. Он поднял голову и взглянул в лицо Матеушу — знакомое, близкое, изборожденное морщинами, будто грубо вытесанное плотницким топором.
— Я думал, Матеуш… — начал он и вдруг умолк.
— Ну и что же ты думал?
— Думал, что вы мне что-нибудь посоветуете…
— А что я теперь могу тебе посоветовать? То же самое, что и Генек: сдай оружие и уезжай отсюда, подожди пока все успокоится.
— А куда я уеду?
— Ну хотя, бы к своей Хельке в Люблин. Город — как лес: в нем легко укрыться.
— Они меня и там найдут. У них всюду есть связи.
— Боишься? — Матеуш слегка согнулся над письменным столом и выжидающе смотрел на парня. Тот покачал головой:
— Что вы! Разве я когда-нибудь боялся? Вы что, не знаете меня? Просто все как-то глупо выходит. Если уж получать пулю, то надо хотя бы знать за что. А тут… — Он пожал плечами. — Сам черт не разберет… Говорите, в Люблин? И что же я там буду делать? Не воровать же?
— Школы уже открываются. Ты мог бы учиться.
— Скромненько сидеть за партой и поднимать руку: спросите меня, я выучил, да? Неужели ради этого я столько лет по ночам не знал покоя? Неужели ради этого воевал? Неужели? — Он повысил голос, лицо его вдруг покраснело: — Вы всегда говорили: кончится война — и все будет иначе. А что изменилось? Как был я хромым придурком, так и остался! Кому я такой нужен? Может, вам? Александеру? Отцу? Матери? Или Хельке?
Матеуш не прерывал его, опустил тяжелые веки и слушал. И лишь когда Зенек умолк, он встал со стула и подошел к нему, положил руку ему на плечо:
— Так, значит, ты считаешь, что я тебя обманул, да?
Зенек молчал, тяжело дыша.
— Обманул? Ну говори! Ведь ты же хотел со мной откровенно обо всем поговорить?
Зенек кивнул головой.
— Тогда говори! — повысил голос Матеуш.