Стоял Иван с Кугушевым, слушал, что тот говорил, но слова лесника проходили мимо, душой Иван был там, на своем участке, и в глазах стояли сломанные стволики.
Появился Матвей, тоже озабоченный.
— Кончайте курить, давайте в зал, — говорил главный лесничий и подталкивал рабочих к дверям.
Мужики с готовностью потянулись в зал, но сесть норовили подальше от крохотной сцены со столом, накрытым красным. Устраивались на последних скамейках, в углах, где сумрачнее, а значит, поспокойнее. Шибко на виду быть стеснялись.
Артем тоже сел на последнюю скамейку, рядом с Анисимом, одетым в синюю косоворотку. По соседству с ними вертел кудлатой головой Ларион. Вид благостный, под хмельком уж. Подмигивал соседям, щерился — все ему нипочем.
В первом ряду устроился только Гаврила Афанасьевич. Рассудив, что оттуда и виднее, и слышнее. Мужики подсмеивались:
— Ты бы сразу в президиум!
Гаврила Афанасьевич оборачивался, шутливо грозил им пальцем и покидать своего места не думал.
Разговоры и смешки смолкли. К столу президиума шли Глухов, Матвей, Трофимыч, который на всех собраниях вел протоколы. Сели за стол, о чем-то посовещались между собой, и тогда поднялся Дмитрий Иванович.
— Так вот, товарищи, к чему наша безалаберность приводит, — Дмитрий Иванович помолчал, укоризненно оглядывая зал. — Могу порадовать: Зуев угробил трактор. Теперь будем сидеть без света.
— Как угробил? — спросили из задних рядов.
— Вечером напился, уснул. А в двигателе, оказывается, протекал масляный радиатор. И вот результат: полетели подшипники. Так, Матвей Матвеевич?
— Так, — качнул головой главный лесничий.
— Угробить трактор, оставить все село без света! Ведь это же вредительство! — продолжал Глухов, — Что теперь прикажете делать? Один пьет в рабочее время, другой по три дня на работу не ходит. Вот Спирин… Его на день в Ключи отпустили, а он три дня там пропадал.
— Тут другое, Дмитрий Иванович, — сказал Матвей. — Он за красками отпрашивался, а в Ключах их не оказалось. Полетел в город. Подвела погода.
— Краски красками, а обход три дня без надзора.
Глухов наклонился к Трофимычу и что-то зашептал ему на ухо. Тот сошел со сцены, переднюю пустую скамью отодвинул к сцене, отделив ее таким образом от зала. А когда поднялся на сцену, сказал:
— Зуев и Спирин, прошу выйти сюда!
Ларион шел к сцене, дурашливо улыбаясь. Перед тем, как сесть на скамью, он сдул с нее невидимую пыль. Сел задом к залу, чем вызвал веселый смех среди мужиков.
— Садитесь лицом к народу, — сурово сказал ему Дмитрий Иванович и с презрением отвернулся.
— Ладом садись, ладом, — крикнул Гаврила Афанасьевич Зуеву. — Пускай на тебя все посмотрят, какой ты есть. Бесстыжий! Счас мы с тебя и за муку, и за поросенка спросим!
Матвей недовольно махнул старику рукой, чтобы замолчал. Потому что смех уже слышался отовсюду, а разговор предстоял серьезный.
Анисим шел к скамье, не глядя на людей, ссутулился и даже, кажется, стал меньше ростом. Он сел рядом с Ларионом, опустив глаза к полу, судорожно расстегнул ворот, будто его мучило удушье. Артему стало его жалко.
— Кто желает сказать? — спросил Дмитрий Иванович, пытливо оглядывая зал. — Давайте не будем тянуть время. Света, сами понимаете, — покосился на притихшего Лариона, до которого тоже дошло, что дело серьезное, — света нет, дотемна надо кончить.
Тишина стояла мертвая, слышно было, как скрипит кончик карандаша Трофимыча, ведущего протокол.
— Будем молчать? Или вы считаете, Зуев и Спирин поступили правильно? Может, мы им благодарность объявим? Премию дадим?
Артем нашел глазами Ивана. Тот сидел впереди на два ряда, немного наискосок. Сбоку виднелась его острая скула. Надо было сесть с ним. С Иваном Артем себя чувствует смелее.
Глухов посмотрел на сидящего впереди Кугушева.
— Может, нам товарищ Кугушев выскажет свое мнение?
Сзади засмеялись.
— Ничего смешного не вижу, — укоризненно проговорил Дмитрий Иванович. — Решается судьба людей. Как мы решим с ними поступить, так и будет.
Гаврила Афанасьевич растерянно оглянулся и, пригнувшись, пошел к задним рядам.
— Ты куда? — остановил его Матвей.
— Я думал, может, не туда сел.
— Говорите с места, — досадливо поморщился Глухов.
— Дак че говорить-то? Оно, конечно, плохо, что Ларион загубил мотор. По пьяному делу че хошь загубишь. Вот взять мою муку…
— Речь не о муке, — перебил Матвей. — Речь о тракторе. Как ты предлагаешь поступить с Зуевым?
— Пускай ремонтирует. Сломал, дак исправляй сам.
— И все?
— А че еще? — развел руками лесник.
Матвей махнул ему рукой, дескать, садись. Гаврила Афанасьевич, довольный, что оставили в покое, перебрался к мужикам, в угол.
— Можно я? — поднял руку Матвей.
— Да, конечно, — разрешил Дмитрий Иванович и смотрел на него настороженно.
— Смех смехом, мужики, а дело серьезное. Сколько мы предупреждали Зуева, сколько уговаривали — не помогает. Сами скажите: как с ним быть? Сегодня он лишил нас света, завтра «Дозор» на камни выбросит или утопит. На чем мы продукты к зиме завезем? — помолчал, давая всем поразмыслить. А поразмыслить было над чем. Завозка продуктов — и без того сложное, хлопотное дело, и если лишиться катера — заповедник будет как без рук. Это понимали все — притихли, задумались. — Дмитрий Иванович стоит за то, чтобы с Зуева высчитать за ремонт двигателя, а самого выгнать. А значит, и выселить из Полуденного…
— Да, да, товарищи, — перебил с места Глухов. — Прошу всех учесть: кого мы увольняем, тот автоматически теряет право на жительство на территории заповедника!
— Я сначала было не хотел так жестко, — продолжал Матвей. — Не соглашался с директором. А тут вижу — Ларион и сейчас выпивши, никаких выводов не сделал. Трактор спалил и веселится. Так, может, на самом деле обойдемся без него? Потому что человек он, прямо скажем, ненадежный, а? — И смотрел в зал, как бы спрашивая совета.
Сзади послышался топот. По проходу бежала жена Лариона. Она подскочила к мужу, стала бить его остренькими кулачками по плечам, по голове, всхлипывая. И тот неловко изворачивался, заслонял лицо ладонями.
— Говори, изверг! Говори народу, мучитель! На колени встань! — жена стаскивала Лариона с лавки, пытаясь поставить на колени, и стонала от бессилия, потому что это ей не удавалось.
— Так нельзя! — вскочил Дмитрий Иванович. — Уберите ее! — он растерялся, и Матвей, и все в зале растерялись, немо смотрели на эту жутковатую сцену.
— Всю жизнь из-за него как проклятые… — плакала жена Лариона и обессиленно опустилась на скамейку рядом с мужем.
Тяжелая тишина висела в зале. А Матвей все стоял и немо глядел то в зал, то на жену Лариона. Заговорил с хрипотцой:
— Вот так, мужики… Ну, а тебе, Зуев, сказать нечего?
Тот встал с усилием, будто поднимал тяжесть, потоптался, поглядел на жену, выдохнул:
— Ежели простите, оставите меня, то, — прижал растопыренную пятерню к груди, — честно: сроду больше от меня ничего худого не увидите. А если что, вешайте камень на шею и кидайте с дамбы. Туда мне и дорога.
— Ну, как? — спросил Матвей. — Что решим? Поверим?
— Поверим! — загудели мужики облегченно.
— В случае чего — сам разрешил. Камень на шею! — уже снова шутили, но чувствовалось, все были довольны, что обстановка разрядилась. Зуевых, особенно жену, жалели.
— Я предлагаю так, — тряхнул кулаком Матвей. — Трактор Зуев пусть отремонтирует за свой счет. И объявить ему выговор с последним предупреждением.
— Правильно! — поддержали все.
— Ему на первых порах будет трудно, — поднялся Иван с места. — И давайте договоримся, чтобы никто с Ларионом не выпивал, не угощал его. Какое бы кому доброе дело он ни сделал — водки ему ни капли. Согласны?
— Это мы даже с радостью! — крикнул под хохот зала Гаврила Афанасьевич. — Хватит, попил!
— Фрося здесь? — перекрывая смех, громко спросил Иван.
— Здесь!
— Лариону водки не отпускать. Ни под каким видом. Будет вести себя по-человечески, жена купит и угостит!
Мужики хохотали единой глоткой.
— Он сам-то согласный? — спросил кто-то.
— Согласный, согласный! — подтвердила за Лариона жена.
Дмитрий Иванович нервно барабанил пальцами по столу, нетерпеливо ждал, когда шум уляжется. Потом встал.
— Теперь — Спирин.
— Предупредить! — кричали из зала.
— И все? — строго спросил директор. — Между прочим, раньше за прогул судили.
— Что было, то сплыло! — выкрикнул Тихон и вскочил под пристальным директорским взглядом. — Че у нас получается? Мы вот Анисима равняем с Ларионом. Правильно это, нет?
— Нет! Неправильно!
— Вот и я говорю. Анисим — мужик серьезный, у него талант. Я че хочу сказать: радость нам от него!
Дмитрий Иванович, сжав виски ладонями, цепко глядел на Тихона. Не удержался, спросил:
— Значит, ему все позволено?
Анисим шевельнулся на лавке, поднялся.
— Я, мужики, виноват, — сказал он и вздохнул. — Вы меня не защищайте. Директор правильно сказал. У меня никаких тут особенных прав нету. Права у нас у всех одинаковые, что у Лариона, что у меня. А за вину мою — наказывайте. Как на душу придет, так и наказывайте. А простите меня, я на трех обходах тропы вычищу, избушки отремонтирую. Потому как искупить я должен. Я ведь, кроме того, и Матвея Матвеевича, можно сказать, подвел…
— А чьи тропы-то будешь чистить? На каком обходе? — поинтересовался кто-то из дальнего угла.
— А чьи прикажете. Мне без разницы.
— Строгий выговор! — сказал Дмитрий Иванович. — Кто за это? — и первый поднял руку. Поднял руку и Анисим, а глядя на него, весь зал. — И тропы! — продолжил Глухов.
— И тропы, — как эхо, повторил Анисим.
Люди шумно поднимались со своих мест, закуривали, некоторые уже потянулись к дверям, но Трофимыч, вскочив, застучал костяшками пальцев по столу.
— Собрание еще не кончилось! Садитесь на места!
Матвей недоуменно поглядел на Дмитрия Ивановича, что-то спросил, тот ответил, после чего главный лесничий озаботился, нашел глазами Ивана Рытова, значительно поглядел на него, будто от чего-то предостерегал. Глухов перехватил его взгляд, нахмурился, выждал тишину.
— На западной границе заповедника, — начал он негромко, доверительно, — строится рудник. Вы, конечно, все об этом знаете, знаете и о том, что рудник этот очень важный, — поднял вверх указательный палец и подержал его так, и помолчал, давая возможность осмыслить услышанное. — Но там сейчас, как бы это выразиться, прорыв… И вот строители обратились к нам с просьбой помочь им. Нужны вальщики со своими пилами. Я был в районе на активе, пообещал товарищам. Так и заверил, что людей дадим. Выручим.
— А надолго туда? — спросил кто-то.
— На недельку, от силы на полторы. Конечно, тем, кто останется, придется немного поднажать. Обслуживать по два обхода. Это трудно, но я думаю, справимся. — Дмитрий Иванович пытливо оглядел зал. Было тихо. Совсем тихо, даже Трофимыч не шуршал своим карандашом — замер. — Полторы недели, — продолжал Дмитрий Иванович, — это не так страшно. Зато, если мы окажем помощь, и заповеднику будет польза. Рудник нам кое-чем поможет.
— Чем? — выкрикнул одинокий голос.
— Материалами. У них и кровельное железо есть, и шифер. А это, как вы знаете, дефицит. Многие из вас жалуются — текут крыши. А кровельного материалу у нас, — развел руками, — кот наплакал.
— Жести бы надо. Ларь обить, а то — мыши! — подал голос Гаврила Афанасьевич.
Мужики добродушно засмеялись, но тут же и сами стали называть другие свои нужды: бензина надо, стекла оконного.
— Все будет, — успокаивал Дмитрий Иванович. — Может, даже запасные части к трактору достанем, если, конечно, найдем с рудником общий язык. Соседи они богатые, с ними надо быть поближе. Так что, может, добровольно кто желает поработать на валке леса? Поднимайте руки.
Руки тут же поднялись, и Трофимыч принялся записывать. Многих записал. И когда Рытов тоже медленно поднял руку, кончик карандаша Трофимыча клюнул листок бумаги, да так и замер. Бухгалтер поднял голову, повернулся к Глухову, жестом спрашивая, как быть.
— Вы что, Рытов, тоже хотите на валку? — иронически спросил Дмитрий Иванович.
— Нет, у меня вопрос. Сколько людей вы хотите послать?
— Человек пятнадцать.
— Много. Помочь руднику, конечно, надо. Никто не спорит. Но отдавать сразу половину лесников — это я не знаю… Зачем крайности, Дмитрий Иванович. Послать человек пять-семь.
— Зря вы паникуете, Рытов, — досадливо перебил его директор. — За неделю-полторы ничего у нас тут не случится. Каждый возьмет еще по обходу — только и всего. Ну, поднажмут наши лесники. Ничего тут страшного не вижу.
— Нет, Дмитрий Иванович, — Иван упрямо мотнул головой. — Время сейчас неподходящее, чтобы заповедник так оголять. Посылать надо человек пять-семь. Не больше.
Руки опустились.
— Время как время, — пожал плечами Глухов и посмотрел на главного лесничего, который сидел, насупившись, не глядя в зал. — Матвей Матвеич, как вы смотрите? — в голосе Глухова теплилось ожидание.
Матвей медленно поднялся, пригладил ладонью жесткие волосы.
— Рытов-то, однако, прав, — сказал он со вздохом и обвел глазами мужиков. — Попроси у нас людей в начале мая или поздней осенью, в дожди — одно дело, а сейчас — другое. Сушь стоит, мужики. Тайга как порох… — обернулся к директору. — Вы, Дмитрий Иванович, человек у нас еще новый, не знаете, а лесники соврать не дадут. Года не проходит без пожаров. Это как напасть какая. Каждый год тушим. Сухие грозы. Так что лесничего в этом я поддерживаю. Выделим семь человек, и то помощь.
— Правильно! — выкрикнул Тихон. — А там, на руднике, передайте, что больше послать не смогли. Они поймут!
— Голосовать! — кричали из зала.
Дмитрий Иванович усмехнулся.
— Не надо, — сказал он устало. — Не колхозное собрание. Вы одно поймите, — глядел на Тихона, — мне самому ничего не надо. Для вас стараюсь. Чтобы вам лучше было.
— Которые записались лишние, то как? — спрашивали с мест.
Отмахнулся.
Задвигались скамейки. На задних рядах уже курили. Мужики повалили на улицу, но расходиться по домам не спешили. Так и стояли кучей, проводя еще одно, теперь уже неофициальное собрание.
12
Иван собирался на работу молча. Раздраженно стряхнул с ног комнатные тапочки, купленные Тамарой, опустился на лавку у порога, нашарил под ней шерстяные носки. У одного оказалась протертая пятка. Раньше бы этому особого значения не придал, сам бы заштопал, а тут и заштопывать не стал. Сунул ноги в резиновые сапоги, притопнул.
«Вот она, забота», — злясь, подумал он.
— Ребенка разбудишь, — сказала Тамара бесцветным голосом, не оборачиваясь к мужу. Она стояла у окна, скрестив на груди руки. За стеклом было серое, выжженное зноем небо. Жидкие клочковатые облачка висели над озером, размывали даль, кутали вершину Громотухи, отчего гора казалась выше, чем есть.
Дней десять назад у них случился крупный разговор, и все эти дни жена не замечала Ивана: ходит из угла в угол или смотрит в окно. Не видно, чтобы считала себя виноватой.
Они тогда собирались на день рождения к Вере, и Иван искал галстук. Случайно залез в средний ящик комода, где хранились вещи жены, переворошил там все и уже собрался задвинуть ящик, как заметил в углу небольшой узел. Развязал его и увидел двух хорошо выделанных соболей.
Тамара, в красном праздничном платье, только что отвела Альку к бабке Спирихе и примеряла туфли на кухне.
— Это что? — вылетел Иван из спальни. — Где взяла?
Тамара жалко улыбалась, видимо, не знала, что ответить, испуганно смотрела в заострившееся мужнино лицо.
— Где ты это взяла? — Ивана лихорадило.
— Купила, — холодно ответила Тамара, оскорбленная его тоном.
— У кого?
Она пыталась вырвать шкурке, но Иван не дал. Он вдруг вспомнил ночной визит Клубкова и жену, покорно исполняющую его приказы.
— Тебе их Клубков подарил…
— Ты с ума сошел! — кровь прилила к ее щекам от мужнина усмешливого взгляда.
В праздничном платье Тамара лежала на кровати лицом к стене и плакала навзрыд, а Иван, задыхаясь от возмущения, ходил по комнате.
— Ты понимаешь, что натворила? — лезли, царапая горло, слова. — В какое положение ты меня поставила? Жена лесничего купила у браконьера соболей!
Иван потом успокоился и говорил уже тише. А жена все плакала, и ни слова в ответ. Сколько дней прошло — она все молчит. Завтрак нарочно не сготовила, и Иван, глотнув из носка чайника холодной заварки, сунул в карман штормовки несколько кусков сахару, выскочил за дверь.