— В гробу найдется!
Тетя как-то очень решительно направилась к дому. Мама поспешила вслед за ней.
Утро мать опять начала с поисков серьги. В глазах ее сквозила усталость, должно быть, не спала всю ночь. Я стал помогать ей искать. Но мы не нашли ничего ни сегодня, ни завтра. Мать спрятала куда-то оставшуюся серьгу, чтобы о пропаже не узнал отец.
Если бы Шаропат-апа не приходила к нам в тот день и не говорила о том, что хочет вставить золотой зуб, тетя, наверное, позабыла бы о случившемся.
Стояла середина лета, когда тетя опять пришла к нам. То, что это была середина лета, я помню потому, что она принесла раннего винограду, хотя и жила в городе. Мы с братьями набросились на виноград. Вы ведь знаете, как бывает в кишлаке: стоит заявиться в дом гостю, как тут же собираются и все соседи. В тот вечер первой зашла к нам Шаропат-апа. Радушно поздоровалась, обняла тетю. Потом повернулась к матери:
— Посмотрите. — Она пальцем приподняла губу, и во рту сверкнули два золотых зуба.
— Очень хорошо, — тихим голосом сказала мать. — Вы что, с браслетом расстались?
Шаропат-апа почему-то покраснела.
— Да нет, — сказала она и приподняла рукав платья. — Браслет на месте. Муж сказал: «Береги браслет. Невестке своей подаришь, когда сына поженим». — Она улыбнулась, широко раскрыв рот. Наверно, чтобы еще раз показать золотые зубы. — Муж стал лучше себя вести. Поумнел, слава аллаху! Скоро женим Хакимджана. Этой осенью устроим пышную свадьбу.
— Из чистого золота ваши зубы! — с иронией сказала тетя. — Пусть же они век вам служат!
Шаропат-апа была в хорошем настроении, а мать вела себя как-то беспокойно, тетя сидела хмурая.
— Завтра утром приглашаю вас к завтраку, — сказала Шаропат-апа.
— Нет, я чуть свет уеду, — тетя отвернулась.
Только никуда она чуть свет не уехала. Я проснулся от ее громкого голоса.
— Гляди-ка, греха не боится! Ни стыда, ни совести! Это она украла твою серьгу! И вставила себе зубы. Это золото особое, я сразу его узнала.
— Э, у таких стыда не бывает! «Чей это голос?»
Я высунулся из-под одеяла и увидел толстую Отин-хола.
— В тот раз, когда справляли поминки Иная-хромого, два чайника пропало, — продолжала она жалобным голосом. — Я подумала, никто не возьмет, кроме Шаропат. Зашла к ней домой, прямо на кухню, и вижу: стоят эти чайники там. Я сразу узнала их. «Как они очутились здесь?» — спрашиваю. А она и глазом не моргнула. «И сама не знаю», — говорит. «Чтоб ты подохла, воровка, разве у чайников есть ноги, чтоб они сами прибежали к тебе в дом?»
— А еще хвалит своего мужа, этого остолопа. Говорит, поумнел! — Тетя со злостью стукнула кулаком по хонтахте так, что суставы на ее пальцах хрустнули. — Горбатого только могила исправит. Этот усатый никогда не поумнеет.
С чайником вошла в комнату мать.
— Да хватит об этом, — сказала она тихо. — Я же не поймала ее за руку. Что теперь поделаешь?
— Слишком вы щедрая, сноха! — отозвалась тетя сердито. — Вы же не ханская дочь! Давайте одевайте сына. И сами тоже одевайтесь. Сходим кое-куда.
Мать поставила чайник на хонтахту и с удивлением посмотрела на тетю, потом на Отин-хола.
— Куда это?
— На кладбище! Это вас устроит? — Тетя так глянула на мать, будто во всем виновата только она одна. — В нашей махалле есть гадалка. Ей ничего не стоит сделать так, что и вода потечет вспять. Пойдемте к ней. И вы тоже, уважаемая Отин-хола. Погадаем. Пусть она после этого попробует отказаться!
— Да неудобно вроде, — сказала мать, растягивая слова. — Ведь мы соседи. Словно два глаза на одном лице.
— Эге! — Тетя поднялась с места и со злостью в голосе сказала: — Конечно, вам эта серьга даром досталась, но ведь это единственное, что осталось от моей матери! Этого вам не жалко, а воровку жалко? Выходит, так? Ну, вы меня, кажется, плохо знаете. Я выведу ее на чистую воду. — Тетя обернулась ко мне: — Будем гадать при этом ребенке. Невинный ребенок скажет правду. Пойдешь с нами?
Я вскочил с постели:
— Пойду! Пойду!
Я сразу подумал о том, что если поедем к тете, то я покатаюсь на трамвае. И досыта наемся винограду.
После завтрака я, тетя, Отин-хола и мать двинулись в путь. Я знал, что пешком мы дойдем только до Бешагача. А там сядем на трамвай. Дзинь-дзинь! Ох, как здорово!
Но до Бешагача столько еще надо пройти пешком! Не успели добраться до Домрабада, как мне стали жать ботинки. Я снял их и пошел босиком. Как же это приятно — летом на рассвете шагать босиком. Мелкая, как мука, прохладная пыль вылетает из-под пальцев. Идешь, идешь и ни чуточки не устаешь.
Мы миновали Лайлактепа и вошли в Казирабад. Здесь напились холодной как лед прозрачной воды из бьющего ключом родника. Вскоре подошли к Чиланзару. Вдоль дороги тянулись густые заросли кустарника с белесыми, покрытыми пылью листьями и колючками. Это чилон жийда, разновидность джиды, отсюда и название местности — Чиланзар. Дорога обсажена также грушевыми деревьями. Плоды еще не созрели. Когда проходишь под деревьями, опавшие листья прилипают к пяткам, и возникает неприятное ощущение.
А какое удовольствие пройти по мосту! Внизу чернеет вода. Глянешь, аж голова кружится. Мать не разрешила мне идти по краю моста: сказала, будто вода притягивает к себе человека и он может упасть… По самой середине моста вереницей тянутся арбы, запряженные лошадьми и ослами. Мост узенький, и движение поэтому одностороннее: сперва едут с одной стороны, а на другой поджидают своей очереди. Арбакеши ругаются, ослы кричат; по мосту проходят даже верблюды, нагруженные множеством мешков с соломой, вокруг рта у них пена. Как только мы перешли через этот мост, сразу же услышали стук трамвайных колес. Это уже Бешагач.
…Я думал, что та гадалка, о которой говорила тетя, должна бы походить на тетушку Ачу — цыганку. Она оказалась совсем на нее непохожей. Сойдя с трамвая, мы очутились на узенькой улочке, дома вдоль нее скрывались за урючинами со спелыми плодами. Затем мы вошли в какой-то маленький дворик, в котором росли белые ирисы. Заметив собачку, лежавшую в тени погреба, я остановился. Она была очень похожа на мою собачонку, такая же маленькая, но только не черная, а белая. Почему-то она даже не залаяла.
Мы вчетвером прошли на айван. Здесь нас встретила с улыбкой маленькая старушка в белом платке и в платье с длинными рукавами. Я не мог поверить, что это и есть гадалка.
— Какой славный мальчик, — сказала она, целуя меня в щеку.
К потолку была подвешена клетка, в ней сидела перепелка, она не пела, но все время скакала по клетке, и поэтому на палас из клетки падали зернышки. Пока я сидел и разглядывал перепелку, тетя разъяснила гадалке суть дела.
— Пойдемте, — сказала старушка, поднимаясь с места. И похлопала меня по плечу: — И ты тоже, сладкий.
Мы прошли в низенькую, полутемную сырую комнату, в нишах которой лежали какие-то книги, как выяснилось, на арабском языке. Старуха молча вышла. Мать, Отин-хола, тетя и я уселись в ряд на тонкой курпаче. Через некоторое время снова вошла старуха, в одной руке она несла большую фарфоровую чашку, в другой — белую ткань, похожую на простыню.
— Ты садись вот так, — сказала она и усадила меня посреди комнаты. — Вытяни ножки. Нет, расставь их немножко.
Я сел, как мне было сказано, и старуха поставила мне между ног касу. Я увидел, что каса полна воды.
— Сиди и гляди на воду, — ласково сказала она. — Я буду читать молитву, а ты, кого увидишь в воде, того и назови. — И накрыла меня сверху простыней.
Сразу стало темно. Старуха начала говорить что-то непонятное для меня. Мне показалось, что я задыхаюсь. Я испугался.
— Ма-а-ма! — закричал я.
— Сиди тихо! Никуда твоя мама не убежит.
Кто-то толкнул меня в плечо. Услышав сердитый окрик тети, я прикусил язык. Теперь я немного стал различать свет. Но, кроме поблескивающей в касе воды, я ничего не видел. Прошло довольно много времени. Оттого что я сидел не шелохнувшись, у меня затекли шея, ноги. И я возненавидел Шаропат-апа, из-за которой я сейчас так мучился. Если бы она не стащила серьгу у матери, я бы сейчас не сидел здесь, а играл бы в свое удовольствие. Я думал только об этом. И вдруг вижу, из-под воды глядит на меня Шаропат-апа. Глядит и смеется. Даже два золотых зуба ее увидел. И что есть мочи заорал:
— Шаропат-апа! Я ее видел!
С меня тут же сняли простыню. То ли от страха, то ли от того, что трудно было дышать, я весь взмок.
— Ваше подозрение подтвердилось, — сказала гадалка, глядя не на мать, а на тетю. — Даст бог, вернет она то, что взяла у вас, уважаемая!
— Вот, а я что говорила! — Тетя с победоносным видом оглядела всех по очереди. — Я ее теперь замучаю, как собаку!
В тот день мы ночевали у тети.
Как и грозилась, на следующий день она устроила Шаропат-апа «собачью» жизнь. Мать, Отин-хола и тетя, захватив с собой и меня, направились к нашей соседке. Та сидела на циновке, разостланной да супе, и чесала вату. При каждом ударе тонкими палочками по вате поднимается пыль. Увидев гостей, входящих в дверь, она вскочила с места, не выпуская из рук палочки. Хотела было поздороваться, раскрыв объятия, как вдруг тетя заорала:
— Я не желаю здороваться с негодяйкой, которая вставляет себе зубы из чужого золота!
Шаропат-апа так и застыла на месте с палочками в руках.
— Что… что вы такое говорите, уважаемая? — спросила она, побледнев.
— А то и говорю, чтоб вернули украденное!
Шаропат-апа еще больше побледнела.
— А что я украла? — проговорила она дрогнувшим голосом. — Скажите, что?
— Э, бросьте! — Тетя отмахнулась от нее рукой. — Сделали себе зубы из серьги моей снохи, а теперь притворяетесь такой невинной. — Она взглянула на Отин-хола. — Вот свидетель! Мы гадали с помощью вот этого непорочного мальчика. Он сказал, что это вы украли!
— Ой, чтоб мне умереть сейчас! — Палочки выпали из рук соседки. — Какой позор, — сказала она плача. Затем повернулась к матери: — Как же вам не стыдно! У меня сейчас совсем другие заботы. Сына собираюсь женить. Если я украла у вас хоть иголку, умереть мне на этом месте! — Последние слова ее заглушили рыдания. — Чтобы мне похоронить всех моих четверых детей, если я это сделала!
Теперь побледнела мать.
— Ой, милая, не говорите так! — сказала она дрогнувшим голосом. — Возьмите свои слова обратно! Если вы и подобрали мою серьгу, я вам прощаю!
— Э, снова вы за свое! Тоже мне байвачча, черт вас дери! — Тетя резко повернулась и пошла прочь. В дверях она обернулась: — Лучше признайтесь! Не то плохо вам будет!
Вслед за тетей ушла и Отин-хола. Шаропат-апа все еще всхлипывала, а мать стояла перед супой, опустив глаза.
— Пусть аллах покарает этого клеветника! — сквозь слезы выдавила Шаропат-апа. — Пусть никогда он не добьется в жизни своей цели.
— Оставьте, соседушка. — Мать еле сдерживалась, чтобы не заплакать. — О аллах, да пропади она пропадом эта серьга! Не принимайте близко к сердцу, милая!
— Не успокоюсь до тех пор, пока аллах не покарает клеветника! — С этими словами Шаропат-апа ушла в дом.
Мать постояла с минуту перед супой и вдруг набросилась на меня:
— Что ты торчишь здесь, как пень? Прочь с глаз моих, ублюдок!
Да, нехорошо получилось. С того дня соседка перестала здороваться с матерью.
Но самое худшее случилось через два месяца, в один из прохладных дней.
В тот день, придя домой из школы, я увидел мать сидящей на сундуке словно изваяние. Видимо, она доставала из сундука теплую одежду, в комнате пахло нафталином, на полу лежали бумазейные платья, чапаны, теплые шапки. Глаза матери распухли от слез. Я испугался, мало ли что могло случиться. Тихо подошел к ней. А она даже не шевельнулась. Я взял ее за руку, но она дернулась так, словно ее ужалила змея.
— Лучше б ты не появлялся на белый свет! — закричала она, в глазах ее вспыхнул гнев. — Лучше б ты не дожил до того дня, чтоб тебе пусто было!
Услыхав такие страшные проклятья, я остолбенел. Никогда прежде мать не говорила мне таких слов.
— Почему ты тогда сказал так, чтоб гнить тебе в могиле! — снова гневно прокричала она.
— Когда? Что сказал?
— У гадалки, сгореть бы тебе в могиле, у гадалки! — что есть силы закричала она. — Почему ты сказал, что видишь Шаропат-апа?
— А что мне было делать? — завизжал я от обиды. — Я сказал то, что видел!
— Да вот же, чтоб ты ослеп, вот же! — Мать швырнула на пол то, что сжимала в ладони. Золотая серьга, ударившись об пол, звякнула и подпрыгнула. — Она зацепилась за мою кофту, оказывается! Прочь, чтоб глаза мои тебя не видели! Лучше умереть, чем оклеветать невинного человека! — И тут же схватила меня в объятия, прижалась лицом к моему лицу и заплакала: — Что же мы теперь делать-то будем, сыночек! — От слез матери и мое лицо тут же сделалось мокрым. — Что делать будем, сынок! Как мне пережить такой позор, сыночек, родненький! — Силы покинули мать, и она упала лицом на сундук.
А спустя немного времени была свадьба. Шаропат-апа мать не пригласила. Но мать нажарила целую чашку хворосту и как ни в чем не бывало пошла в тойхану и усердно помогала там.
Вечером посреди двора разожгли большой костер. На сына Шаропат-апа, Хакима-ака, как две капли воды похожего на свою мать, надели полосатый халат, чалму и заставили его сделать три круга вокруг костра. Зазвучали карнаи и сурнаи… Ходжа, Вали и я быстренько заходим в комнату, где суетятся женщины, обслуживающие гостей, наполняем карманы сладостями — и во двор… А потом в темных углах двора играем в прятки.
Хоть я и поздно лег в ту ночь, но проснулся чуть свет. Гляжу, дома никого нет. Значит, все уже в тойхане.
Я наспех, по-кошачьи, умылся и побежал туда. А как же иначе, надо не пропустить «келин салом».
К счастью, я не опоздал. Во дворе, перед входом в дом, столпились родственники Шаропат-апа, те, кто помогал обслуживать гостей на свадьбе. Мужчин было мало, в основном женщины. Только матери нигде не было видно. Заприметив Вали, который сидел на бревне за перевернутым казаном в самой глубине двора, я поманил его пальцем.
И вот Отин-хола, да-да, та самая, которая уверяла, что Шаропат-апа воровка и что у нее нет совести, вместе с нами ходившая к гадалке, толстая Отин-хола выводит на порог невесту в белом шерстяном платке, который закрывает лицо. Но у стоявшей поблизости незнакомой женщины глаз оказался зоркий.
— Вай, до чего красива! — громко прошептала она. — До чего стройна, вместе с ложкой воды проглотить можно!
— Повезло этому рыжему, — вторила ей другая женщина.
Отин-хола кашлянула и громким голосом сказала:
— Ассалом алейкум, келин сало-о-ом!
Невеста слегка наклонила голову. Собравшиеся во дворе остались довольны.
— Пусть вам все идет впрок.
— Спасибо.
— Пусть живут счастливо!
Отин-хола снова, откашлялась и еще громче произнесла:
— Ассалом алейкум, келин сало-о-ом!
При-ивет свекру,
Который щедр на подарки,
Который не пожалел денег,
У которого живот, как мешок,
А усы — закрученные!
Среди собравшихся раздались смешки. Усатый Исраил-ака вышел из дальней комнаты с большой кошмой под мышкой, свернутой трубой. Важно прошествовал серединой двора и положил кошму к ногам невесты. Потом молодцевато подкрутил усы, и женщины загалдели, захохотали. Усатый Исраил пожелал молодоженам счастливой жизни, прочел молитву.
Отин-хола еще раз прочистила горло:
— Ассалом алейкум, келин сало-о-ом!
Привет свекрови,
Бойкой и шустрой,
Как ее собственный язык,
Которая со свадьбы не возвращается
Без подарков никогда.
Слова которой вкусные,
Как масло,
А сама она
Луноликая!
Раздался взрыв хохота. Шаропат-апа покраснела, прошла сквозь ряды женщин и приблизилась к невесте. Поставила у ног ее с десяток больших фарфоровых чашек, одна в одной.
А Отин-хола продолжала:
— Ассалом алейкум, келин сало-о-ом!
Привет Зеби-апа,
Которая так замечательно играет на дутаре,
Которая доставляет всем нам радость!
Тетушка Зеби мужской походкой подошла к невесте. Из дому вынесли сверток. Тетушка Зеби отдала его невесте и похлопала ее по плечу.
— Будь счастлива, дочь моя!
Отин-хола огляделась по сторонам и продолжала:
— Ассалом алейкум, приветствует невеста! Привет сестрам мужа, которые одна другой умнее.
У Хакима не было братьев, только трое младших сестер. И каждая из троих поднесла невесте по две пиалушки. Невеста тоже перед девчушками не осталась в долгу, дала им подарки: одной духи, другой — полотенце, а самой младшей — Саиде — косыночку…