— Ты что, с ума сошел? Чего тебе от меня нужно? — Весек снова потянул жену за руку: — Идем!
Зенек преградил ему дорогу:
— Куда, пан директор?
Весек оттолкнул его. Зенек пошатнулся. Люди вокруг возмущенно зашумели.
Встав поустойчивее, Зенек ударил Весека палкой по голове раз, другой. Толпа окружила их плотным кольцом, а Зенек все бил и бил. Палка глухо барабанила по спине и голове Весека.
— Так ему и надо! — возмущались люди. — Поднять руку на калеку! С ребенком!
— На Зенека руку поднял? На него? — рвался вперед Сорока. Его еле удержали. Весек, защищая голову руками, пытался проскользнуть между людьми, но его не пускали. Его жена испуганно кричала.
— В другой раз не распускай рук! — гремел Зенек. — Не с такими справлялся! В последний раз спрашиваю: что будет с ребенком?
Сорока снова начал рваться к Весеку.
— Сделать девке ребенка каждый дурак может! — визжал он тонким голосом. — А потом ноги в руки — и к другой? Свинья!
— Выбирайте выражения! — вмешалась Уленская.
— А иначе что? — ощетинился Тымек, косо взглянув на нее. — Тоже полезете в драку? Защищая честь мужа?
— Ну так что будет с ребенком и Бронкой? — обратился Зенек к молодой женщине. — Может, вы мне скажете?
Она густо покраснела, губы ее дрожали от еле сдерживаемого плача.
— Пошел отсюда, мразь! — повернулся Зенек к Весеку. — И не попадайся больше мне на глаза, иначе пожалеешь.
По шоссе, вся в слезах, бежала Бронка. Она не знала, что с ребенком. Толпу она увидела издалека, замедлив шаг, разглядела брата и темную головку дочери, потом увидела Весека и его жену. Бронка шла все медленнее. Люди расступились перед ней. Без слов, ни на кого не глядя, она взяла ребенка на руки и понесла домой. Зенек молча пошел за сестрой. За ними брел, пошатываясь и проклиная все на свете, Сорока.
Весек еще минуту стоял как вкопанный, потом взглянул на жену. Она не поднимала глаз.
— Ты обманул меня! Подло обманул!
— Эля, я тебе все объясню!
— Нечего объяснять! Ты обманул меня!
Он пошел следом за ней, вытирая носовым платком окровавленное лицо. Собравшиеся на шоссе люди проводили его молчанием.
Незадолго до референдума в Бронека стреляли. Тяжело раненного, его увезли в больницу в Люблин.
Владка ходила как во сне, часто теряла сознание. Мать Бронека целые дни проводила в костеле, молясь за жизнь сына.
День референдума прошел спокойно. Некоторое время это спокойствие сохранялось, но сразу же после жатвы начали полыхать стога хлеба и овины. Пожары возникали преимущественно на участках членов ППР, и ни у кого не было сомнений, чья это работа.
Зенек достал из тайника автомат и подолгу сидел ночами на дворе, прислушиваясь, не идут ли; кружил вдоль плетней по деревне, невидимый, настороженный, грозный; быстро проскальзывал возле овинов Щежаев и Боровцев, высматривал, следил. Под утро он валился в овине на снопы свежескошенного хлеба и погружался в неспокойный сон.
Зенек ждал, сам не зная чего. Он был уверен, что что-то случится. Что-то должно было случиться.
Поехал в Люблин навестить зятя в больнице. Они сидели друг против друга, тихо разговаривая. Зенек рассказывал, что происходит в деревне, перечислял сожженные хаты, овины, стога. Бронек, слушая, кусал губы.
Раны заживали плохо. Немного походив по больничному коридору, Бронек снова вынужден был лечь в постель. Он сразу приуныл, пригорюнился, и Зенек стал прощаться. Бронек поблагодарил шурина за посещение, передал всем поклоны, и они расстались со странным облегчением.
Зенеку вспомнилось, как он сам так же вот лежал, прикованный к постели на долгие недели. Однако это было давно, во время войны. Почему же стреляют теперь?
Зенек пошел на улицу Венявского, но Хельку дома не застал. Хозяйка сказала, что та должна скоро вернуться, и предложила подождать. Она придвинула парню стул и угостила чаем, а Хелька все не возвращалась. Зенек начал уже думать, что она вообще не вернется: нашла себе другого и, может быть, сейчас с ним. А с другой стороны, имеет ли он право чего-то требовать от нее? Она была добра к нему. А он? Что он сделал для нее?
Хозяйка, не старая еще женщина, развлекала гостя как умела: хвалила Хельку за расторопность, жаловалась на дороговизну, на правительство, потом снова рассказывала о Хельке.
Наступил вечер. Последний поезд ушел. Зенек лежал одетый на кровати в комнате Хельки и курил одну самокрутку за другой. Он нервничал из-за того, что девушка не возвращается, что он остался здесь, а там, в деревне, могут прийти и сжечь хату его, Бронека или Генека… Встав, он походил по комнате: туда и обратно, как в камере. Потом рухнул на кровать и в конце концов уснул.
Разбудили его чьи-то голоса. Когда он открыл глаза, в комнате было темно. Разговор доносился из прихожей. Зенек узнал голос Хельки, она говорила что-то быстро и весело, и ему показалось, что она пьяна. Хельке отвечал какой-то незнакомый женский голос и ворчливый мужской. Зенек весь внутренне напрягся и лежал не шевелясь, затаив дыхание. Хлопнула дверь на кухне, зашумела пущенная из крана вода. Теперь голоса звучали приглушенно. Зенек задумался. Значит, так? Он тяжело поднялся с кровати и пригладил волосы. Посмотрел в темноте на будильник — половина второго. На ощупь надев шапку, он осторожно подошел к двери и стал потихоньку открывать ее, боясь, что раздастся скрип. Потом, осторожно ступая, прошел через прихожую и отодвинул засов. Из кухни долетали веселые голоса женщин. Ему удалось выйти из дома незамеченным.
На улице он всей грудью втянул чистый воздух. В Саксонском саду уже начинали щебетать пробудившиеся птицы. Зенек пошел вниз по Липовой улице к станции. Первый поезд отходил в пять часов.
Притулившись в углу на свободном кончике лавки, Зенек равнодушно смотрел на суетившихся людей. Гул голосов убаюкивал его, сливаясь с шарканьем сотен ног и пыхтением паровозов. Кто-то тронул его за плечо. Он вскочил как ужаленный.
Перед ним стояла Хелька.
Несколько минут они смотрели друг на друга без слов.
— Поздоровался бы, — сказала она наконец.
Он молчал.
— Что с тобой опять стало? Какая муха тебя укусила? Только что Павлякова сказала мне, что ты приходил. Идем! — Хелька взяла его под руку.
Он не сдвинулся с места.
— Где ты была?
— Ходила в город по делам.
— До двух часов ночи?
— Мои дела не всегда уладишь днем.
— Кто это был с тобой?
— Подруга с мужем. Они еще спят у меня. Идем!
— Нет. Мне пора возвращаться домой. — Он взглянул на часы. До отхода поезда оставалось двадцать минут. — У нас теперь неспокойно. Я должен быть дома.
— Но поздоровайся наконец со мной!
Зенек чмокнул ее в щеку. Хелька взяла его под руку и почти силой увела со станции. Они перешли через Быхавскую площадь и направились в сторону Липовой улицы. Зенек хмурился, молчал. Она называла его глупышкой, упрекала, что он сразу же предполагает самое плохое, а стоило бы немножко больше ей доверять. Он слушал и думал о чем-то другом.
— Ты знаешь, что Бронек в больнице?
— Знаю. Ведь Владка была у меня.
— Всего его изрешетили. Быстро не оправится. Кончится когда-нибудь эта дьявольская стрельба?
— Хочешь, чтобы стрельба кончилась, а сам за пазухой таскаешь пистолет?
— Я — это другое дело.
— Каждый так говорит.
— Ты не веришь мне?
— А ты мне веришь?
— Не знаю… Я уже, пожалуй, никому и ни во что не верю. Ты помнишь, как я верил Матеушу? А теперь он людей баламутит, отговаривает голосовать.
— А ты голосовал?
— Разумеется.
— Трижды «за»?
— Допустим. А ты нет?
Хелька улыбнулась:
— Ты, пожалуй, еще в ППР запишешься.
— А что в этом плохого?
— Ты что, не видишь, что делается?
— А чего бы ты хотела? Никакая власть такого не потерпит…
— Я говорю не только о Польше. Америка уже понемногу спорится с Советами. Наверное, война будет.
— Чепуха! — Зенек хотел сказать что-то еще, но не нашелся. Аргументов не было.
Несколько минут они шли молча. Поднялись вверх вдоль кладбища, потом миновали казармы, — скорее, это были бараки. Часовой у ворот держал в руках винтовку с примкнутым штыком. На нем был костюм из тика, на голове круглая шапка с синим ободком.
— КБВ… — объяснила Хелька, глядя на солдата, который улыбнулся ей. — Специальное формирование.
Зенек тоже взглянул на солдата. Тот размеренным шагом ходил перед воротами: три шага — поворот назад, три шага — поворот назад.
— Специальное формирование для борьбы с лесными бандами. Здесь одни коммунисты, — информировала его Хелька шепотом, хотя улица была пуста.
— Откуда ты знаешь? — спросил он равнодушно.
— Люди все знают.
В этот момент над бараками раздались звуки трубы. Играли подъем. В чистом воздухе звуки разносились далеко. Потом по казарменному плацу затопали сотни ног.
Дошли до Саксонского сада, присели на лавку, еще мокрую от ночной росы. Хелька взяла его за руку:
— Нам нужно поговорить, Зенек. Так продолжаться не может…
— Как?
— Я здесь, ты там. Я тоже хочу жить, как другие женщины. Хочу иметь мужа, дом, детей…
Он молча кивнул.
— Слышишь? Ведь я уже не девчонка! Все обманываешь меня, тянешь время, не можешь решиться. Ведь так ты вгонишь себя в гроб! Ходишь как снятый с креста, на людей смотришь как на волков.
— Чего ты хочешь от меня?
— Чтобы ты наконец решился и сказал, согласен ли сыграть свадьбу.
— Что ты так спешишь?
— Спешу или нет, но это слишком долго тянется. Люди уже надо мной смеются.
— Смеются? Потому что я хромой?
— Перестань! Я не об этом говорю! Смеются, что ты не хочешь жениться на мне.
— Людей стыдишься? Когда-то это тебя не беспокоило.
— Это было давно. Зенек, ты меня не обманываешь?
— Нет.
— Тогда разговаривай со мной как с человеком. Если ты имеешь в виду то, что было раньше, то это я тебе уже, кажется, объясняла. А если ты считаешь, что я лгу…
Зенек чувствовал себя усталым, разбитым. В голове какая-то пустота, не хотелось говорить. Внезапно он вспомнил маленькую Ханю и резко встал с лавки:
— Я должен ехать, Хеля! — Он поцеловал ее в щеку. Она прильнула к нему. — Должен… Боюсь, как бы дома чего не случилось. А обо всем этом мы поговорим. Приезжай в воскресенье. Сегодня у меня голова не работает.
Она проводила его на станцию и подождала, пока отошел поезд.
По мере приближения к дому беспокойство все сильнее охватывало Зенека. Он одним из первых соскочил с поезда и подошел к стоявшему на перроне милиционеру из Жулеюва:
— Добрый день!
Тот посмотрел на него удивленно.
— В деревне спокойно?
— Пока ничего не случилось.
— Два дня меня не было дома, а теперь такие времена…
— Верно, времена нелегкие…
— Ну, спасибо. До свидания.
Люди работали в поле: убирали остатки овса и ячменя, косили по второму разу клевер. Кругом царила тишина. Зенек шел не спеша и только теперь, когда уже успокоился, начал думать о своем разговоре с Хелькой.
* * *
После престольного праздника все чаще стал заглядывать к Станкевичам Тымек Сорока. Встречали его без особой радости. Он много пил, напившись, становился злым и задиристым. Бронка молчала, не отвечала на его явные ухаживания. Только Зенек изредка болтал с ним. Однако Тымек упорно просиживал у них целые вечера, а потом, разочарованный и огорченный, шел в какую-нибудь из жулеювских пивных и пил там, пока не валился с ног. Он не жаловался ни на кого, не клял свою судьбу, иногда только, пьяный, возвращаясь нетвердой походкой домой, бормотал ругательства в адрес Бронки, ее родителей и Зенека. Переждав несколько дней, он снова шел к Станкевичам, не отрывал глаз от стройной фигурки Бронки и вздыхал. Раньше Тымек не осмелился бы даже мечтать о ней. Ведь она была одной из самых красивых девушек в деревне, а он, со своими кривыми ногами и прыщавой физиономией, не мог считаться даже симпатичным. Однако теперь, когда с ней случилось такое несчастье, Тымек полагал, что она с благодарностью должна принимать его ухаживания. Кто же ее теперь возьмет с ребенком?
Бронка притерпелась уже к своему новому положению. Она заботилась о малышке, была благодарна Зенеку за его любовь к ребенку. Старики также примирились с судьбой. «Божья воля!» — твердили они и ласково смотрели на внучку. В семье воцарилось спокойствие. Было по-домашнему уютно и хорошо. Ханя была особенно привязана к Зенеку, увидев его, жмурила глазки и беззвучно смеялась. Он брал ее на руки, щекотал небритой щекой и укачивал, мурлыкая странные мелодии собственного сочинения.
Вечером, как обычно, Зенек доставал из тайника оружие и шел на свой добровольный пост. Он был убежден, что ходит не напрасно.
Из окрестных деревень доходили вести об убийствах, грабежах, поджогах. В округе действовало по крайней мере шесть вооруженных банд. Их командиры считали себя героями, борющимися с коммуной. С неизменной жестокостью они убивали пепеэровцев, милиционеров, даже учителей или безоружных крестьян, которые имели несчастье не угодить им. Особенно известным стал Гусар. В его банде как будто был и Лех Каспшак, который после ареста отца ушел в лес. Известен был и Запас, рыжеволосый Запас — Бенек Валях.
Зенек удвоил бдительность.
* * *
Хелька, как и обещала, приехала к ним в воскресенье, всем привезла подарки. После обеда они с Зенеком пошли к реке. Поля по обеим ее сторонам лежали уже пустые, зеленели только картофель и свекла. От реки веяло осенним холодом. Они уселись на берегу, смотрели на ивы, которые за эти годы так разрослись, что почти заслонили реку.
— Надумал? — спросила Хелька внезапно.
— Ты о чем?
— О свадьбе.
— Да. Женюсь на тебе. Свадьбу, однако, справим только весной. Может, на пасху.
— Почему? Ведь можем на рождество.
— Не спеши. Пусть все это как-то уляжется.
— Что уляжется?
— Ну все…
Для виду она немножко надулась, но была довольна.
— Если бы раньше надумал, мы уже могли бы иметь такого ребенка, как Ханя.
— А что ты так спешишь с ребенком?
— А когда я буду детей воспитывать? Когда мне будет пятьдесят лет?
— Тоже правда, — признал Зенек.
Дома они сообщили о своем решении. Отец встретил его без удивления, мать захлюпала было носом, а Бронка только смотрела на них исподлобья, но не обмолвилась ни словом.
Но когда брат возвратился со станции, Бронка перехватила его в сенях:
— Зенек, ты действительно женишься на Хельке?
— Да. А почему ты спрашиваешь? — удивился он.
— Я только так… Понимаешь, мне интересно… интересно, не будет ли тебе мешать… не будет ли тебе мешать, что она, знаешь… что у нее было столько до тебя…
Зенек нахмурил брови, комок подкатил ему к горлу. Хотелось оборвать сестру, однако он произнес спокойно:
— Зачем ты спрашиваешь?
— Понимаешь… я не знаю, как это бывает. Ты парень, ты лучше знаешь… ну, может меня тоже… сможет взять какой-нибудь парень, хотя… хотя у меня есть Ханя?
Он прижал сестру к себе, поцеловал, как никогда прежде, и тотчас же застыдился.
— Не печалься. Встретишь и ты настоящего парня, который полюбит тебя и будет уважать. Теперь другие времена. Наверняка найдешь хорошего парня. О Весеке не думай. Не стоит. Он свинья.
— Я о нем и не думаю.
— Ну и хорошо! А о том, что ты спрашиваешь… Конечно, иногда немножко… Но все здесь, пожалуй, зависит от девушки. Если она тебя любит, то все забудется. А Хелька ко мне добра.
— Знаю.
— Тымек к тебе ходит. Он неплохой парень. Сейчас что-то запил. Если бы не это…
— Вечно пьяный!
— Знаю, поэтому ничего и не говорю. Ты еще не старая, подожди. А в случае чего приходи ко мне. Со мной можешь говорить откровенно обо всем.
— Спасибо, Зенек! — Бронка приподнялась на цыпочки и поцеловала брата.
Потом они не смотрели друг на друга — стыдились своей внезапной нежности.
* * *
Ему показалось, что на дороге мелькнула какая-то тень. Зенек до боли напряг зрение, однако ничего не заметил. Всюду была тишина. Вновь что-то замаячило на фоне белой стены дома. Теперь уже не было сомнения: под стеной хаты притаился человек. И он не с добрыми намерениями пришел сюда, если скрывался в тени.
Зенек выставил в том направлении дуло автомата и ждал. Человек стоял не шевелясь. Потом с дороги метнулся еще один, прильнул к окошку.
В хате спал и Бронек и его семья: родители, жена, ребенок. Он возвратился из больницы несколько дней тому назад, но почти не выходил во двор, был слаб и как-то подавлен. Владка, однако, вся светилась от счастья. Муж дома, она снова видела его. Станкевичи, поняв, что он действительно любит их дочь, простили ему то, что он отказался венчаться с ней в костеле, и признали его зятем.