— Тебе легко говорить: сдать оружие, признаться честно и откровенно… А если посадят?
Дома его ожидало много новостей. В его отсутствие Бронка родила дочку. Все с неприязнью смотрели на маленькое кричащее существо. Бронка ходила какая-то напуганная, затравленная, ни с кем не разговаривала.
Зенек никогда не интересовался детьми, на мальчика Галины в свое время едва взглянул. Однако дочурку Бронки он полюбил. Зенека тронуло, что судьба немилостива к девочке с самого рождения. Оставаясь наедине с племянницей, он причмокивал губами и протягивал ей палец, который она хватала своими пухленькими ручонками. Когда однажды Бронка дала ей шлепка, он сделался мрачнее грозовой тучи:
— За что бьешь ребенка? Чем он виноват? Разве он просился на свет?
Спустя некоторое время по деревне прошел слух, что Весек женился. Бронка плакала по ночам. Погибли все надежды. Старуха Уленская расхваливала людям невестку.
— Из города, — рассказывала она, — образованная… Из хорошей семьи.
Однажды ее остановил на дороге Зенек.
— Говорят, Весек женился? — спросил он, прикидываясь, что ничего не знает.
— Да, женился… — взглянула на него в замешательстве старуха.
— А что будет с ребенком?
— С каким еще ребенком?
— Как это «с каким»? С его ребенком. С тем, который родился у нашей Бронки.
— Ты что, спятил?
Она поспешила прочь. И прежде слышала она подобные разговоры, но не верила им, избегала как могла болтливых кумушек. Однако это похоже на правду, если об этом говорят сами Станкевичи. И этот придурок с жуткими глазами… От них только и жди неприятностей! И как раз теперь, когда Весека перевели на хорошую должность и он женился…
Откровенно говоря, невестка ей не очень понравилась. Она казалась избалованной, чересчур ученой: не нашла даже, о чем поговорить с родителями мужа, а может быть, и стыдилась их… Однако старуха не принимала это близко к сердцу. Главное, что Весек вышел в люди.
* * *
Однажды Зенек встретил на дороге Стаха Франчука. В мундире и военной фуражке, тот с трудом ковылял, опираясь на костыль. В первую минуту Зенек хотел было обогнать его, но потом раздумал и, поравнявшись с ним, остановился. Однако тот прошел мимо, сделав вид, что не заметил его.
— Знакомых не узнаешь?
Стах остановился и неуверенно взглянул на него.
— Не узнал? Это же я, Станкевич. Зенек…
— Узнал. Конечно, узнал. Не очень-то ты изменился. Как живешь? — Стах говорил тихим, усталым голосом.
Зенек увидел вблизи его серое, усталое лицо и почувствовал жалость. Он молча рассматривал Франчука. Тот тоже стоял молча, навалившись всем телом на костыль.
— Тяжело? — заговорил первым Станкевич, показывая взглядом на ноги. Стах глянул на Зенека подозрительно, но в его голосе не было издевки.
— Тяжело, — признался Стах. — Чертовски тяжело.
— А я уже успел привыкнуть. Для тебя же это только начало… Как дома?
— Бабы ревут. Ужас! Лучше бы меня совсем укокошили.
Они прислонились к изгороди, закурили.
— Видишь теперь, какова жизнь калеки?
— Да… Я причинил тебе столько зла.
— Теперь мы квиты, не стоит больше говорить об этом. Что ты собираешься делать дальше?
— Еще не знаю. Мне назначили пенсию, правда маленькую. Наверное, уеду в город, там легче жить и нога не так нужна, как в деревне. Может, поступлю в школу…
— В какую школу?
— Говорят, в Шолаях должна открыться какая-то школа — кооперативная или торговая. Может быть, туда, и подамся: от дома недалеко. Там будет видно. А ты? Что ты собираешься делать?
— Пока не знаю.
— Ты же не сдал оружия. Тебя вроде бы даже арестовывали?
— Да, — ответил Зенек как-то рассеянно и попрощался со Стахом. Обернувшись, он увидел, как тот неуклюже ковыляет по грязной дороге.
* * *
По всей стране развернулась подготовка к референдуму. Бронек Боровец буквально разрывался на части. На стареньком разбитом велосипеде разъезжал, он по деревням, проводил собрания, созывал митинги. Часто не ночевал дома.
Члены ПСЛ тоже не теряли времени даром. Одним из их наиболее активных деятелей в гмине был Матеуш. Временами он встречался с Бронеком в какой-нибудь деревне и даже выступал на том же собрании, причем Бронек в таких случаях часто оказывался побежденным. Ему трудно было тягаться с опытным оратором. На него нередко посматривали косо, иногда прямо спрашивали, сколько ему платят за эту агитацию.
Домой Бронек возвращался совершенно разбитым, ни с кем не разговаривал. До поздней ночи он читал присланные из повята брошюры, а на другой день как мог объяснял крестьянам смысл происходящих в стране перемен, с жаром доказывал необходимость ликвидации сената, закрепления границы по Одеру и Нейсе.
Он очень огорчался, что принимали его равнодушно, а временами даже враждебно, в штыки. Как же так? Ведь народная власть дала крестьянам землю. Он напоминал им об этом. В ответ тотчас же раздавались голоса:
— На что нам земля, если нечем ее обрабатывать?
— Лошадей дайте!
— Семян!
— Строительных материалов!
Бронек пытался объяснить, что нельзя требовать все сразу, что народная власть еще бедна, что в наследство ей досталась разрушенная и разоренная страна, однако не мог никого убедить. Агитаторы из ПСЛ пользовались этим и кричали на собраниях:
— Народная власть дала вам землю?! Ну и что из этого? Зубами грызть ее будете, что ли?
А батраки свое:
— Лошадей!
— Зерна!
— Стройматериалов!
На помощь Бронеку прислали из города несколько агитаторов, однако толку от них было мало. Они говорили горячо, проникновенно, но зачастую не разбирались в деревенских делах и допускали досадные промахи, вызывавшие в зале взрывы смеха.
Как-то Зенека уговорили пойти в Жулеюв на собрание батраков, где должны были выступать Боровец и Матеуш. Они с Генеком договорились идти вместе. Дорогой почти не разговаривали.
С трудом они втиснулись в помещение, где уже собрались батраки, пришло также немало людей из окрестных деревень и с завода. Зенек осмотрелся и увидел вокруг знакомые лица. Крестьяне тихо переговаривались, ожидая начала собрания. Он вопросительно взглянул на Генека. Тот улыбнулся и показал головой на сколоченную наспех из досок трибуну.
На нее поднялся Бронек. Размахивая руками, он объяснял собравшимся, чем они обязаны новой власти. Его слушали с интересом, но затем посыпались вопросы: как будет с лошадьми, с зерном?.. Бронек растерялся. Он объяснял, что не все сразу, что страна разорена, что их справедливые требования будут учитываться по мере возможности, но никто его уже не слушал.
Потом на трибуну поднялся Матеуш. Пункт за пунктом он опровергал сказанное Бронеком. Крестьяне одобрительно загудели. На каждое слово Бронека у Матеуша был готовый, внешне убедительный аргумент. Однако Зенеку чем-то не нравилось его выступление. Он не мог бы конкретно сказать, чем именно, но ему казалось, что если бы Матеуш выступал первым, то Бронек тоже сумел бы опровергнуть все его аргументы. Он взглянул на стоявшего теперь в углу зятя, покрасневшего до корней волос, нервно потирающего руки.
— Вы же всегда выступали за реформу, Матеуш! — выкрикнул неожиданно из зала Зенек и сам испугался собственной смелости. Все головы повернулись в его сторону. Бронек с надеждой посмотрел на него.
— Был и буду! — загремел на весь зал Матеуш. — Но не за такую! Что нам дала эта реформа? Только наплодила кучу нищих! Вроде бы имеем землю, а обрабатывать ее нечем.
— А вы за какую реформу? — Зенек был теперь спокоен, смело смотрел на Матеуша, не обращая внимания на ропот в зале.
— За постепенную.
— За какую?! — изобразил удивление Зенек. — Постепенную? Что-то вы, Матеуш, все перепутали. Я же помню, как вы еще перед войной требовали провести реформу — полную и без возмещения убытков! Даже спорили с министром Понятовским, хотя это наш земляк!
Зал разразился смехом. Лицо Бронека повеселело, он смотрел на Зенека с любопытством и восхищением.
— Что ты понимаешь в политике! — отмахнулся от Зенека Матеуш.
— Кое-что понимаю — вы же сами меня учили. — Снова раздался смех. — Стало быть, только вы понимаете? Кто же вас просветил? Вы говорите, что такая земельная реформа нам не нужна. Верно! Мне не нужна! Мне и своей земли хватает… только работать на ней я не могу. А другим? Вот взять хотя бы тебя, Петшак, — обратился он к стоявшему ближе всех крестьянину в поношенном немецком мундире. — Если бы тебе перед войной его сиятельство граф дал морг земли, то ты бы его от радости поцеловал в голую ж. . . и не требовал бы лошади. А теперь получил пять гектаров, так тебе и еще лошадь подавай и зерно… Может быть, тебе еще что-нибудь нужно? Говори, не бойся! Бронек запишет и завтра все привезет.
Снова раздался смех. Петшак, весь красный, растерянно смотрел на Зенека.
— А я ничего и не говорю! — защищался он. — Мне и этого достаточно.
— Дайте мне договорить! — крикнул Матеуш. — Зенек, не мешай собранию!
— Я тоже пришел на собрание! Я совершеннолетний и могу говорить все, что думаю. Надеюсь, вы не скажете, что мне за это платят, Матеуш? Вы же меня знаете.
— Не мешай, Зенек! — уже спокойным, чуть ли не угрожающим тоном сказал Матеуш.
— А почему вы молчали, когда Бронеку не давали говорить? Скажите откровенно, Матеуш, кто вам платит за то, что вы поливаете грязью польское правительство, что плюете в свое собственное гнездо?
Удар достиг цели. Матеуш побагровел. Зал потрясенно затих. Если бы Зенека спросили, что заставило его выступить против своего командира, он не смог бы ответить. Может быть, ему стало жаль Бронека? А может, в нем заговорило подсознательное чувство справедливости?
— Это не польское правительство! — Матеуш перешел на почти истерический крик. Он уже не владел собой, не задумывался, что говорит. — Его нам навязали…
— Тогда зачем же вы служили ему? Почему согласились стать старостой?
— Я потом отказался!
Не отдавая себе в этом отчета, он перешел к обороне. Зенек не выбирал выражений и говорил без обиняков, не заботясь о реакции зала. А зал явно склонялся на его сторону.
— Я отказался! — повторил Матеуш.
— Неправда, вас выгнали! Вы сами не знаете, чего хотите, только людям голову морочите. Если бы вас оставили старостой, то вы бы сейчас не надрывали глотку, а делали все, что велит правительство, хотя оно нам якобы и навязано! Я никогда не лез в политику, но теперь скажу: я буду голосовать трижды «за»!
В зале поднялся шум. Матеуш медленно спустился с трибуны и, весь красный, сгорбившийся, пробирался через зал к Зенеку. Казалось, что он сейчас бросится на парня.
— Ты еще глупый щенок! Я сделал тебе столько добра, а ты говоришь мне такие вещи! Зачем ты лезешь в дела, в которых ни черта не смыслишь?
— Почему не смыслю? Разве вы опровергли то, что я сказал? Могу еще кое-что добавить: легче всего выступать против. Стоит лишь влезть на трибуну и на все, что предлагает Бронек, говорить «нет». А вы придумайте сами что-нибудь такое, за что бы я захотел проголосовать!
Бронек тоже что-то кричал, но его никто не слушал. Некоторые подходили к Зенеку и одобрительно хлопали его по плечу.
Возвращались в деревню втроем.
— Никак не пойму, Зенек, что ты за человек… То поступаешь как законченный реакционер, то как пепеэровец. Скажи, кто ты на самом деле? — спросил Бронек.
— Если бы я знал…
— Ты должен чаще ходить на собрания.
— А зачем? Народная власть ничего мне не дала и ничего не отобрала — разве что несколько месяцев свободы. Это ваше дело — вы и деритесь. А я хочу жить спокойно. Веришь теперь, что у меня нет ничего общего с теми?
— Верю. Но оружие ты должен сдать.
— Теперь? Меня же сразу посадят.
— Я тебе помогу.
— А что ты можешь?..
С тех пор Зенека стали считать красным. Больше всех недоумевал Матеуш. Он никак не мог понять, что произошло с парнем. Ведь он всегда был далек от политики, и вдруг выкинуть такое…
Думали об этом и Бронек с Генеком, однако ничего путного придумать не смогли.
— Он тебя любит, вот и все, — подытожил наконец Щежай. — Наверное, пожалел тебя. А все же подумай, не стоит ли сагитировать нескольких парней из отряда Матеуша. Люди их знают, считают героями. Одно их слово значит больше, чем целый доклад городского лектора. Ты сам видел, как слушали Зенека. Подумай об этом.
Ночью органы госбезопасности арестовали Каспшака. У него нашли оружие и нелегальную литературу. В деревне поднялся шум, однако, когда выяснилось, что Каспшак был главарем банды, люди успокоились.
— При немцах не был таким героем, — говорили они, — а теперь решил наверстать упущенное.
На стенах по-прежнему виднелись лозунги «Трижды «да».
* * *
Перед самым референдумом приехал к родителям Весек с женой. Они сидели на берегу реки, ходили в Жулеюв. Надо сказать, что это была отличная пара. Он невысокий, в сером костюме, она тоже небольшого роста, худенькая, элегантная. Люди с завистью смотрели на них. Везет же Весеку!
В тот вечер Бронка долго плакала в сарае.
* * *
День святого Антония был в Жулеюве престольным праздником. Несмотря на то что день был будний, никто во всем приходе не работал. На праздник пришли даже те, кто почти не бывал в костеле. Престольный праздник превратился в большое народное гулянье. Отовсюду съехались торговцы с гипсовыми фигурками, святыми образками и четками, с лотереями и со сладостями, отдающими крахмалом, разложили свой товар на лотках и начали громко кричать, наперебой расхваливая его. У костела причитали нищие. За кладбищем ржали привязанные лошади. Шум многих тысяч голосов заполнил деревню.
Колокола гудели не переставая. Ксендзы поочередно служили мессу и сновали среди прихожан с подносами для сбора пожертвований. Звон монет сопровождался невнятным бормотанием священнослужителей…
Трактирщики заготовили на этот день больше, чем обычно, водки и колбасы. Бараньский взял себе в помощь трех милиционеров из Древенной и прохаживался с ними между лотками, весь красный и потный.
Зенек не пошел в костел, с утра сидел хмурый и задумчивый, то и дело поглядывая на спящую в люльке Ханю.
В полдень он вытащил палку, которой давно не пользовался, одел Ханю и взял ее на руки. Девочка, выспавшаяся и веселая, хватала его пухленькими ручонками за волосы и что-то беззаботно лопотала. Тяжело опираясь на палку, Зенек направился в Жулеюв.
Еще издали он услышал гул голосов. Из трактира Колянека доносилась песня:
Ястреб бросился к двери,
Закричал: «Хенде хох!»
Немцы руки поднимают,
А от страха глаза лезут у них на лоб…
Ханя, напуганная непривычным шумом, прижалась к Зенеку и своими большими черными глазами с беспокойством поглядывала на валившую мимо толпу. Обгонявшие Зенека люди удивленно оборачивались, но он не обращал на них внимания. Он шел, тяжело опираясь на палку, с ребенком на руках, волоча по пыли свою хромую ногу. Зенек долго кружил по базару. У одного из лотков купил Хане леденец на палочке. Поговорил несколько минут с измученным Бараньским. Потом прошелся по деревне. Ханя начала капризничать. Зенек уже хотел было возвращаться домой и вдруг увидел их.
Они шли веселые, смеющиеся, держась за руки, она в ярком платье в цветочек, он в сером костюме. Весек раскланивался со знакомыми, объяснял что-то жене. Уже пьяный Тымек вытянулся перед ним, приложил руку к фуражке, и они оба залились звонким смехом. Вдруг лицо Весека посерьезнело: он увидел Зенека с ребенком на руках. Спрятаться было некуда. Зенек не спеша двигался навстречу ему.
— Привет, пан директор! Что, уже нагулялись?
— Как поживаешь, Зенек? — спросил Весек, и глаза его беспокойно забегали. — Здешний герой, — обратился он к жене, — досталось немцам от него.
— Добрый день! — улыбнулась Зенеку женщина.
Ханя, устав, спала, положив головку ему на плечо.
— Везет тебе, Весек, в жизни, правда? — заговорил Зенек.
Стоящие поблизости люди начали прислушиваться к их разговору. Пьяный Тымек затянул солдатскую песню:
Анеля, ты мне писем не писала — ха-ха!
Анеля, ты одна верной мне осталась, ха-ха!
Потом, пошатываясь, подошел к ним:
— Пан директор, может, выпьем по стаканчику? — и разразился бессмысленным смехом. Однако никто не поддержал его. Тымек внимательно посмотрел на окружающих и до него, видимо, дошло, что происходит нечто серьезное.
— Везет тебе, Весек, — повторил Зенек и бросил мрачный взгляд на нервно переступающего с ноги на ногу Уленского. Его жена, ни о чем не догадываясь, с умилением смотрела на спящего ребенка.
— Ваша дочурка? — спросила она.
— Нет, сестры… и вашего мужа!
Все вдруг умолкли. Весек взял жену под руку:
— Идем, Эля…
— Куда ты так спешишь? Подожди, поговорим немного. У нас ведь есть о чем поговорить!
Сорока помутневшими глазами враждебно смотрел на Весека. А люди все подходили и подходили. Зенек не спускал тяжелого взгляда с лица Уленского.
— Хорошо тебе — директором стал, женился! Жена у тебя красивая. А кто твоего ребенка будет воспитывать?! Бронка? Я? Нам, значит, краснеть от стыда перед людьми, а ты будешь жить себе припеваючи?