Прозрение пришло внезапно. Он остановился как вкопанный, хотел даже возвратиться и рассказать обо всем, но потом раздумал: ведь ему велели вести себя так, словно разговора в гмине и не было.
С дрожью ожидал он того дня, когда Бронек появится в деревне. Вода заливала картофель в яме — у Тымека не было сил как следует ее укрыть. Бывали дни, когда он забывал о лошадях, которые стояли у пустых яслей, и слонялся из угла в угол, мысленно прощаясь с этим светом. Однажды он даже пошел на исповедь. Ксендз Голашевский посмотрел на него удивленно, но, не спрашивая ни о чем, повел в исповедальню.
* * *
Бронек приехал дневным поездом. Он подсел на подводу, ехавшую в Жулеюв, и стал рассказывать, что был на курсах в Люблине, а теперь вот возвращается.
Тымек, увидев его, совсем приуныл. Теперь уже все! Он зашел поздороваться с родственником и стал расспрашивать, где тот так долго пропадал. Боровец повторил ему свою байку о курсах.
Поразился также и Зенек, когда увидел зятя.
— Жить тебе надоело? — спросил он, поздоровавшись. — Какого черта ты приехал?
— Так нужно… — оборвал его Бронек, и больше к этой теме они не возвращались.
Потом, когда они на минуту остались одни, Бронек быстро шепнул:
— А ты со своей пушкой лучше не показывайся. Все будет хорошо, запомни! Не суйся в это дело. Не высовывай носа из хаты, что бы ни услышал, ясно?
— Ясно, — ответил Зенек, хотя ничего не понял.
Прошло несколько дней. Люди часто видели, как Тымек заходил в хату к Боровцу и подолгу сидел там. Все удивлялись этой неожиданной дружбе.
Однажды вечером Тымек получил сигнал из леса: пора!
На негнущихся ногах он пошел к Бронеку. Посидели минутку, поговорили. Потом он попросил Бронека выйти с ним во двор: он якобы должен сказать тому кое-что. Бронек слегка ухмыльнулся, надел плащ, и они вышли.
И все завертелось, хотя не раздалось ни одного выстрела. Кто-то громко застонал. Тымек получил сильный удар в затылок, покачнулся, ткнулся головой в стену и потерял сознание.
Когда он очнулся, то почувствовал, что кто-то льет ему воду на голову. Тымек осторожно открыл глаза, постепенно осмотрелся в полутьме. За столом сидели Бронек и какой-то незнакомый мужчина. Услышав стон, они повернулись в его сторону.
— Больно? — улыбнулся незнакомец.
Сорока пощупал затылок:
— Немного…
— Это по ошибке. Ты все выполнил хорошо. Теперь держи язык за зубами. Если будут спрашивать, скажешь, что вывел Боровца на дорогу, но там никого не было, понял? Если прикажут что-нибудь еще, сообщи Боровцу.
— Знаете, — начал Тымек неуверенно, потирая ноющий затылок, — мне кажется, что этот мой сосед Феликс им обо всем доносит. Очень уж он мной интересуется…
Тымек рассказал, как встретился с Феликсом, возвращаясь из гмины. Незнакомец с минуту помолчал, а потом похлопал его по плечу:
— Не обращай на это внимания. Там видно будет.
Бронек искренне удивился, когда однажды к нему явился Александер. Они молча пожали друг другу руки. Бронек придвинул гостю стул, предложил сесть.
— Вы знаете, что я в политику не вмешиваюсь, — прямо начал Александер, — и никогда не вмешивался. При немцах делал то, что мне приказывали. Ни в чем дурном я не замешан.
Бронек молча кивнул.
— Теперь я тоже ни во что не вмешиваюсь, — продолжал Александер. — Служил в милиции, потом меня уволили, но я претензий не имею. Речь идет о брате. О Матеуше.
Бронек посмотрел на него с интересом.
— Видите ли, Бронислав… — Александер почему-то обращался к нему как к старшему по возрасту. — Видите ли, он запутался немного в теперешней политике. Ему всегда кажется, что крестьянин — это самое главное, и он готов всячески отстаивать его интересы. Но он честный человек. Вы ведь знаете его еще с довоенного времени.
— Знаю, — согласился Бронек. — Только для него самое главное — зажиточный крестьянин. О бедняке он не думает. А чего вы хотите от меня?
— Я хотел вам сказать, что с лесными бандами у него никогда не было ничего общего.
— А почему он сам ко мне не пришел?
— Как вам сказать… Вы с ним часто спорили на разных собраниях, и ему как-то неловко. Но я говорю вам: он честный человек и не пошел бы на такое… Вы мне верите?
— Пожалуй, да… Ведь я давно знаю вас и вашего брата. Скажите ему, пусть не тревожится. А лучше всего было бы, если бы он мне помог. Его здесь все знают и уважают. Пусть как-нибудь зайдет ко мне сюда или в комитет. Поговорим.
Александер вышел довольный. Он выполнил просьбу брата. Об остальном пусть сам заботится.
* * *
После всех этих событий Тымек почти совсем перестал пить: боялся, что к нему придут, а он будет пьян и даже не сможет сопротивляться. Если трезвый, это уже другое дело. Он заменил, что и Бронка стала посматривать на него более ласково. Вечерами Тымек старался не ходить в одиночку, да и днем внимательнее смотрел по сторонам.
Перед самыми праздниками бандиты вновь напомнили о себе: они обстреляли двух парней, членов Союза борьбы молодых из школы в Шолаях, возвращавшихся вечерним поездом из Люблина. Председатель школьного правления Союза носил белую овечью папаху. По ней, видимо, его и узнали, и, как только он поставил ногу на ступеньку вагона, по железу простучала автоматная очередь. Ребята мгновенно отпрянули назад и проехали на одну станцию дальше — до Ксендзопольцев. Там они переночевали в отделении милиции и возвратились в интернат утром.
На следующий день в школу приехали работники органов госбезопасности. Они допрашивали учеников и учителей — видимо, подозревали, что кто-то в школе работает на лесные банды. Однако, не найдя никаких следов, они уехали. Через несколько дней членам Союза выдали оружие. В школе был создан отряд ОРМО.
Заведующий школой ворчал, что вместо учебы дети занимаются политикой и военным делом. Впрочем, какие же это были дети? Здесь учились парни из партизанских отрядов, бывшие фронтовики, были даже офицеры. Все они имели жизненный опыт, только в учебе отстали. Многие осваивали программу двух классов за один год, чтобы быстрее пополнить недостаток в кадрах.
Председатель школьного правления Союза борьбы молодых, бывший подпоручник армейской контрразведки, был боевым и настойчивым парнем. Он неустанно расширял свою ячейку и вскоре мог гордиться самой многочисленной организацией Союза в воеводстве. Он пытался даже агитировать молодежь и в деревне, однако в Шолаях его приняли с недоверием, даже враждебно, и в Союз вступили лишь двое.
В целом атмосфера в школе была нормальной. Вместе пели, устраивали танцы, причем на гармошке играл бывший боец Армии Людовой, ныне член Союза борьбы молодых; аковец — на скрипке, член Вици — на гитаре.
За председателем Союза кто-то следил. Через несколько дней после инцидента на станции, когда он вечером возвращался из Жулеюва, в него несколько раз выстрелили из укрытия. К счастью, парень вовремя бросился на землю и таким образом спасся. Он сообщил обо всем Боровцу, но тот лишь беспомощно развел руками и посоветовал быть осторожнее.
Девчата из школы вообще не принимали участия в общественной жизни. Их политические взгляды менялись в зависимости от того, к кому в данный момент они питали симпатии. Председателя школьной организации Союза борьбы молодых любили почти все девчата: это был красивый умный парень, один из лучших учеников в школе. Они были потрясены, когда узнали о покушении на его жизнь, и шумно возмущались.
А скоро в одной из девичьих спален нашли напечатанную на машинке записку: «Не вмешивайтесь не в свои дела».
Легко установили, что неизвестный воспользовался школьной машинкой. Следовательно, кто-то действовал в стенах школы. Только кто?
Записку наверняка подбросила одна из девушек: парня заметили бы в спальне. Но какая? И по чьему указанию?
Союз инвалидов прислал в их школу трех солдат-калек. Они пришли прямо из госпиталя, ходили в мундирах, с наградами на груди, держались все время вместе и спали рядом. Один из них, однорукий, выразил желание вступить в Союз борьбы молодых, остальные угрюмо посматривали на своих здоровых товарищей и явно им завидовали, особенно молодой, восемнадцатилетний танкист с обожженным лицом, без ушей.
Они старательно учились, сидели ночами. Однако они опоздали на три месяца к началу учебного года, и наверстать упущенное было нелегко. Учителя, в большинстве своем воспитанники подпольных школ и университетов периода оккупации, помогали им как могли. Постепенно эти тихие, скромные ребята завоевали всеобщую симпатию — за исключением, пожалуй, однорукого. Тот был задирист и агрессивен на собраниях, в отношениях с товарищами проявлял свойственную некоторым инвалидам злость и недоброжелательность. Как и все члены Союза, он получил оружие и, удивляя товарищей, ловко управлялся с ним своей единственной рукой, в случае необходимости помогая себе зубами. На фронте он был поручником, служил в разведке, был награжден орденом Красного Знамени. Руку ему оторвало миной уже после войны, и он никак не мог с этим смириться.
* * *
Праздники прошли спокойно, хотя некоторые предсказывали, что банды вновь зашевелятся.
Приближался день выборов. Уже подготавливали помещения, на стены вешали плакаты, призывы голосовать за блок демократических партий. Иногда их срывали или рядом наклеивали воззвания партии Миколайчика.
В соседней гмине разгромили избирательный участок. Тотчас же на всех остальных участках поставили посты ормовцев. В Жулеюве участок, размещенный в здании школы, охраняли члены Союза борьбы молодых. Службу несли по два человека, сменяясь через несколько часов. Стоял на посту даже однорукий инвалид, хотя никто его в охрану не назначал. И именно на него напали возле самой стены школьного парка, когда он вечером возвращался с дежурства. Его товарищ не потерял самообладания и выстрелил из винтовки в сторону нападающих. Он не особенно верил в эффективность своей обороны, хотел только дать сигнал товарищам, находившимся в школе. Однорукий также не растерялся, несмотря на то что одна из первых пуль попала ему в живот. Прислонившись к стене, он стрелял из нагана в черневшие тут и там фигуры, целился спокойно, хотя темнота постепенно застилала его глаза.
Когда пришла помощь, однорукий был уже без сознания. На школьной лошади его отвезли в больницу. Там под утро он скончался.
* * *
Все выяснилось внезапно. В один из морозных вечеров, уже после праздничных каникул, в школе арестовали Сабину Низиолек. Пришли трое, тихо, во время ужина, и ждали в кабинете заведующего школой, не объяснив, зачем пришли. Заведующий нервно потирал ладони и смотрел на гостей с ужасом и некоторой злостью. Сам он политикой не занимался. Он считал, что Польше нужно теперь лишь как можно больше образованных людей, и делал все в этом направлении, стараясь дать своим ученикам побольше знаний. Поэтому его очень сердило, что его ученики занимаются чем-то еще кроме учебы.
Заведующий сидел как на раскаленных углях, стараясь угадать, с чем пришли незваные гости. Те молчали, спокойно слушали доносившееся из столовой пение.
Когда ужин кончился и в коридорах здания зазвучали шаги, они попросили заведующего позвать Сабину Низиолек.
Она спустилась по лестнице, напевая мелодию последней песни, и у порога застыла как вкопанная. Заведующий посмотрел на нее испытующе. Один из гостей движением руки пригласил ее войти и попросил заведующего оставить их одних.
На следующий день Сабина не явилась на уроки. Не пришла она и на другой день.
Во время ужина заведующий тихим, срывающимся голосом сообщил своим подопечным, что их соученица арестована: он не знает — за что, однако просит, чтобы все сохраняли спокойствие и ради бога бросили заниматься всем, что не связано с учебой. Слишком много жертв.
Заведующий тяжело уселся за стол, подпер голову руками и задумался. Но мелодия песни вернула его к действительности.
Маршем подпольным среди зарева пожаров
Идем водрузить новые знамена.
Кто жив, кто в сердце вольность сохранил —
Вперед с нами служить Польше!
За несколько дней до выборов выпал обильный снег. Завалило дороги, даже шоссе. Люди, как когда-то, выходили расчищать завалы, как и раньше, руководил ими неутомимый, слегка подвыпивший Норчинский.
Деятельность банд почти прекратилась. Войска, которые прежде обшаривали местность наугад, теперь действовали необычайно успешно. Лесные банды разбивались на мелкие группы и оседали по деревням, у сочувствующих им людей. Ходили слухи, что в их деревне скрываются несколько человек из банды Гусара, шепотом называли даже их фамилии, но большинство в это не верило.
Вечерами, как обычно, соседи собирались поболтать, как всегда, жаловались на высокие налоги, иногда читали «Газету людову» и «Глос люду» и сравнивали сообщения.
Снова начал появляться на людях Матеуш. Он очень изменился, полысел и поседел, прибавилось морщин на лице. Матеуш выслушивал жалобы, читал вместе с людьми газеты, однако в дискуссии не вступал. Но однажды у Станкевичей, прочитав в «Глосе люду», что Миколайчик стал духовным вождем лавочников, «крестьян с Маршалковской» и политических спекулянтов, Матеуш печально покачал головой и сказал скорее себе, чем другим:
— Да-да, они правы…
Часто Матеуш задумывался: какую ошибку допустил он в обращении с людьми, что потерял свой авторитет и остался в одиночестве? Ведь перед войной и в период оккупации его слово много значило в деревне, а с Бронеком Боровцем никто особо не считался: он казался фантазером, мечтателем, и Матеуш не принимал его всерьез.
Теперь положение изменилось, и Матеуш вынужден был признать, что многое изменилось к лучшему.
Однако ему было жаль своего прошлого. Матеуш не мог простить себе, что все хорошее, появившееся в деревне, было принесено не такими, как он, старыми крестьянскими вожаками. Пришли другие и за несколько месяцев решили вопросы, которые столько лет казались неразрешимыми. В них стреляли, жгли их дома, убивали близких, а они держались и не думали отступать.
Поэтому Матеуш смотрел на них с восхищением и завистью. Поэтому сторонился людей. Поэтому, переламывая себя, старался установить контакт с Бронеком Боровцем, которого даже старики теперь величали Брониславом. Матеуш страдал оттого, что его бывшие бойцы ушли от него к коммунистам. Он пытался доказать самому себе, что те притягивают парней иллюзией власти, высокими постами, почестями… Однако он тотчас же опровергал собственные аргументы. Что имел Бронек, кроме ран и постоянной тревоги? Что имели другие? Матеуш все чаще приходил к выводу, что чужими для него были не только пепеэровцы, но и бандиты, стрелявшие в них из-за угла.
Несколько раз он встречался с Бронеком — вроде бы случайно. Они разговаривали вежливо, осторожно, словно прощупывая друг друга.
Враг ли Матеуш? На этот вопрос Бронек не мог найти ответа. Ведь он помнил, как активно Матеуш включился в проведение аграрной реформы — в него даже стреляли, следовательно, он не был с теми. Бронек помнил, что, будучи старостой, Матеуш делал все в соответствии с требованиями новой власти и никто не мог заподозрить его во враждебной деятельности. Лишь потом он открыто выступил против аграрной реформы и ППР, открыто присоединился к иным лозунгам. Кто же он на самом деле?
Секретарь ячейки слишком слабо разбирался в тайнах человеческой души, плохо знал движущие силы, толкающие людей на те или иные поступки. Но где и когда мог он узнать это? До войны ли, когда молодым парнем он слушал малопонятные ему речи? Или из нелегальной коммунистической печати? А может, в течение тех шести лет за колючей проволокой лагеря для военнопленных, когда он жил мечтами, что после войны будет лучше, что настанет наконец, справедливость?
Он знал, что Матеуш пользовался в деревне большим авторитетом, и рад был бы иметь в нем союзника. Однако все их беседы оканчивались безрезультатно. Бронек чувствовал, что Матеуш не до конца искренен с ним, и поэтому ждал, что принесет будущее.
* * *
Зимой в деревне ничего не происходит. Это самое скучное время года. Порой кто-нибудь выберется в лес или поедет в город, а после возвращения делится своими впечатлениями и наблюдениями. Зима в деревне — это время ухаживаний. Не имеющие никаких занятий парни просиживают у девушек целые дни и уходят поздним вечером, чтобы на следующий день возвратиться сразу после обеда. Они беседуют со стариками о политике, вспоминают, как сражались у партизан или в армии, шутят с девчатами, однако все это делается как-то вяло, медлительно, без подъема.
Тымек неизменно приходил к Станкевичам. Пить он перестал, но теперь другое беспокоило стариков — он все более сближался с Бронеком. Родители не хотели такой же тревожной жизни и для второй дочери. А Бронка все ласковее смотрела на кривоногого Сороку, особенно тогда, когда он возился с Ханей. Тымек искренне полюбил малышку, и Ханя также тянулась к нему, отдавая предпочтение только Зенеку. Между парнями началось тайное соперничество — каждый старался превзойти другого в нежности и ласке к девочке.
Бронка уже полностью пришла в себя, ее даже не очень тронуло известие о том, что Весека бросила жена. Она осталась равнодушной и тогда, когда узнала, что Весек хотел бы установить с ней контакт. Сказала об этом брату — теперь она ничего не делала, не посоветовавшись с ним.