Он, конечно, понимал, что не только из-за соболей плакала жена. Надоело ей сидеть домохозяйкой, и жить на одну зарплату Ивана трудно. Скопилось все к одному…
На улице пыльно, даже в горле першит. Его окликали рабочие, здоровались, он кивком головы отвечал, не поднимая глаз. Хотел завернуть на плантацию, да подумал, что с утра не стоит. Глухов может его хватиться.
Перед крыльцом конторы толпились люди. Собрались на инструктаж обходчики, разговаривали с Матвеем. Иван не остановился, сухо кивнул всем сразу, стал подниматься по лестнице.
Вверху его догнал Матвей.
— Пойдем ко мне, — взял под руку, внимательно разглядывал. — Худой ты стал. Кожа да кости, — сказал уже в кабинете.
— Какой есть, — отрезал Иван.
— Да ты чего бычишься? Давай посидим, поговорим.
Иван подумал и сел возле стены. Матвей устроился рядом. Некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Спросил:
— Как кедра-то твой?
— Нормально. Саженцы все до единого принялись. Растут быстро. Я сейчас над такой штукой думаю: что если у кедра самому формировать крону и регулировать рост?
— А зачем это?
— Ну как зачем? Если посадить кедровую плантацию, то высота и крона много значат. Шишки растут обычно на самых макушках. Если ущипывать, обрезать побеги, можно сформировать любую крону, можно увеличить урожай. Пора выводить культурный кедр, который бы плодоносил каждый год. Регулярно.
— Хорошая идея, — поддержал Матвей.
— Представь: посадит, к примеру, горный совхоз кедровую плантацию — потомков своих озолотит. Как снимут урожай — тысячи рублей чистой прибыли. И работы кедр никакой не требует, никаких затрат на него.
— Да-а, — сказал Матвей, — великое дело ты затеял. — Помолчал, собираясь с мыслями, вздохнул. Иван заметил его задумчивость.
— Ты чего, Матвей?
— Да штука такая получается… Глухов посылает Артема на Щучий, к Клубкову, а я опасаюсь за него.
— За Клубкова?
— Нет, за Артема, — терпеливо разъяснял Матвей. — Одного я боюсь пускать. Ты бы съездил с ним.
— А что там случилось? — насторожился Иван.
— Видишь, какое дело… Решили Клубкова из Щучьего выселять. Подальше от заповедника.
— Давно пора, — согласился Иван. — Но почему я об этом ничего не знаю? Или уж не лесничий?
— Я тебя нарочно не ввязываю в это дело. Клубков тебе приходится родней, и тебе просто неловко.
— Ну, а Артем зачем к нему поедет?
— Глухов предложил такой вариант: Стригунов приедет к Клубкову и от имени руководства предложит переехать в Полуденное обходчиком.
— Не согласится, — усмехнулся Иван. — Как это он бросит дом, охотничьи угодья. Он ведь там король.
— Вот это и надо. Как только откажется, сразу — выселение. Территория наша.
— Постой, как это наша? Граница по Сельге проходит?
— Точно. А Сельга двумя рукавами идет.
— Ладно. Только надо письмо написать в Управление, чтобы отдали нам всю Сельгу. Все-таки честно: почему проворачиваете за моей спиной?
— Ты не шуми, не шуми… Глухов считает, что так лучше будет.
— Неужели подозревает в чем-нибудь?
— Да не переживай. Есть у него странности. Мечется что-то, суетится, торопится проявить себя…
— Это точно, — согласился Иван. — На днях я плавал в леспромхоз партвзносы платить, а парторг меня спрашивает: «Как там Глухов, ведь у него выговор в карточке».
— Вон как! — усмехнулся Матвей. — То-то он в район чуть не каждый день плавает. Мужиков-то все-таки пятнадцать человек послал лес валить. Сегодня утром через перевал ушли. Глухов это тайно решил сделать, а мужики вечером ко мне домой зашли: «Как быть?» Идите, говорю, раз приказано. И приказ директора отменить не могу. Еще-то что говорил парторг?
— Меня к себе звал. Участок под плантацию сулил. Хоть гектар, хоть два. Все, говорит, будет. На широкую ногу дело поставим.
— Согласился? — быстро спросил Матвей.
— За кого ты меня считаешь?
— Молодец. Я вот подумал, надо нам тут свою первичную парторганизацию создавать. Что толку, что прикреплены к леспромхозу. У них свои заботы, у нас свои. Приедешь к ним на собрание и сидишь пень пнем. Они о валке леса, а мы о его сохранении… Пусть небольшая организация будет, да своя. Со временем, может, примем кого из лесников. Я вот к Анисиму присматриваюсь. Ему, пожалуй, рекомендацию можно дать. Ты как думаешь? Можно?
— А как он сам на это?
— Намекал уж. Я обнадежил.
— Ну и правильно. Это наш человек. На такого пальцем никто не покажет. Ты готовь его понемногу, шефствуй… Со своей парторганизацией мы, знаешь, скорее б навели порядок. Точно. Навели бы. Думаю, райком нас поддержит. — Помолчали. — Ладно, — сказал Иван. — С Артемом я съезжу.
— Съезди, съезди. Помоги парню. Клубкова ты знаешь…
— Знаю… — недобро уронил Иван. Вспомнил про соболей, и злость подкатила к горлу.
— Вернешься, сразу зайди ко мне. Обмозгуем, как быть дальше. Сушь стоит. Опасное время… Ох, опасное. На душе неспокойно. Во сне этот пожар уж сколько раз видел. А тут еще мужиков услали. Ладно. Давай плыви. Артем на берегу. Сходи, переоденься. Он подождет.
— А я готов. Все на мне.
Матвей еще что-то хотел сказать, наверное, что надо бы предупредить Тамару, но ничего не сказал. Проводил до дверей.
Артем ждал в лодке. «Значит, Матвей не сомневался, что поплыву», — подумал Иван с досадой и в то же время с удовлетворением. Ни слова не говоря, прыгнул в лодку, махнул рукой помощнику, дескать, трогай.
Мотор завелся сразу, и Иван покачал головой:
— Ероплан. Умеешь.
Артем заалел от похвалы лесничего, включил скорость и резко добавил газу, отчего лодка рванулась вперед, задрав нос, будто хотела выпрыгнуть из воды.
В лицо хлестал тугой ветер, и Иван лег возле багажника, где меньше дуло. Склонив голову набок, наблюдал, как медленно проплывает мимо Громотуха с клочьями облаков над вершиной, слушал, как шуршит вода у борта. Сколько раз он все это видел и слышал, а не надоедает. Попади он в другое место, именно этого и будет ему недоставать. Этой вот Громотухи, нависшей над Полуденным, этой бездонной зеленоватой воды, крутых берегов с черной, уходящей вверх тайгой.
И опять думал о Тамаре. Странное дело, когда они ссорятся, он и злится на нее, и готов наговорить бог знает что, а сядет в лодку или уйдет в тайгу — все меняется. Он начинает жалеть жену и мучается, что обидел, хотя мог сдержаться, уступить в чем-то. Вот хотя бы эти проклятые соболишки. Конечно, дико, что взяла их у Клубкова. Но разве она не говорила ему, разве не прожужжала уши, что хочет к зимнему пальто соболиный воротник. Пропускал мимо ушей или негодовал против барских замашек. И жена перестала напоминать, сама достала. Почему бы ей не иметь соболей на плечах? Разве не имеет права? Имеет. Что она тут на озере видит? Ради мужа живет в тайге, бросила музыку, концерты, скольким пожертвовала.
Летом еще так-сяк. Зелень и прочее, почти курорт. А зимой жутко. Бесконечные штормы, грохот волн о скалы у самого почти дома. С ума можно сойти от нестихающего грохота. Снег, лютые морозы, метели… И даже не это самое главное, а то, что нет рядом привычного: подруг, знакомых — музыкантов, нет той атмосферы, в которой она привыкла жить.
А он, муж, то в тайге, то на озере, дома почти не бывает. Каково ей ждать, тревожиться? А что ей улыбается в будущем? Все та же тайга. Да, заслужила она нечто большее, чем воротник. Вот взять бы осенью отпуск да махнуть на левую сторону с ружьем. Добыть жене шкурок и на воротник, и на шапку, и на что угодно. Ей, может, единственная радость и осталась.
Чем дольше думал, тем больше находил себя неправым в мелких ссорах с женой. Она нервничает, надо успокаивать ее, когда и смолчать, если даже не права. Ее тоже понять надо. Запоздалое раскаяние грызло его, злость к Клубкову копилась. Подъехал, подлец, со своими соболями, по рукам и ногам связать хотел. Что ему стоит сказать: «У меня жена лесничего соболей покупала». Крутись тогда.
Иван завозился, выглянул из лодки, когда до Щучьего оставалось не более двух километров. Смотрел-смотрел назад, поверх Артема и, качнув лодку, стал перебираться с носа на корму.
— Северянка! — крикнул в лицо Артему.
Тот не расслышал, убавил газ.
— Совсем глуши! — Иван махнул рукой на мотор.
Стало тихо. Только плескалась мелкая волна у бортов.
— Ты чего? — удивился Артем.
— Слушай…
Тихий, будто серебряный, звон трепетал над озером. Непонятно, откуда он появился, мелодичный, явственно тревожный звон. Воздух ли так дрожал или ветер над прибрежными скалами и кедрами создавал этот странный, плывущий звук.
— Запоминай звон, — сказал Иван. — Его даже сквозь гул мотора можно услышать. Его всем телом чувствуешь. Он везде, даже внутри тебя. Как только услышишь — беги к берегу. Не раздумывай. Понял? Оглянись-ка.
Артем оглянулся, но озеро за спиной было спокойно. Туман как-то незаметно рассосался, вода стеклянно поблескивала. Везде была ровная, чистая гладь. Только позади, у каменного мыса, далеко выдававшегося в озеро, темнела узкая полоска. Она перекинулась до другого берега. Можно было подумать, что это упала тень от мыса и расстелилась на километры.
Иван показал рукой.
— Вон она, родимая. И, кажись, хорошая.
Артем смотрел на полоску и заметил, что она движется к ним. Да, она надвигалась, наливаясь фиолетовым цветом, ширилась на глазах, и он знал, о чем говорил Иван.
Сердце тоскливо сжалось, Артем покосился на далекий берегу сквозь расстояние явственно увидел, как там уютно громоздятся деревья и скалы. Там твердо и надежно.
Он заспешил, дернул стартер. Скорость оказалась невыключенной, и лодка рванулась с ходу. Артем тут же заложил руль в сторону берега. Не очень круто. Ему не хотелось перед лесничим казаться трусом.
Иван отрицательно замотал головой и махнул рукой на Щучий. Он посчитал, нет резона спасаться у берега. Расстояние что до Щучьего, что до ближайшей, удобной для причала бухты, примерно одинаковое — километра два.
Артем повернул на Щучий, по-прежнему стараясь казаться спокойным. Даже пытался что-то насвистывать потихоньку. Искоса взглядывал на Ивана. Лицо лесничего — непроницаемо. Успеют ли они? Наверное, успеют.
Вдруг Артем услышал гулкий вздох, будто ущелья вздохнули холодом горных рек, сразу напрягся. Он видел, как по воде прошли быстрые судороги, обгоняя лодку. В один миг гладь воды растрескалась рябью. Неизвестно, откуда появилась зыбь, она качала лодку с кормы на нос.
А сзади догоняла их резкая темная полоса во всю ширь озера. И по этому угрюмому полю бурлили пенные гребни волн, которые, казалось, светились изнутри зловеще мерцающим светом. Усиливался глухой, шедший как бы из глуби озера шум.
Иван смотрел на волны, и теперь Артем видел, как встревожился лесничий, как пальцы его быстро застегивали пуговицы штормовки, как он глубже нахлобучил фуражку на голову и сделал знак, что сам сядет за руль. Было уже ясно: не успеть.
— Наполощет! — блеснул зубами Иван, меняясь с Артемом местами. Он тут же стал лавировать на боковой, еще не сильной, еще только копящей силу волне.
Буруны догоняли лодку. Вот они рядом. Лодка будто завязла, но тотчас ее отпустило и швырнуло вперед, отчего она на мгновенье зарылась носом.
— Садись на пол! — заорал вдруг лесничий, раздвинув ноги от борта к борту и вцепившись в румпель обеими руками. Одной уже не мог управлять. Артем соскочил со скамейки, плюхнулся на деревянный настил, пальцы прилипли к режущим кромкам бортов.
Волна ударила в корму, ее подняло так высоко, что нос лодки провалился в ушедшую вниз воду. Взревел обнаженный винт, бешено вращаясь на холостом ходу, потом загудел натужно, с надрывом, когда лодка выровнялась.
И тотчас нагнала другая волна, выше прежней, и корму снова подкинуло, и Артему казалось чудом, что Иван держится, не свалился на него с вышины, висит на фоне яркого неба.
Корма плавно осела, теперь вздыбился нос. Под днищем бурлило, мотор почти не слышался, словно захлебнулся. Артем с тревогой наблюдал, как Иван, сжав зубы, косился на мотор. Вытянет ли вал, осилит ли крутизну?
И вдруг нос зарылся в воду, ледяные брызги хлестанули Артема, как из ведра. Он мгновенно стал мокрым.
Иван, ошалело блестя глазами, выжидал, пока проходил большой вал. За ним катился поменьше — последыш, тоже подхватывал лодку, тащил на своем гребне, пока она не отставала, и ее не настигал новый вал.
— Держись! Немного осталось! — ревел Иван.
Артем и сам видел, что немного, но чем ближе продвигались к скалам Щучьего, тем страшнее становилось. Под ногами хлюпала вода, она все прибывала.
От скал шел ломаный вал, о нем Артем тоже знал из рассказов лесников. Ударившись об отвесные каменные стены, волны откатывались назад, сшибались с другими, идущими к берегу, и вскидывались водяными столбами. Увидев эти ребристые, вспенивающиеся на двухметровую высоту столбы воды, Иван побелел, скулы совсем заострились. Губы шептали непонятное.
Лавировать становилось все труднее, волны налетали отовсюду: спереди, с боков, сзади, и нельзя было допустить, чтобы две волны встретились под днищем.
Гудели и бухали клепаные дюралевые листы. Казалось, сейчас вырвет все заклепки, хлынет черная вода и не за что будет уцепиться. Тогда — конец.
Корму стремительно бросило вверх, внутри у Артема будто что-то оборвалось, сосущая пустота ужаснула его. Он видел, как вздыбился над ним Иван, взболтнув в воздухе ногами в резиновых сапогах с рубчатыми, мокрыми подошвами, и повис боком, уцепившись за румпель. Сейчас он сползет вниз, и потерявшую управление лодку перевернет, как ореховую скорлупу.
Сбоку, возле борта, ухнуло, будто взрыв, Артема накрыло водой. Захлебываясь, увидел зеленый, с ослепительными блестками, водопад и Ивана, который все еще висел над ним, не отпуская ручку, вцепившись в нее побелевшими пальцами.
Вода и небо менялись местами, Артем не мог сообразить, в каком он положении. Видел то вздрагивающее всеми переборками дно лодки, то зеленое солнце, прыгающее по волнам, то неподвижное, будто маска, лицо Ивана, висящего над ним, и это было самое страшное…
Лодку приподняло и бросило плашмя. От бортов плоскими листами ударили брызги, накрывая волны, сверкнула синяя радуга на фоне черных близких скал.
«Боком несет», — ужаснулся Артем, хватаясь руками за решетчатый настил. Рука нащупала что-то скользкое, круглое. Это была фуражка Ивана. И лесничий уже не висел, он сидел возле мотора и, не мигая, расширившимися глазами смотрел на уходящую высоко черную стену, дергая румпелем из стороны в сторону. Рыжеватые волосы прилипли ко лбу, из нижней губы сочилась кровь, размытой струйкой стекая по подбородку.
«Ну, сейчас… сейчас…» — шептал Артем, видя над головой каменную щучью морду и черные спины валунов возле борта. Затаившись, ждал удара, ждал скрежета и клекота прорвавшейся в лодку воды, но боковая волна, обнажив камни, вдруг, играючи, отбросила лодку.
Скала отодвинулась, пошла за корму, и вдруг перед глазами предстал заливчик с сочными зелеными берегами, неестественно спокойный, приютившийся в затишье.
На берегу чернела лодка, Иван правил к ней на малом газу и потом совсем заглушил мотор. Тишина поразила Артема. Он долго сидел без движения после того, как нос моторки мягко ткнулся в пологий травянистый берег. Он слышал, как колотится сердце, и не расцеплял закостеневших пальцев на кромках бортов.
— Еропла-ан! — пропел Иван нервно. — Еще бы чуть-чуть и — привет! Налимов кормить!
Он замолчал, уставился на берег. Артем повернул нехотя голову. Возле лодки сидел крупный, волчьего цвета, пес, глядел на людей изучающе.
— Дома Клубков, — сказал Иван. — Соболь здесь.
Он вылез из лодки, подтащил ее. Пес обнюхал лесничего, заломленный на спину колечком пушистый хвост приветливо подрагивал.
— Собаке цены нет, — Иван гладил пса, щекотал за ушами. — Идет за любым зверем. Веришь, один марала и медведя держит.
Артем, пошатываясь, вылез из лодки.
Из большого бревенчатого дома, одной стеной выпирающего из березника, вышла женщина. Посмотрела из-под руки, медленно пошла навстречу.
— А я гляжу в окно, кто бы это? Один вроде как Иван, а другой незнакомый, — голос у нее низкий, но звучный, приветливый. Женщина немолода, а белолица, приятна. На плечи накинута стеганая телогрейка, на ногах мягкие сапожки без каблуков — охотничьи обутки. Такие Артем видел у лесников. В них удобно тайговать.
— Здравствуй, Семеновна, — Иван достал из лодки мокрую фуражку, выжал, встряхнул, расправил мятый околыш. — Сам-то дома?
— Дома. Отдыхает. Да че мы стоим? Вон как вас наполоскало, как мыши мокрые. Ну, пошлите.