— Простите, товарища Гайгаласа сейчас нет дома, — пропела она.
— Ничего, — улыбалась мама. — Поди, к себе домой приехали.
— Ах, это вы? Так вот вы какая?.. Мне Юргис много о вас рассказывал… Я понимаю, это трагедия… Но вы не ценили Юргиса. — Она говорила со всхлипом, задыхаясь, несколько раз пыталась упасть в обморок, а когда не вышло, принялась утирать несуществующие слезы и все говорила, говорила, словно играла на сцене. — Можете меня называть как угодно, осуждать, бранить… Я все стерплю. Но поймите, мы не могли иначе, не могли…
Будь я один, залепил бы ей как следует и вышвырнул бы за дверь. Но тут все решала мама. А она взглянула на эту красотку, прислонилась к стене и чуть слышно простонала:
— Передайте ему, что он последний подлец. — И свалилась.
Еле привел в чувство. В тот момент я готов был сделать для мамы самое немыслимое и невыполнимое. Но мать очнулась и не ушла, как я думал, а принялась уговаривать красотку:
— Вы не посмеете разлучить нас. Я не отдам вам Юргиса! Не уйду! Он не может бросить меня. Хотя бы ради сына… Вы не имеете права! Господи, я не переживу…
Пережила. Я увел ее силой. Нашли пристанище. А мама все ходила к отцу и просила, просила, умоляла… Хотя бы ради сына!.. Потом поступили на работу: мама — в больницу, я — на фабрику, которую нужно было еще восстанавливать…»
Перестал скрипеть и второй сапог. Арунас оглядел его, подвигал ногой. Сапог и впрямь не скрипел…
В коридоре казармы Арунасу встретились приодетые парни. Они что-то живо обсуждали.
— По какому это поводу? — подозвал одного Гайгалас.
— Комсорг уезжает, — парень повернулся и отошел.
— Вишчюлис, вернись!
Парень вернулся, что-то бормоча.
— Ответь, как положено, и проваливай!
Вишчюлис без особого воодушевления выполнил приказ и поспешно ушел. Гайгалас направился в кабинет, но на пороге помедлил, прислушиваясь к тому, что говорят сзади.
— Опять этот папенькин сыночек привязался.
Арунас закусил губу.
— Знает, что сдачи не дадут, вот и цепляется.
Гайгалас хотел было вернуться, чтобы проучить их, но раздумал и осторожно прикрыл дверь. Потом уселся за стол и начал вспоминать все, что произошло за день.
«Выгнал из кабинета, словно я какой-нибудь тупица-рядовой. За что? Или он такой уж неуязвимый?» Не найдя ответа, Гайгалас достал книгу приказов, личные дела и принялся изучать каждого человека в отряде: анкеты, биографии, очередные приказы начальника, заявления народных защитников. «Такая уж у меня специальность», — утешил он наконец себя.
5
Товарищи собирали Альгиса Бичюса в дорогу, а он стоял у окна, глядел на молодой дуб и все не мог наглядеться. Еще раз вернулся к недавнему разговору:
— Стоит ли спорить о возрасте? Куда важнее, чтобы росло дерево крепким и не точила его гниль. Ну, а такие вещи мы научились узнавать и без топора. Правильно я говорю, ребята?
— Давай, комсорг, целоваться, — подошел Кашета. — Мне скоро в караул, потом не смогу.
Это было страшнее всего. Бичюс видел, что товарищи искренне сочувствуют ему и прощаются насовсем, а он не мог ответить им тем же. Не глядя в глаза, Альгис быстро пожал всем руки, потом взялся за вещи — и едва смог оторвать их от пола: вещевой мешок и фанерный чемодан друзья до отказа набили продуктами.
— Деревенские гостинцы, — пояснил хлопотавший больше всех Скельтис. — Теперь не на земле, на асфальте будешь жить. Ну, пиши, что там и как…
Распрощались. Гайгалас уже сидел на козлах и со скучающим видом разглядывал перчатку. Парни погрузили вещи, и только тут Бичюс вспомнил, что не выбрал связного. Кого? Перед мысленным взором выстроились все люди отряда. Альгис смотрел в лицо каждому и выбирал.
«Один ловок, другой смел, хотя и медлителен. Третий хороший стрелок, четвертый исполнительный, правда, не слишком расторопный. Тот вон силен, как бык, разве что водочку любит. А этот — весельчак и сметка что надо…»
Плохих не было. Скельтис не превосходил других достоинствами. Но Альгис выбрал его. Скорее всего, потому, что Йонас был его закадычным другом. Верным другом. А верность Бичюс считал едва ли не самой нужной, самой важной чертой солдата. «Но мало ли что может случиться в бою. Как же тогда мальчишка его, Гинтукас?» — попытался было он обойти кандидатуру друга, но чем больше сравнивал Скельтиса с остальными, тем тверже убеждался, что никого другого с собой не возьмет — только Йонаса.
— Йонас, тебе начальник ничего не говорил? — спросил Альгис не очень уверенно.
— Ничего.
— Я просил, чтобы ты меня проводил. Он, кажется, выписал тебе командировку. Зайди, спроси.
— Начальник около часу назад запряг Резвого и уехал куда-то, — вставил Вишчюлис.
Альгис почувствовал, как по спине забегали какие-то жучки, больно пощипывая между лопаток.
«Я все испортил!» — ужаснулся он и кинулся в кабинет Намаюнаса. Дверь была не заперта. На столе под пепельницей лежали командировка, проездное требование и деньги. Бумаги были на имя Йонаса Скельтиса. Бичюс облегченно вздохнул и едва не рассмеялся. Так поступать умел один только Намаюнас: он видел все насквозь и даже глубже.
Подавая Йонасу документы, Альгис коротко попросил:
— Будь человеком, соберись в пять минут, и двинем…
Через три минуты они уже ехали на станцию. Застоявшиеся лошади бежали ходко. Колеса тарахтели по вымытой дождем мостовой, от тряски неприятно стучали челюсти и надоедливо дрожало под ложечкой. Бичюс смотрел на маячивший в сумерках затылок Гайгаласа и думал:
«Пусть ничего не знает, пусть думает, что и на этот раз другим пришлось худо. Хоть на время почувствует радость победы. Но ведь после этого проигрывать будет намного труднее? Ужасно трудно! Я это на собственной шкуре испытал. И знаю, что легче быть битым и верить в правоту своих убеждений, чем девять раз победить, а на десятый почувствовать, что твои усилия и муки — всего лишь пустая трата сил. Это пострашнее, чем поражение… Возместить себе этот долг невозможно…»
На станции оформили билеты. Молчали. Гайгалас ждал в стороне. Йонас подхватил чемодан, стал пробираться сквозь толпу пассажиров. Вдруг он остановился.
— Смотри, Шкемукас, — показал взглядом в угол.
На покосившейся лавке сидел сгорбившись Леопольдас Шкема, привязанный за руку бинтом к ножке скамьи. Он оглядел подошедших пустым, бессмысленным взглядом, пробормотал:
Плещут рыжие болота,
Нужно дело мне — работа.
Только слышно там и тут:
Бога русские клянут.
— Не узнал, — опечалился Скельтис. — Ну, здорово, поэт Жемайтии и Литвы, — обратился он к больному. — Давай лапу…
— Коли тебе так хочется, давай лобызаться, — совсем осознанно ответил тот, и в глазах его блеснуло что-то человеческое и хорошее. Он долго смотрел на Альгиса, будто пытался вспомнить о чем-то, и улыбался глуповато и покорно.
— Кто это тебя привязал, Польцюс? — спросил Йонас, развязывая бинт. Шкема улыбнулся ему и произнес:
Я привязан, как к жернову собака,
Как пахарь, к земле прикован.
Альгис не мог без боли смотреть на несчастного парня. Подошел Гайгалас. Вдруг Леопольдас побагровел, вскочил, в его глазах засверкала звериная ярость:
Две песни поет винтовка:
Одна — свободой, другая смертью дышит.
Две руки винтовку сжимают:
Ненависть — одна и любовь — другая.
— Оставьте его в покое! — приказал Гайгалас.
— Не оставляйте меня! Все равно я вас знаю, стрибуки проклятые! — кричал Шкема. — Эти двое — мои братья, а этот — идол деревянный, я его сам вчера из чурбака вытесал. Ожил, а в поленницу не хочет… Где мой топор? Расколю… — Он подскочил к лейтенанту и вцепился в лацканы его шинели.
Альгису никак не удавалось совладать с Леопольдасом. Шкема был сильным и тяжелым, как свинец, под гимнастеркой упруго перекатывались бугры мускулов.
«Такому не в больницах валяться, а чертям рога гнуть», — думал Альгис, стараясь оттащить разъяренного парня.
— Вы лучше не злите его! — крикнул Бичюс Гайгаласу. — Отойдите…
Подбежала раскрасневшаяся Анеле, сестра Шкемы.
— Кто его отвязал? Где бинт? — Она выхватила у Йонаса обрывок марли, один конец обернула вокруг руки брата, другой привязала к скамье. Леопольдас сразу сник и даже не пытался вырываться.
— Будьте честными, как совесть тех, кто не вернулся из боя, — закричал он вслед уходившим приятелям и опять принялся декламировать во весь голос стихи.
— Такого парня в животное превратили, — заскрипел зубами Скельтис. — Уж лучше бы убили…
Их догнала Анеле. Она сунула Альгису в руки обшитую сукном баклажку:
— Самогон… Отец велел Польцюсу давать, да он от этого слишком буйным становится. А вам — пригодится. Знаете ведь, какая у нас зима переменчивая: сегодня дождь, завтра стужа…
— Хочешь, чтобы мы помогли вам сесть в поезд? — спросил без обиняков Альгис.
Анеле опустила глаза, но баклажку обратно не взяла.
— Пока доберусь с этим дурачком до Каунаса, сама рассудок потеряю.
Подошел поезд. Приятели втиснули Шкему в переполненный вагон, втянули через окно Анеле, затащили на тормозную площадку вещи и удовлетворенно закурили. Гайгалас садился отдельно.
— Пойду место поищу, — вызвался Йонас.
— Не трудись, на следующей выходим, — остановил Альгис.
— Ты что, рехнулся?.. Или от одного вида баклажки захмелел?
Под стук колес Альгис рассказал приятелю всю историю. Тот стоял, прислонившись спиной к дрожащей стенке вагона, и рукой отирал сбегающие по шее и лицу струйки пота.
— Расскажи кто-нибудь другой, — плюнул бы в морду, — сказал, помолчав, Йонас. — Так, может, исключение твое — тоже выдумка?
— Нет, Йонас, из отряда меня выбросили по всем правилам.
6
Поезд даже разбежаться как следует не успел. Прошел одиннадцать километров, гуднул во тьму и пополз черепашьим шагом. Резко дернулся — вдоль всего состава волной проплескало лязганье буферов, потом вагоны еще раз дернулись и уже ровнее вкатились на станцию. Керосиновая лампа тускло светила в оконца вкопанного в землю вагона. Это и было «здание» вокзала. Чуть поодаль, словно глаза пугала, мерцали фонари нескольких стрелок. В их неверном свете поблескивали наезженные на стыках рельсы.
За станцией, под огромными ветвистыми тополями их ждал Намаюнас. Пофыркивал Резвый. Над темной от пота спиной лошади поднимался пар.
— Доползли?
— Пропади она пропадом, такая езда!
Тронулись в путь. Парни молчали. Раздавалась лиши четкая негромкая скороговорка капитана: Намаюнас давал инструкции.
Запах конского пота приятно щекотал ноздри. По обе стороны дороги тянулся нескончаемый лес. Защитники осматривались, вытягивали шеи, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в кромешной тьме. Автоматы держали наготове. Пальцы, казалось, приросли к куркам.
— Все вещи оставите мне. С собой возьмете оружие, амуницию, ракетницы и вещмешки. В них — сухой паек, по фляге воды на брата и еще кое-что. Как только покажутся бандиты, ты, Гайгалас, не своди глаз с усадьбы. Бичюс — по дренажной канаве к Скельтису. Хорошенько приглядись, где они расположатся, и не мешкай ни секунды. Йонас с оседланной лошадью будет дежурить на усадьбе Цильцюса. На крайний случай — две зеленых ракеты. Мы будем в Моклишкском лесничестве. Телефоном не пользоваться, других связных не посылать. Вопросы есть?
— Товарищ капитан, — нарушил молчание Гайгалас. — Я должен знать… Вы терпеть меня не можете. За что?
— Не время сейчас. Подумай. Кажется, Сократ сказал: «Познай самого себя!» Так вот, познай самого себя, товарищ Гайгалас, и не придется спрашивать. Времени для размышлений у тебя здесь будет предостаточно…
И опять двигались в тишине. Усталая лошадь натужно дышала. Пошли пешком. Лес кончился. В Пуренпевяй лаяла собака. Оставив поклажу на Скельтиса, трое мужчин стали осторожно пробираться по дренажной канаве к усадьбе Шкемы. Под ногами хлюпало. В левом сапоге Альгис почувствовал холодную сырость. Струйка увеличивалась, растекалась и наконец залила ногу по щиколотку. Запершило в носу. Во дворе Шкемы зарычала, потом лениво залаяла собака. Ей ответила другая, откуда-то с дальней усадьбы. Три тени припали к земле. Ивовые прутья стеганули по глазам. Было темно, как в склепе, и мокро. Хлынул дождь.
— Слава богу, — Намаюнас поднялся и пошел впереди. — Налево амбар. Бичюс, готовься, — прошептал он и стал шарить у себя под ногами. — Тут должны быть жерди. Возьми, Альгис, одну, пригодится.
У амбара остановились. Бичюс упер в стену мокрый от дождя, скользкий еловый ствол.
— На чердаке окошко. Только-только пролезть, — пояснил Намаюнас. — Ну, счастливо! Поцелуемся, — капитан обнял Альгиса, прижал к мокрой шинели и отпустил. Потом достал свой пистолет и сунул в карман Бичюсу. — Не спорь, приказываю. Ну, полезай!
Альгис подтянулся по жерди, ухватился за край окошка. Раздался скрип отдираемых гвоздей, и Альгис рухнул на землю.
— Эх, тюфяк! — ругнулся начальник. — Оторвал?
— Один край. Отпустил, чтобы всю не отодрать.
— Молодец.
Стукнула дверь дома. Человек с фонарем направился к хлеву. Слышно было, как радостно повизгивает пес, стучит хвостом о край конуры и гремит цепью.
— На место! — прокричал хриплый голос, и опять все смолкло.
Дождь стихал. Моросило.
Немного подождав, Альгис снова стал взбираться по жерди.
— Подсадите, — попросил.
Капитан поднял Гайгаласа на плечи, а тот подпер Бичюса автоматом. Напряглись. Наконец Альгис протиснулся в окошко, перевалился внутрь.
«Ах ты, шут тебя побери! Чуть бороной бок не пропорол!»
— Подавайте! — высунулся в окошко.
Втащив вещи, Бичюс приладил оторванный край доски и, обернув кулак рукавом шинели, легонько пристукнул. Гвозди мягко вошли в прогнившее дерево.
«Порядок», — сказал про себя, ощупывая доску.
Намаюнас подождал, пока человек с мерцающим фонарем вернется в дом, отставил жердь от стены и бесшумно двинулся по канаве к сеновалу. Арунас за ним.
У приотворенной двери сарая Намаюнас остановился, пропустил вперед Гайгаласа.
— Ну, всего хорошего, — подал лейтенанту руку и вслед прошептал: — Успеха…
Арунас влез на сеновал и зарылся в солому. Потом тихонько присвистнул. Вскоре скрипнула дверь, Намаюнас на ходу легонько стукнул в стену. И опять все стихло. Только дождь шуршал по соломенной крыше.
ОДИН НА ОДИН
1
Оставшись один, Альгис первым делом сбросил с себя шинель, прикрыл ею оконце и, посвечивая карманным фонариком, огляделся. Чердак был завален старой утварью и всевозможной рухлядью, на веревках висели давно отслужившие свой век березовые веники, развешанные для просушки мешки.
Посередине высилась куча ячменя.
Осмотревшись и стараясь ни к чему не прикасаться, Бичюс направился в наиболее захламленный угол, немного расчистил его, прорезал в крыше дыру, под стропилами проделал глазки, вылущив из доски несколько сучков, замаскировался, еще раз посветил вокруг фонариком и испугался: повсюду, где ступала его нога, явственно чернели следы. Схватив мешок, он принялся взметать пыль. Когда нечем стало дышать, надел шинель, забрался в свой тайник и приник к щели.
В темноте ничего нельзя было рассмотреть. Изредка капля, разбежавшись по черному небу, срывалась и падала Альгису на лицо. Вздохнув, он положил автомат по правую руку, вещмешок по левую и прикорнул на голых шершавых досках настила.
Не спалось. Под стропилами сонно заворковал голубь. Потом на Бичюса уставились две светящиеся точки и, мигая, прочертили зеленый след где-то на мешках. Внизу пищали и грызлись мыши.
«— И чего ты, сынок, так мучишь себя? — вспомнил он вдруг слова матери. — Дома бы посидел, старость бы мою пригрел. Друзья работу помогут получше найти, и все бы забылось…
— А откуда друзья возьмутся, если сиднем сидеть? — возразил он тогда матери. — Дома плесневеть никогда не поздно. А забыть? Нет, никогда в жизни! Забыть не смогу. Нет, нет и еще раз нет! Такое не забывается. Другому, возможно, это показалось бы сущими пустяками. Но для меня все это очень важно, и забыть я не смогу никогда!
…А началось ведь все действительно с мелочей. Можно сказать, с игры и детской романтики.
Приехавший с фронта в отпуск брат тайком показал мне комсомольский билет и сказал таким тоном, словно на этом документе, как на трех китах, весь мир держится:
— Видал?
— Покажи, — протянул я руку.
— Не-ет, в руки брать нельзя. — Он развернул небольшую книжечку, издали показал мне первый листок, большим пальцем прикрывая номер. — Понятно? — Затем гордо, торжественным голосом прочел: — Комсомольский билет. Фамилия — Бичюс. Имя — Винцас. Год рождения — проставлен. Печать и номер полка — есть. А дальше я тебе вот что скажу: пролетариат в революции не теряет ничего, кроме своих цепей, а приобретает весь мир. Кто это сказал? Карл Маркс. Вопросов, думаю, не будет.