Но прощеный сын вдруг объявил о женитьбе и жену взял... хохлушку! Что хуже, выбирай? Это ж как тот басурманин, которому во сне кисель приснился да ложки не было, а с ложкой лег, — не видел киселя!
Сидели в вечеру на лавочке. Весенний ветер вышибал слезу. Грачи устраивались спать, рассаживались по деревьям. Солнце падало за Дон.
Эскадра шла к Цусиме. Но про Цусиму и слова еще сказано не было. Где она Цусима, японское место, кто знал...
Эх, Митя, Митя, женитьбу тебе отец не простил! На инженера можно поучиться год там или два и бросить, если что не так, и вернуться на землю в казацкое лоно, а жена на всю жизнь. На хохлушке женился... Казак...
4
Первый трамвай появился в Москве накануне нового, двадцатого века. Века электричества, клепаной стали, новых скоростей, новых возможностей и равного комфорта для всех. Трамвай и демократия, трамвай и воспитание нового гражданина — темы газетных выступлений. Возникали надежды, трамвай научит нас, русских, бытовой культуре. Господа, трамвай — это не телега... И на банкете, устроенном городской Думой в честь открытия первой трамвайной линии, говорилось много слов, поднималось много тостов. Событие требовало того.
Подавали консоме Барятинский, бафер де Педро, шофруа из перепелов, соус провансаль, осетров аля Рюс на Генсбергене... А на десерт фрачные официанты с непроницаемыми лицами, в ногу вынесли на серебряном блюде торт в виде трамвая. Он был с шоколадными колесами, с шоколадной дугой, весь увитый цветами. Ура! — кричали гости и кидали салфетки. Трамвай вкатывался в московскую жизнь торжественно и солидно. Не как-нибудь.
Рельсы первой линии пролегли по булыжнику Малой Дмитровки от Страстного монастыря на Бутырки, и первый лакированный вагон, искря на стыках, посверкивая зеркальными окнами, покатил, покатил прямо в двадцатый век.
— Эко чудесно, — говорили, глядя ему вслед. — Эким фондебобером наяривает!
— Ой, господи, грех-то какой... Сказано в Святом писании, что землю железом опутают, это транвай! И по низу и по верху потянул, змей!
— Это еще не факт. Это еще нужно подождать, — отвечали.
Так или иначе, но московский трамвай никого не оставил равнодушным.
Первый всплеск трамвайного бума пришелся на начало нового столетия, когда Москва дала небывалый разворот своим фабрикам, заводам, мануфактурной, оптовой и розничной торговле. Новые отношения требовали нового транспорта. Конь медленно сдавал позиции бездушному железу. Приунывшие извозчики смотрели на трамвай, как на врага.
— Да чего ты зубами скрипишь, Вань, девку он у тебя что ли увел, транвай?
— Тьфу, срам-то какой! Едут все вместе. Жмут друг друга, — отвечал Ваня и дергал вожжи.
Московские юмористы вовсю взялись за трамвай. В трамвае толкались, флиртовали, прелюбодействовали, наступали на ноги, били по зубам, делали предложения... Чего только не происходило в трамвае.
До призыва на флот Петр Кузяев был живейным извозчиком. Ванькой. Кроме ванек, были еще лихачи. Но те имели кровных лошадей и экипажи в лучшем виде, за что и цены рвали с седоков — будьте здоровы! А Кузяевы ездили в Москву на заработки на своих деревенских конях. Без шику.
Отец, Платон Андреевич тоже был извозчиком. Но гужевым. Возил грузы по Рязанскому тракту и по Владимирскому и однажды на Вороньей улице во время страшного пожара, опустошившего Рогожскую заставу, сдвинул воз в триста пудов. Толпа ахнула!
Рогожская сторона лежала за Яузой, в сонном отдалении от шумного центра. Здесь жили купцы-старообрядцы, патриоты древле-преправославной веры. Не курили, не пили, боже упаси! В баню шествовали со своими медными тазами, чтоб не пользоваться общими банными шайками, те были — «никонианские». Грех какой! Но, кроме купцов, жили в Рогожской люди, профессия которых была ездить по дорогам. Может, из-за них главная улица слободы называлась Тележной. В торговые дни всю ее заставляли телегами, кибитками, дрожками, на столбах развешивали сбрую, хомуты, дуги, расписанные лазоревыми да золотыми цветами. С утра гудели на Тележной продавцы, покупатели. Трактиры, пивные, полпивные — все битком. Народу не протолкнешься. Тут же жулье шмыгает. Карманники и по возам. «Имел бы я златые горы...»
Платон Андреевич Кузяев снимал квартиру на постоялом дворе в конце Тележной на углу Сенной. Жил там народ обстоятельный, все гужевики, а хозяева — староверы. Самого звали Иринарх Капитонович. Имя такое получил в святом крещении, и принимала его мать Пульхерия, крепчайший столп древлего благочестия, гордость Рогожского богадельного дома.
В дорогу собирались без суеты. С ночи кормили лошадей сухим овинным овсом, проверяли поклажу, увязывали возы. За стол садились затемно.
Помолившись, ели щи с солониной. Затем картофель жареный. С салом. Затем гречневую кашу с говядиной. Не спеша. Затем за гречневой ели пшенную кашу с медом. Отпускали кушак. Ложку облизывали с чмоком. Вообще во всем была округлость движений. Мягко вытирали волосатый рот, икали в лапу. Лишних слов не говорили. Гужевой промысел приучал мужчину к молчаливой обстоятельности.
Сколько верст прошагал Платон Андреевич один рядом со своим возом! Метет пурга, слепит, а он идет себе в валенках, воротник поднял и хоть бы хны ему. На усах, на бороде иней. Лес при дороге весь в снегу. Вдали красный морозный закат, горит окно невидимой еще деревни, а он на воз не сядет. Ни, ни... Бережет лошадь. Своя... Идет, хрупает валенками.
Скрипит под полозьями снег, звякает застуженный колокольчик. По этому колокольчику, заслышав издали, выходит на крыльцо хозяйка постоялого двора, закрывает свечу от ветра, кланяется.
А уж там одна девка щи ставит, другая постель стелит. Бегают босые по вымытому полу. «Милости просим, сокол ясный... Заждались...»
Встречались Платону Андреевичу в его странствиях и лихие люди. Выскакивали из леса с дубьем. Глазами сверкали. «Поберегись, дядя!». Тогда брался Кузяев за рычаги. Силы был значительной, и случая такого не представилось, чтоб не довез он товара во Владимир ли, в Нижний Новгород на ярмарку к Макарию или в южные сытые земли на Воронеж, до Киева и до Одессы... И неведомо ему было, степенному, что по этим же трактам, только найдя новое словечко — «трасса», родной его внук поведет машину, именуемую автомобилем.
Гужевые извозчики считались в крестьянстве людьми состоятельными. Но кончили строительство Нижегородской железной дороги, поставили вокзал. На топкие яузские берега упал паровозный дым и опустела Рогожская сторона. Гужевой промысел захирел. Какое там никонианство? Какой грех? Диавол, дыша сатанинской яростью, смотрел на мир желтыми паровозными огнями. Теперь на Тележной улице держались только ваньки живейные. А это разве извозчик в сравнении с тем, что было? Кишка тонкая, душа хлипкая...
Сын Платона Андреевича Петр Платонович пошел в живейшие. Гужевых он не застал, а в лихачи не вытянул.
Лихачи, те все больше селились на Ямских, на Бронных, в Дорогомилове, ближе к богатому седоку, а на Рогожской, на Тележной улице, на соседней Вороньей и в Хиве жили ваньки. Чуть свет трогали в город на биржу. Их еще называли — Иваны. «Эй, иваны, — кричал веселый лихач, — с самого ранья без почина стоите?» Ему отвечали сквозь зубы: «Вались... Эко разъелся, мурло масляное... Поганец».
Извозчичьи биржи находились у вокзалов, в торговых местах, на перекрестках шумных улиц. Стояли, ждали желающих.
— Эх, прокачу, барин! Пожалте, ваше благородие...
— Дамочки, дамочки... Поберегите ножки.
— Господин стюдент, к нам прошу!
Предложения явно превышали спрос. А тут еще трамвай. Грянул по рельсам. Не было печали. Наш трамвай, мой трамвай, кого хочешь выбирай... Быстро-то как слово привязалось! Но «трамвай» — это для бумаги, в разговоре говорили только «транвай», а молодые люди из решительных называли новый вид транспорта коротко, вполне по законам двадцатого пока «трам». Я на траме, вы на траме, мы на траме! Жизнь катилась по рельсам, звякала на стыках, стрелочники открывали стрелки. К Цусиме, к Цусиме, к Цусиме...
5
Нужно было ехать в Ленинград. В Военно-морской архив, чтобы собрать документы о флотской службе машинного квартирмейстера Петра Кузяева, почитать первые телеграммы о Цусимском сражении, о гибели 2-й Тихоокеанской эскадры.
— Если б вы знали как мне хочется поехать с вами! — вздохнул Игорь Кузяев. — Все-таки интересно про дедушку узнать: что там было и как.
— Куда ты поедешь... — возмутился Степан Петрович. — У тебя что, дел нет, что ли? Вот спичка!
Инженер Игорь Кузяев высок ростом, белозуб и категоричен в суждениях. Если он сказал, что хочет поехать в Ленинград, значит, он поедет, решил я.
На работе и дома младший Кузяев носит линялые джинсы и кожаную куртку, прожженную аккумуляторной кислотой. Этот его наряд, по мнению Степана Петровича, не способствует повышению авторитета в коллективе и не соответствует общепринятым эстетическим параметрам. «Ну что у тебя за внешний вид, — сердится он. — Ты бы без предвзятого мнения в зеркало и посмотрел бы...» — «А что? Ничего», — говорит Игорь, оглядывая себя и охлопывая.
От Москвы до Ленинграда семьсот километров, десять часов хорошей езды, если выехать засветло и не гнать, как на пожар, а ехать нормально, смотреть на окружающую природу и еще пообедать в пути в дорожном мотеле не в сухомятку, а с первым, вторым и третьим, как люди.
Поездка эта наша состоялась потому, что тема, над которой работает Игорь, требовала проверки. Нужен был большой многокилометровый пробег. В конце концов он мог поехать и в
Ленинград. Почему нет? Дело в том, что Игорь занят проблемой «чистого выхлопа». Рассказывая о своей работе, он начинает с того, что в мире в наше время эксплуатируется триста с лишним миллионов автомобилей. Представьте себе эти триста миллионов ревущих, гремящих непригнанными кузовами, шуршащих резиной больших грузовиков, лакированных лимузинов, ярких малолитражек, пожарных, санитарных, специальных машин — и вам станет понятно, что повод для каких-то там семисот километров туда и семисот обратно найден был удачно. Машины несутся по городскому асфальту, буксуют на сельских проселках, поливаемые острым осенним дождем, в Антарктиде в снегах ревут автомобильные моторы, и в Африке, где-нибудь в оазисе под пальмой, стоит пыльный грузовичок, а в радиаторе у него кипит вода. Вода из Конго. Автомобиль вошел в нашу жизнь так привычно, что мы даже как-то и не слишком задумываемся над тем, что все эти триста с лишним миллионов, где б они ни были, пожирают наш чистый воздух, засоряют наши легкие грязью, пропитывают паше сердце ядом, ржавчиной, пыльным маслом...
— Есть вполне авторитетные подсчеты, согласно которым к 2070 году кислород на земле практически кончится. Человечеству нечем будет дышать, — для начала знакомства с темой начинает Игорь Кузяев.
Не скажешь, что слишком оптимистично.
— Ну, это все из области прогнозов, — возражает Степан Петрович. — Вон в Сан-Франциско и в Токио из-за автомобильного перенасыщения давным-давно все живое должно было подохнуть, ан, нет! Деревья растут, люди живут, дышат... В свое время и про паровоз говорили, что вот курицы из-за него не несутся и лошади нервными делаются.
— А заболеваемость раком легких? Количество инфарктов в прямой зависимости от количества автомобилей!
— Да ведь никто не знает, от чего рак! Вот и валят на что придется. Вы только подождите говорить, что я старый и в силу этого не чувствую пульса современной жизни! Он, вишь, против автомобилей, а я — за. Нельзя так огульно. Я тоже грязью дышать не хочу.
— Да не против я! Менять нужно энергетику транспорта. Бензин — яд.
— Назад к природе, это лозунг не для нас. Сколько деревьев порубили на книги, на газеты? Жалко? Жалко. Шумели б на ветерку те рощи. Но человек не может без книгопечатания, без литературы. Иначе он червь ползучий, фашист самый натуральный. Мы окружающую среду засоряем, но в панику-то вдаваться не след. Я жил больше, мне есть с чем сравнить. Назад к природе!.. Это не для меня!
— Да никто тебя туда и не тащит назад, — отмахивается Игорь. — Кому ты там нужен в пещере. Но при всем при том нельзя не согласиться, что проблема чистого выхлопа имеет не просто огромное, а, может быть, решающее значение для миллионов людей, для биосферы, для всей окружающей среды в целом.
Степан Петрович разлапистой ладонью прикрывает лицо.
— Как на пионерском сборе! Я тебя понимаю, но только придавать твоей проблеме первейшее место не согласен! Автомобиль, он еще последнего слова не сказал! Еще есть резерв.
Итак, мы едем в Ленинград и по пути обсуждаем, в чем же суть проблемы чистого выхлопа. Почему она возникла, почему крупнейшие автомобильные фирмы, многомощные индустриальные империи так или иначе, с теми или иными оговорками, экивоками, громогласно и скромно покашливая в кулак, признают себя беспомощными. При современном развитии науки и техники такие признания звучат по крайней мере странно.
Как же это так? Или похож автомобиль на того сказочного джина, которого выпустили из бутылки? Он выскочил и несется в резиновых туфлях с загнутыми носами, и пылит по шоссе его седая борода.
Еще темно. Мы выезжаем ровно в шесть. По радио играют гимн. Игорь включает приборы контроля, и на белую бумажную ленту ложатся первые кривые, показатели содержания углекислоты и окислов азота в выхлопе еще непрогретого двигателя.
Хочется спать. Сонливость проходит не сразу, а когда проходит, мы уже проезжаем по мосту через Канал имени Москвы, внизу под нами дымит белая самоходная баржа, справа остаются крупнопанельные башни района Химки — Ховрино, блестят холодные стекла окон. Начинается будний, серый день.
У поста ГАИ криво стоит проштрафившийся автобус с ленинградским номером, и шофер в шляпе, съехавшей на затылок, пытается переубедить пожилого инспектора. Это он зря, решаем мы. Виноват, не виноват — молчи. Закон дороги. Судья всегда прав.
Водитель автобуса между тем стоит в распахнутой куртке, в шляпе, разводит руками и со спины не дать не взять похож на ямщика.
Как ни странно, но на поверку оказывается, что все мы много о них знаем, песни поем — «Степь, да степь кругом», «Вот мчится тройка почтовая...», «Ямщик не гони лошадей...», стишки помним, картинки...
— Вы слышали анекдот про малого, который в Японию на «Запорожце» приехал? Смех... А про корову? Про корову нет?
Есть еще песни «Черны вороны, кони мои», «Когда я на почте служил ямщиком»...
— Ну, стоит мужик с коровой, голосует до базара, — начинает Игорь. — «А куда корову?» — «Да за веревку привяжем и лады», — мужик отвечает, только просит быстрей ехать и все спрашивает шефа, как там в зеркале корова. Шеф: ничего, говорит, и ничего. Мужик просит скорости добавить. Под восемьдесят едут уже. «Ну, как там Буренка?» Шеф отвечает, нормально, бежит, только язык на сторону вывалила. «Ой, родной, — мужик просит, — добавь газку. Это она нас обгонять намерена, указатель включила».
Игорь смеется и крутит головой. А я этот анекдот по крайней мере раз сто слыхал, да и в лучшем исполнении. Я думаю, какие еще есть песни и стихи о ямщиках. Ну, конечно! Эпоха целая. «Слышишь ветер в поле... Ваня громко плачет...» А дальше? Там о любви, о душевной тоске что-то. Забыл! Но ведь помнил. А часто ли мы вспоминаем о душе того парня, который, привалив к обочине, встал ногами на передний бампер, свесился в моторное нутро и возится там в спешке, до крови раздирая пальцы, испачканные машинным горелым маслом. Или стоит он сейчас у светофора, ожидая зеленого. Или гонит по трассе, современный гужевой, воспитанник автомобильной школы ДОСААФ, хозяин каких-нибудь двухсот всего-то лошадей, спрятанных под капотом его грузовика. Вот он мчит по бывшему Питерскому тракту, давно переименованному в Ленинградское шоссе, и вопрос возникает такой: похож он на того Кузяева или нет? Что у него там? В душе? Какая степь, какая метель метет, с чего надо начинать, чтоб выяснить?
Андрей Платонович Нагель, маленький лысый господин, говорил про себя, что похож на истертый дорожный чемодан.
Весь какой-то незаметный, он тем не менее был очень щеголеват и даже лих, но это замечалось не сразу.
От Андрея Платоновича пахло французским «Шипром» и газолином, усы он стриг коротко по-фельдфебельски, а во всей его маленькой, но ладной фигурке было много спокойной решительности, которая так нравится воспитанным женщинам. При этом Андрей Платонович сам монтировал и менял в пути шины, находя это занятие самым приятным в автомобильной езде, потому что оно воспитывает волю и совершенно несгибаемую стойкость.
— Нет, нет, — говорил Нагель, резко отставив в сторону стакан с чаем, — автомобиль решительным образом вступает в свои права! Желание Руссо-Балта заполучить к себе Поттера и начать строительство отечественных автомобилей на самом высоком уровне продиктовано потребностями времени. Автомобиль перевернет все и все поставит на свои места. Россия предстанет другой страной!