Мелькнула еще одна тень и притаилась где-то возле хлева. Сколько же их? У Зенека вспотели ладони, сжимавшие автомат. Он готов был сражаться с целым отрядом.
Зенек смотрел на колеблющиеся тени. Вспомнилось, как сам он не так давно скрывался у оград в тени, потом бросался, как ястреб, на какого-нибудь немца. Ему стало тошно. Он попытался представить себе, что чувствуют теперь они, прижавшись к стене хаты. Потеют ли у них руки, как у него?
Зенек услышал осторожный стук в окошко и еще больше напрягся, крепче стиснул автомат. Стук повторился, потом еще раз. Послышался плач ребенка в хате. Зенек медленно поднял автомат, прицелился в того, что был слева, и на какое-то мгновение вновь почувствовал себя тем Зенеком, каким был несколько лет назад. Тот, у дома, не думал, наверное, что стук в окно будет его последним движением.
Зенек плавно нажал на спусковой крючок и мгновенно перенес огонь на второго, справа. Тот, что был возле хлева, бросился к дороге, отстреливаясь длинными очередями. Пули настигли бандита в воротах.
Предчувствие не обмануло Зенека. Пришли! Пришли добить раненого Бронека… На его счастье, их было только трое. Ему повезло.
На следующий день в деревню приехали работники органов госбезопасности и солдаты, осматривали убитых, что-то писали и спрашивали, кто с ними расправился. Никто не мог дать ответа.
Зенек стоял неподалеку, на дороге, и разглядывал положенные в ряд тела. Никого из убитых он не знал. Рядом стоял Бронек. Обернувшись, он встретил взгляд Зенека. В течение долгой минуты они молча смотрели друг на друга. Потом Зенек повернулся и пошел в хату.
В деревне вновь не было конца домыслам. Кто стрелял? В конце концов сошлись на том, что Боровца по ночам охраняют солдаты или милиция.
Это подняло авторитет Бронека. Если его так охраняют, значит, ценят!
Через несколько дней в деревню приехали две автомашины с солдатами, которые разместились по хатам. Люди были убеждены, что вызвал их Боровец.
Солдаты небольшими группами выходили из деревни, потом возвращались, иногда маршировали всем отрядом и пели фронтовые песни. Они пробыли в деревне две недели и уехали — как будто в Ксендзопольцы.
Приближались выборы в сейм. Снова из города приезжали агитаторы, снова задавали им заковыристые вопросы, на которые они часто не могли ответить.
Зенек, несмотря на просьбы Бронека, не пошел ни на одно собрание. Целыми днями он играл с Ханей. На его глазах девочка сделала первые шаги. Он радовался, подбрасывал ее высоко в воздух, однако Ханя, почувствовав раз твердую почву под ногами, рвалась на землю. Тогда он отпускал ее и внимательно следил за ее неуверенными движениями.
Галина и Владка косо смотрели на эту его привязанность к Хане. На их мальчишек он почти не обращал внимания. Есть они, ну и хорошо.
Тымек приходил по-прежнему, на колкости Бронки не обижался. Однажды Зенек не выдержал и выложил все начистоту:
— Чего ты таскаешься сюда, Тымек? Разве не видишь, что Бронка не хочет с тобой разговаривать?
— Почему?
— Потому что ты пьешь как сапожник.
— Только поэтому?
— Откуда мне знать? Может, только поэтому, а может, и нет… Тратишь, парень, время зря. Поищи себе девушку где-нибудь в другом месте.
Тымек призадумался, однако приходить не перестал. Зенек тоже больше не возвращался к этой теме. Он привык к Тымеку. Ведь они были приятелями, воевали вместе, а то, что парень запил, так пили многие, особенно те, кто был в партизанах и на фронте…
Время от времени Зенек ходил на Вепш. Теперь, осенью, река снова стала полноводной, залила низкий противоположный берег. Зенек стоял, держась за кусты, и смотрел на тихо плещущуюся внизу воду. Он вспоминал погожий вечер, когда сидел здесь с Хелькой, а молодой Малькевич напевал свои печальные мелодии. Хелька говорила тогда, что не нужно оглядываться назад, надо смотреть вперед, в будущее. Легко ей говорить! А те трупы, что плыли по реке? А партизанский отряд? Враги, убитые люди, сожженное добро, наконец, спрятанное оружие, которое не дает ему покоя?..
Иногда, идя по берегу, он останавливался на том месте, где когда-то встретил Иренку. Однажды он задумался: Иренка не вышла за него, потому что он был хромой, променяла его на здорового Франчука, а теперь тот тоже хромой. Судьба…
Любил ли он ее когда-нибудь по-настоящему? Может, его просто мучило уязвленное самолюбие? Что он чувствовал тогда, на их свадьбе? Что чувствовал, когда с автоматом собрался на крестины?
Иногда Зенек встречался со Стахом, болтали о том о сем. Стах в школу не пошел, решил подождать еще год, а пока нашел работу на фабрике — подсобным рабочим. Он сделал себе протез и весьма ловко им пользовался, а вечерами отстегивал с облегчением и, кляня его, бросал в угол. В хозяйстве ему помогал младший брат Ирены, Мариан. Жилось им, в общем, неплохо.
Зенек даже зашел как-то к ним домой. Выпили тогда четвертинку и вспоминали прошедшие времена.
* * *
Началась осенняя распутица. Без особой нужды люди не выходили из дома.
Однажды дождливым вечером пришел к Станкевичам Матеуш. Старик собирался поставить новый овин, поэтому говорили о стройматериалах, расходах и сроках.
— Ну а ты как живешь, большевик? — обратился Матеуш к Зенеку.
Тот насторожился и ничего не ответил, смотрел исподлобья.
— Что молчишь? Почему не отвечаешь? Со старым знакомым не хочешь разговаривать?
— Почему не хочу?.. Вам что-то нужно от меня?
— Да так, поговорить. В партию уже вступил?
— Нет. И не вступлю.
— Что так?
— Какое вам дело до этого?
— Разумеется, никакого.
— Тогда и не спрашивайте.
Отец посмотрел на сына искоса и ничего не сказал.
Хелька забега́ла время от времени, рассказывала о том, что уже приготовила для их свадьбы. Теперь она хлопотала о более удобном жилье. Ведь не будут же они снимать угол! Правда, это трудное дело, нужно хорошо заплатить. Зенек слушал ее рассказы и приходил к выводу, что его все это совершенно не волнует. Однако, чтобы не обижать Хельку, он внимательно все выслушивал и даже задавал вопросы. Она была радостно озабочена и счастлива, считала сначала месяцы, а потом дни до свадьбы, а как только оставались одни, ласкалась к нему.
Дождь продолжал лить, окутывая все туманным покрывалом. Зенек плохо чувствовал себя в такую погоду. Он вставал поздно, ложился рано, но сон не приходил. Зато в бессонные ночи приходили воспоминания. Тяжелые пережил он времена, но тогда по крайней мере известно было, что к чему, кто враг, кто друг. Теперь все перемешалось. Вроде бы все поляки, а один на другого волком смотрит. Революция… Но революция должна принести справедливость. Бронек говорит, что после выборов реакцию прижмут и будет порядок. Матеуш и ему подобные говорят, что коммуна развалится и вернется правительство из Лондона, настоящее польское правительство, поносят «молокососов», которые дорвались до власти.
Зенек запутался во всем этом. Кто прав? Раньше Зенек что-то значил. С ним считались Матеуш и Александер. И ребята тоже. Он продвигался по службе, получил крест. И что из этого? Кому он теперь нужен?
Ну ладно, поженятся они с Хелькой. Это даже хорошо. Девушка знает, чего хочет и в жизни, и в любви. Она искренна, любит его… А любит ли? Почему выбрала именно его, хромого Зенека? Ведь столько здоровых парней охотно бы женились на ней! Кто поймет этих баб? Взять хотя бы Галину. Пошла за чахоточного, а как счастлива! Или Владка… Правда, Бронек не калека, зато в любой момент может получить пулю… Кто их поймет, этих баб?
ГЛАВА VII
Осенняя распутица, темные ночи благоприятствовали лесным бандам. Полыхали дома и овины, хлева и стога. Часто по горизонту разливалось зарево. А трупов вокруг было все больше.
В Мельни зверски убили всю семью учителя — жену и четверых детей.
За Вепшем, в Череневе, застрелили милиционера, который один возвращался с поста.
В Шолаях обстреляли кооперативную школу и убили ни в чем не виноватого парня.
Людей охватил страх. На ночь они запирались в хатах, старательно закрывали ставни, не впускали в дом незнакомых, хоть ты околей у порога!
Зверствовали Гусар, Лата, Кобус, Крамаш и несколько более мелких предводителей банд. Они переходили с места на место. Солдаты безуспешно преследовали их, прочесывали леса, проводили обыски в деревнях. Но через несколько дней горизонт вновь багровел от пожаров, а к сельской больнице мчались во весь опор возы с ранеными.
Люди в деревне, видя все это, озабоченно качали головами:
— Не сильна же эта власть, если с такими сопляками не может справиться!
А власть удваивала и утраивала свои силы. В деревнях создавались отряды ОРМО. Вооружили почти всех членов партии. Солдаты внезапно, приезжали в деревни, подозревавшиеся в сотрудничестве с бандами, и переворачивали все вверх дном. Работники органов госбезопасности ухватывались за самые ничтожные следы и искали.
Бронек дважды получал письма с угрозами, что если не прекратит своей деятельности, то получит пулю в лоб. Он скрыл эти письма от жены. Прочитал их вместе с Генеком и Зенеком, потом отвез в Люблин. Там беспомощно развели руками:
— А чем мы вам, товарищ, можем помочь? Людей у нас мало, все в разъездах. Вы сами должны что-то сделать. Организуйте ОРМО, не расставайтесь с оружием…
Бронек возвратился домой еще более подавленный. Если там, наверху, не сумели найти выход, то что может сделать он, секретарь гминного комитета? На сколько человек в гмине он может рассчитывать? Кроме членов партии, почти ни на кого. А в самой деревне? На Генека, нескольких других парней, может, еще на Зенека, хотя насчет него никогда ничего нельзя сказать заранее. Не доходят до него никакие политические аргументы. Он все еще живет как в партизанском отряде: ему бы только стрелять! Хуже всего то, что часть членов партии, до недавнего времени очень активных, явно капитулировала. Они просто испугались.
Впрочем, боялся и сам Бронек. Героем он никогда не был. Спал как заяц. Малейший шум срывал его с кровати. Бронек выхватывал из-под подушки пистолет и вслушивался в ночную тишину. Нервы были напряжены до предела, и любой пустяк выводил его из равновесия.
Потом предупреждение получил и Генек — «за сотрудничество с коммуной», как было написано. Он также отвез письмо в Люблин, не сказав о нем никому, кроме шурина.
Тымек по-прежнему проводил вечера у Станкевичей. Там к нему привыкли, и, если он не показывался несколько дней, им чего-то не хватало. Тымек смело возвращался ночью домой один, на предостережения людей отвечал, что ему бояться нечего: он не коммунист и не ормовец.
Однако он ошибся. Однажды вечером, когда он, пьяный, возвращался из Жулеюва, навстречу вышли трое и направили на него автоматы:
— Тымотеуш Сорока?
Он стоял на кривых, слегка подгибавшихся ногах, еще не понимая, в чем дело, и старался в темноте разглядеть хоть что-нибудь своими затуманенными глазами.
— Сорока?
— Да, — пробормотал он наконец. — Это я…
— Напился как свинья, — сказал один из тройки.
— На свои… — попытался объяснить Тымек, но получил по зубам вместе с поучением:
— Когда тебя не спрашивают, молчи!
Тымек вытер кровь с разбитой губы. Постепенно ясность мысли возвращалась к нему.
— Ходишь к Станкевичам?
— Хожу к Бронке, — произнес он.
— С Боровцем тоже видишься?
— Да… иногда…
— Выведешь его завтра вечером на дорогу.
— Но… я ведь…
Тымек снова получил по зубам и замолчал.
— Давал, сволочь, присягу польскому правительству? Настоящему польскому правительству?
— Вроде да…
— Никто тебя от нее не освобождал! Делай, что тебе говорят, а не сделаешь — получишь свое. Ты должен во что бы то ни стало вывести Боровца на дорогу завтра вечером.
— Зачем?
— Это тебя не касается! Делай, что тебе говорят!
Они исчезли так же внезапно, как и появились. С минуту Тымек стоял ошарашенный на шоссе, потом пошел домой. Однако заснуть он не мог: его мучила жажда, терзала изжога, в голове шумело. Только под утро, немного придя в себя, он осознал всю тяжесть положения.
Он должен вывести Бронека на дорогу! Его наверняка хотят прикончить или увести с собой, и он должен им в этом помогать! Присягал, говорят… Ясно, что присягал. Однако и теперешнему правительству он присягал — когда служил в запасном полку. Черт их разберет с этими присягами! Пару слов человек скажет, а потом всю жизнь к нему цепляются. Присяга присягой, но чтобы Бронека на смерть выводить… Ведь они были дальними родственниками по матери. Бронек пепеэровец, конечно, но ведь свой парень…
Тымек ворочался в кровати до утра, а на рассвете с чугунной головой и распухшей физиономией пошел к Станкевичам. По дороге он боязливо оглядывался по сторонам. Черт знает, каких они здесь имеют осведомителей, если им все так точно известно…
Зенек еще спал… Тымек разбудил его, вывел в сени и прерывистым шепотом рассказал, что с ним случилось этой ночью.
Сонный Зенек не мог понять, в чем дело, смотрел на Тымека подозрительно, полагая, что тот еще пьян — несло от него, как из винной бочки.
— Ну скажи, что мне теперь делать? Не послушаюсь — влепят пулю в лоб, и все! Послушаюсь… Но как же так — своего на смерть?
— Идем к Бронеку, — решил наконец Зенек.
— Иди сам, я тут подожду. Может, за мной кто следит? Может, они только так… чтобы увидеть, что я сделаю?
Размышляли долго. Самым разумным было бы Бронеку на какое-то время уехать в Люблин или к родным под Пулавы. Таким образом он выручит и Тымека: если Бронека не будет в деревне, бандиты не смогут обвинить Тымека в том, что он не выполнил поручения.
Вечером Зенек притаился с автоматом вблизи хаты Тымека. Он видел, как Тымек вошел внутрь и через несколько минут вышел, видел, как подошел к нему какой-то мужчина и с минуту они поговорили. Потом мужчина исчез, и Тымек остался один. На этот раз обошлось. Но ему приказали, как только вернется Боровец, сразу же сообщить им, а остальные указания ему передадут, когда придет время.
Тымек ходил задумчивый и напуганный, даже пить перестал. Он все время вертелся вокруг Зенека и наконец обратился к нему с просьбой:
— У тебя, наверное, есть какой-нибудь пугач?.. Одолжи мне. Я буду чувствовать себя спокойнее.
Но Зенек пистолета ему не дал, а посоветовал вступить в ОРМО. Там и оружие получит.
— А это совсем неплохая мысль, — согласился Сорока. — Но если те узнают, что я в ОРМО, то мне конец.
Однажды Тымек получил вызов в гминную Раду Народову. Строя всяческие догадки, он медленно шел по шоссе в сторону Жулеюва, кланялся знакомым, однако ни с кем не останавливался поболтать, как обычно. Вызов в те неспокойные времена не сулил ничего хорошего.
Сняв шапку, Тымек вошел в комнату, в которой сидел Генек:
— Вызывали меня?
— Подожди, — Генек исчез за дверью и через минуту вышел: — Входи!
Тымек с опаской прошел в комнату. За столом сидели два незнакомых ему человека.
— Тымотеуш Сорока? — спросил один из них.
— Да.
— Садитесь. Знаете, кто мы такие?
— Нет.
Человек достал удостоверение и сунул Тымеку под нос, но тот даже не взглянул. Ладони у него вспотели, и на лбу выступили капельки пота.
— Бронислава Боровца знаете? — Они смотрели на Тымека без какого-либо любопытства, официально.
— Знаю. Это мой дальний родственник. Секретарь ячейки.
— Вот как? Вы получили указание выманить его вечером из дома?
— Я ничего не знаю… пристали ко мне…
— Не выкручивайтесь. Мы знаем все. Речь идет о том, чтобы вы нам помогли.
— Да… но я… не знаю…
— Молчите и слушайте! — прервал второй. — Через несколько дней возвратится Боровец. Делайте все так, как вам тогда указали. Об остальном не беспокойтесь. Только не вздумайте рассказывать об этом кому-нибудь! Понятно?
— Понятно… Но что будет со мной? Ведь они мне этого не простят!
— Не беспокойтесь, все будет в порядке.
— Им, наверное, кто-то доносит. Откуда они знают обо всем?
— Это не ваша забота. Делайте, что вам говорят.
Тымек возвращался с тяжелой головой, кляня свою судьбу. Попал, как говорится, между молотом и наковальней: или эти, или те свернут ему голову. Задумавшись, он не заметил соседа, который внезапно оказался рядом с ним.
— Что это ты такой озабоченный? Зачем вызывали?
— Не знаешь, Феликс, зачем крестьянина в гмину вызывают? — ответил Тымек. — Какая-то у них там чепуха с налогами получается. Говорят, что укрыл полтора гектара. Как будто я их спрятал за пазуху! Велят платить задолженность. А ведь ты знаешь, около станции у меня треть гектара, возле дома гектар без нескольких аров… Ты хорошо знаешь, ведь мы соседи. Всего семь с половиной. А они — ни в какую, твердят, что девять…
Сосед взглянул на него внимательно, потом попрощался и пошел своей дорогой. Тымек облегченно вздохнул. Феликс давно ему не нравился. Что-то чересчур уж им интересуется, выспрашивает мать и сестру о нем, иногда заходит в хату и шарит взглядом по углам.