Его вывело из задумчивости лопотание стоящего рядом солдата в мундире, воротник которого был обшит широченным серебряным галуном. Сильные мускулистые руки держали карабин, направленный прямо в грудь Зенеку. Тот посмотрел на солдата, не поднимаясь с земли, не зная, чего от него хотят. Немец что-то требовал, все более раздражаясь. Опираясь руками о землю, Зенек неуклюже встал — ему всегда труднее всего было подниматься с земли. Немец с минуту молча смотрел на него, потом весело залопотал и закатился громким смехом. Хромой стоял как громом пораженный. Лицо его залилось краской, в глазах поплыли черные и красные круги. В деревне его прозвали Хромым, глядели на него с состраданием, однако никто и никогда не насмехался над ним.
Неизвестно, что бы могло произойти, но немец, все еще продолжая гоготать, повернулся и, резво перепрыгнув через кювет, присоединился к своим солдатам. Он еще несколько раз оглянулся, что-то говоря приятелям.
Зенек заковылял к дому и с тех пор больше не выходил на шоссе. Его перестали интересовать автомашины и танки. Он не мог забыть внезапно расплывшиеся в веселой улыбке губы немца.
…До Майдана было уже недалеко, а там оставалось меньше трех километров, и то через деревни, где в случае чего всегда можно было укрыться.
В Мельне уже, наверное, поднялся страшный шум, ведь там располагался пост немецкой жандармерии, не считая полицаев. Их, видимо, уже разыскивают. Но кому придет в голову, что Крамера отправили на тот свет Зенек — хромой придурок и маленький розовощекий Скиба?
Он никогда не считал себя глупее своих сверстников. В деревне, однако, признали его придурком: ведь он сторонился людей и разговаривал с рекой — вполне достаточный довод.
Но вряд ли об этом вспомнил Крамер, когда пытался целовать ему сапоги, когда кричал по-польски с небольшим гортанным акцентом:
— Пощадите!.. Больше это не повторится!..
В отличие от того немца с шоссе его не развеселил вид искалеченной ноги Хромого.
Теперь Зенек стоял, а немец, лежа на полу, с собачьей преданностью в глазах умолял сохранить ему жизнь.
— Пощадите… Никогда больше не повторится…
Что именно не должно было повториться, Зенек не знал. Ему приказали привести приговор в исполнение, и он не раздумывал. Ведь он был солдатом, хотя и не носил желанного мундира, не позвякивал саблей и шпорами, хотя прятался во мраке ночи, хотя по-прежнему был замкнут и неразговорчив, по-прежнему разговаривал с рекой, по-прежнему говорили о нем: придурок…
«Привести приговор в исполнение!» Этот приказ отдали ему люди, которых капрал Брузда никогда не видел, о существовании которых он имел весьма туманное представление. Он не задумывался над тем, что стреляет в человека.
Месяц поднимается все выше, и его холодное сияние, отражаясь от белого снега на полях, слепит Зенека, до боли режет глаза. Он ускоряет шаг. Только бы добраться до Майдана… Может быть, он даже зайдет к дяде, в одиноко стоящий среди заснеженных полей дом. Почему эти несколько хат, разбросанных далеко друг от друга, назвали Майданом?
Скиба тревожно посмотрел на Зенека, когда тот, споткнувшись, выскочил из хаты старосты. Вслед ему из открытой двери несся высокий, душераздирающий, почти собачий вой жены Крамера.
— Она видела тебя? — шепотом спросил Скиба.
— Нет. Я приказал Крамеру запереть ее в комнате. — Зенек хладнокровно засунул пистолет в карман, куртки. — Идем.
— Дойдешь? Может, проводить тебя немного? Хотя бы до большака?..
— Обойдется! Приказано ходить по одному.
— Тогда счастливый путь.
— Счастливо… — бросил Зенек.
А сейчас среди этой голубоватой снежной белизны он внезапно почувствовал себя одиноким. Это чувство было привычным. Жил он вроде бы среди людей, в родной деревне, но был одинок — так же одинок, как сейчас, среди этой слепящей равнины.
Именно в такие минуты он уходил на реку и разговаривал с нею, как с живым существом, сетовал на свою несчастную долю, на свою боль, которую никто не в состоянии уменьшить, спрашивал, уставившись на темную воду, что сделать, чтобы стать таким, как все. Река равнодушно несла свои воды, омывая прибрежные кусты и камыши, тихо шумела и текла мимо сидящего на обрыве парня, как будто он был просто деревом на берегу.
— Не дождаться мне сострадания ни от людей, ни от тебя… Подлая ты… подлая, как люди… как немцы… Но что бы я делал, не будь тебя? К кому бы пошел? С кем бы поговорил?
В деревне на него обращали все меньше внимания. Даже дома было видно, что он лишний. Его донимали упреками. Сестры гоняли его с места на место. Мать то и дело напоминала, что от него нет никакой пользы. Отец хмурился, глядя, как он, поднявшись со скамьи, могучий и стройный, хромая, проходил по избе.
— Измотался парень, — говорил он тогда матери. — Как покалечило его, у него еще и в голове что-то перевернулось.
— На то воля божья, — отвечала мать. — Без божьей воли ничего на этом свете не делается.
— Видимо, так, — соглашался отец и озабоченно смотрел на ковылявшего через двор сына.
Зенек пропадал целыми днями и часто возвращался только к ужину. Мать в таких случаях сварливо ворчала, исходили злостью сестры. Все чаще в доме звучало слово «дармоед».
Уже миновали прекрасные солнечные дни сентября, когда солнце припекало не хуже, чем летом. В конце октября начались дожди. Окрестности заволокла пелена влажного густого тумана, и Зенек уже не мог ходить на реку. Он нашел укромный уголок в обширных строениях отцовского подворья, забивался в него и сидел часами.
Теперь вот он еле волочит ноги по рыхлому снегу и мечтает поскорее добраться до какой-нибудь деревни. На этой белой равнине его, несомненно, видно издалека. К счастью, немцы неохотно наведываются по ночам в эти медвежьи углы. Не одна подвода с жандармами исчезла здесь, как в воду канула, и даже наиболее тщательные — с пытками — расследования не давали результатов.
Зенек судорожно сжимал в кармане рукоятку пистолета. В случае чего придется драться до последнего патрона. Терять ему нечего.
Ему вспомнился тревожный взгляд Скибы, когда он, Зенек, выходил из дома старосты, вспомнился его заботливый жест, когда пытался помочь ему перебраться через канаву, вспомнилось предложение проводить его.
Хромой… Но ведь он не хуже других, нет! Во многих отношениях даже лучше. Немцы считали, что человек с такой ногой вряд ли отважится выступить против них. Но он выступил. Сначала его не хотели принимать: с жалостью смотрели на эту его проклятую ногу и категорически отказывали. Только после того как они вместе с рыжим, как белка, Запасом уничтожили молокозавод, ему поверили. Вручили пистолет и приняли у него присягу.
Теперь он был партизаном, солдатом! А что будет потом, когда все это кончится, когда исчезнут все эти фольксдойчи и бандеровцы, когда прекратятся ночные вылазки на станции и молокозаводы, на лагеря «Баудинста» и гминные управы? Что тогда?
Среди белой равнины затемнели стены первой избы в Майдане. Дом Зависьляков. Их Метек тоже состоит в организации, только в другом отряде. Может, зайти к ним и переждать до утра? Негнущаяся стопа так болит…
Матеуша он уважал всегда, и не только за седину. Это был мудрый человек. Несмотря на то что он не имел ни хозяйства, ни земли, его уважали в деревне. Он плотничал, ставил избы, строил мосты, да и мебель мог сделать вполне приличную. Именно Матеуш заронил в душу Зенека первое зерно надежды. Благодаря его советам и поддержке Зенек снова начал ходить.
Однажды в последних числах октября погода разгулялась, и Зенек, покинув, свое укрытие, вышел на берег Вепша. Размокшая земля чавкала под ногами. В лунки следов тотчас же набегала вода. Уровень реки после прошедших дождей поднялся, и вода дошла почти до самого верха обрыва, на котором он обычно сидел. На низком противоположном берегу она разлилась широко, затопив покрытое низенькими кустами песчаное урочище. Течение реки стало более быстрым. Вода в ней потеряла прежний глянцевитый цвет — она была буро-серая, пенистая, с крутыми волнами.
Он пробыл на реке почти до вечера, бормоча что-то себе под нос. Уже совсем стемнело, когда он вернулся домой. Как обычно, его встретили недовольным ворчанием. Он молча уселся на скамью около окна, исподлобья наблюдая за суетившимися сестрами. В эту минуту он почувствовал, что ненавидит сестер. Ненавидит за то, что когда-нибудь одна из них станет хозяйкой в этом доме, а он, Зенек, будет у нее прихлебателем. Будет нянчить ее детей и пасти коров, как дурачок Юстысь…
Он вздрогнул, быстро глянул на отца, как бы опасаясь, что тот угадает его мысли. Но отец спокойно дымил самокруткой, стряхивая пепел на пол.
— Отец, ты мог бы не дымить на весь дом! — раздраженно сказала старшая сестра Галина.
— Это почему же? Или я не у себя дома и мне нельзя делать что хочу?
Отец насупился.
Когда старый Станкевич понял, что его дети стали взрослыми, он стал особенно заботиться о своем авторитете как главы семейства. Малейшее замечание приводило его в ярость. Ничего не помогало: ни плач дочерей, ни ругань жены.
— Я у себя дома! — гремел он. — И до тех пор, пока жив, я здесь хозяин! Как протяну ноги, делайте что хотите. А пока что я здесь хозяин!
Зенек не раз с беспокойством думал о том, что с ним будет, когда не станет отца. Старик не особенно заботился о сыне, однако признавал и по мере необходимости защищал его.
Однажды, когда средняя сестра, Владка, обозвала Зенека придурком, отец, не говоря ни слова, подошел к ней и наотмашь так ударил ее по лицу, что она даже присела.
— Это твой брат, сука! Понятно? Никакой он не придурок! Еще раз услышу — все зубы повышибаю!
Затем он подошел к сыну и, положив руку ему на голову, минуту стоял в нерешительности, как бы собираясь что-то сказать, однако только махнул рукой и, надев шапку, вышел из дома.
Неожиданно в самый день Всех Святых выпал снег. Он укрыл все вокруг пушистым покрывалом, пригнул к земле молодые деревца и кусты, толстым слоем лег на крыши хат. Мир сделался веселее и лучше. Не чавкала под ногами слякоть. Не стекала с крыш вода. Не висели над землей темные, набухшие дождем тучи.
Снег больше не растаял. Пришли морозы, которые все крепчали. Старики говорили, что морозы, пожалуй, даже сильнее, чем в памятную зиму двадцать девятого года. Народ слонялся по деревне, не зная, чем заняться. Молодежь собиралась по избам, резалась в карты, парни тискали девчат и спорили о политике. Собирались и у Станкевичей: ведь у них были три недурные собой дочери и хозяйство солидное. Люди постарше тоже приходили, чтобы немного почесать языками у соседа, приносили разные вести, порою фантастические, в которые трудно было поверить.
Около Люблина высадился английский десант… Солдат высыпало из самолета — целая туча… Америка пригрозила немцам, что если не уберутся из Польши, то еще весной им придет конец…
Америка была у всех на устах. Старый Выржиньский, который когда-то был там и неплохо подзаработал, считался большим авторитетом по американской проблематике. Его всюду охотно приглашали и расспрашивали о той далекой стране, с которой связывалось столько надежд. Заходил он и к Станкевичам, рассказывал небылицы о богатстве, мощи и благоденствии Америки, откуда он, впрочем, вернулся сразу же, как только скопил необходимый для покупки хозяйства капитал.
Приходил к ним и Матеуш, один из основателей потребительского кооператива в деревне и кружка Вици. Местная полиция не упускала случая взять его под арест перед выборами, Первым мая, перед приездом премьера Складовского или епископа… Крестьяне считались с его мнением. Приходил и его младший брат Александер, которого в деревне считали образованным человеком: в течение двух зим он учился в народном университете в Гачи Пшеворской, окончил к тому же какие-то сельскохозяйственные курсы. Заходили и другие, говорили о войне и оккупации, обсуждали самые последние распоряжения немцев, критиковали генералов за сентябрь, размышляли о судьбе Польши, тревожились за поросную свинью.
Приходили иногда беженцы из Варшавы и других городов, спасавшиеся от голода либо от преследований оккупантов. Их слушали внимательно: ведь это были люди городские, знающие все.
В таких случаях Зенек забивался в свой угол около печки и жадно слушал все, что говорили старые и молодые. Он восхищался Матеушем и Александером, у которых на все была своя собственная точка зрения, трезвая и ясная. Он знал их с детства, но никогда ему не приходилось беседовать с ними, ведь они были старше. А кроме того, до несчастного случая ему и в голову не приходило серьезно поговорить с Матеушем, а позднее он начал сторониться людей.
На реку Зенек ходил редко. Ее сковало льдом, засыпало снегом, и только прибрежные кусты обозначали ее русло. Теперь здесь нечего было делать. От еще недавно шумливой, говорливой реки веяло теперь смертью и холодом, который сжимал сердце парня. На долгие зимние месяцы он потерял друга.
Пробираясь к реке через снежные сугробы, он представлял себе, как все здесь выглядело летом, вспоминал, что где росло. Это было его единственным развлечением в тихие, тоскливые зимние дни. Не раз ночью снился ему Вепш такой, каким помнился с самого раннего детства, — темноватый, тихо шепчущий на ровных местах и бурлящий в водоворотах. Над рекой сидел Зенек со здоровой ногой и играл на гармонике, иногда на мандолине, как Александер. Иногда во сне ему являлась Иренка — всегда над рекой, но тотчас же рядом возникала пухлая морда Франчука. Он просыпался тогда покрытый потом, не совсем понимая, где находится, лежал с открытыми глазами и думал о своей реке. Мысленно к ней он обращался с нежными словами, как к женщине…
«Ты прекрасна! Прекрасна и лжива! Как баба! Как девушка… Как Ирка… Любишь тех, кто тебя не боится… А что я могу? Хромой… Для тебя ничто. Как для всех… Как для родной матери, для сестер, для Ирки… Но я люблю тебя… ибо кого еще мне любить? Землю? Я не могу на ней работать. Отцовский дом? Он никогда не будет моим… богадельней будет для меня. Любить мать, которая называет меня дармоедом, или сестер, которые считают меня придурком?.. А может быть, девчат, которые и не смотрят на меня? Приятелей — людей, которые изгнали меня из своего общества? Ты, река, для меня милее всех. Ты мой единственный друг!»
Однажды, когда Зенек был дома один, пришел Матеуш. Как обычно, при виде чужого человека парень слегка съежился и, пожав гостю руку, сразу же присел на скамейку.
— Что-то не видно тебя вовсе, Зенек. Почему ты нигде не показываешься?
— Как будто не знаете почему… — Зенек беспомощно глянул на свою негнущуюся ногу.
— А, вот ты о чем… — Матеуш посмотрел на его ногу. — При чем же тут нога? Если будешь все время сидеть, то захромаешь на обе ноги. Надо ходить, как можно больше ходить, несмотря на боль. Привыкнешь и будешь ходить не хуже, чем другие. Помнишь того деда, что пару лет назад жил в деревне?
— Робаковского? Конечно, помню… Хромой он был, как и я.
— А видел, как он ходил? Весь район обошел пешком. А ведь он старик был. А ты молодой парень, здоровый, только вот нога…
— Вы думаете, Матеуш, что я мог бы ходить?
— Даже танцевать. Надо только не сдаваться.
— Вы правда так думаете?
Зенек загорелся этой идеей и начал внушать себе, что сможет ходить, как другие. Что заменит отца в хозяйстве, что не будет зависеть от сестер. Ежедневно он подолгу гулял, ходил далеко, насколько хватало сил, однажды даже дошел до моста фабричной узкоколейки. Пробирался через глубокие сугробы снега, падал. Пот заливал глаза и противными струйками стекал по спине. Однако Зенек упрямо вставал и брел через снежные завалы, скользил на голом льду и все шел, шел.
Дома заметили его прогулки. Сестры начали издеваться над ним, спрашивали его, ухмыляясь: где это он нашел себе зазнобу? К кому он так упорно ходит? Не иначе как к Зузьке (Зузька, придурковатая старая дева, жила в соседнем имении).
Он терпеливо сносил насмешки, но однажды не сдержался: подошел к Бронке и ударил ее по лицу так, что она отлетела к печке.
— Сука… — выдохнул он из сдавленного спазмой горла.
Набросились на него все, даже мать: заверещали, как сороки, царапали ногтями, били.
— Придурок… хромоногий… кривой… На родную сестру руку поднял…
Он поднялся, держась за стенку, и бросился на кухню. Схватил кочергу:
— Не подходите! — Его черные глаза смотрели так враждебно, что преследователи в растерянности остановились.
— Быстро за отцом! Бегите за отцом! Он, должно быть, окончательно спятил! Его необходимо отвезти в Абрамовице!
Но отец неожиданно для всех встал на сторону сына:
— Хватит! Не троньте его!
А когда одна из сестер попробовала протестовать, крикнул:
— Довольно! Пока что я здесь хозяин! Зенек живет у меня! Если кому-нибудь из вас это не нравится, то марш со двора!