Минули пять дней.
Лицо Замятина обрело здоровый смуглый оттенок и то особое усмешливое выражение, которое никогда не покидало его до болезни, зеленоватые глаза смотрели цепко.
Мать уехала в Подмосковье, а Замятин снова пошел на завод.
Он пересек заводской двор и поднялся в конструкторское бюро. Был конец дня, и все уже разошлись, только топтался еще возле зеркала молоденький инженер Костя Вальцев — парень с одутловатым лицом, в очках. Он пытался завязать галстук, но это ему не удавалось.
— Как всегда, последний. И, как всегда, опаздываешь на свидание, — сказал Замятин, останавливаясь в дверях.
Костя вздрогнул от неожиданности и кинулся к Замятину.
— Только без эмоций, Костенька, — предупредил Замятин.
Но предупреждение не подействовало. Костя совсем затормошил его, приговаривая:
— Ура!! Трижды — ура, ура, ура!
— Осторожно, балбес, — отбивался Замятин. — Ведь опоздаешь на свидание… Давай завяжу сосульку. А ты гони новости. Только телеграфным стилем, а то не уложимся.
Костя в радостном возбуждении стал рассказывать, что получен новый заказ («Высшая конструкторская мысль!») — это года на полтора работы, и все бюро только тем сейчас и занято.
— Меня включили в группу? — спросил Замятин.
Костя, словно что-то вспомнив, растерянно взглянул на него:
— Нет… Но вы же…
— Главный знал, что я сегодня вернусь, — с подчеркнутым спокойствием сказал Замятин.
— Тут какая-то нелепость… — пытался успокоить Костя. — Просто вы долго лежали. Без вас мы не сможем, Сергей Степанович.
Все, что рассказал Костя, подтвердилось на следующий день. Замятин воспринял это по-своему. В нем возникло то странное чувство обреченности, которое владело им в больнице, и он невольно вспомнил отведенные в сторону жесткие глаза хирурга. Все вокруг предстало в унылом сером освещении, может быть, еще и потому, что последние зимние дни стояли сумрачные, с гнилым туманцем над влажными домами, с изъеденным пористым снегом на газонах.
Вечером Замятин не смог остаться в однокомнатной своей квартире с низкими потолками, с блеклыми обоями и стандартной мебелью на тонких ножках, хотя квартирку получил не так уж давно, радовался ей и любил на досуге почитать за столом, покрутить приемник. Он побродил по улице, сел в автобус и поехал туда, где пошумней, — на Невский. Ни в кино, ни в театр, ни в ресторан его не тянуло, как, впрочем, и к приятелям, с которыми можно было на худой конец составить пульку, и он просто бродил среди бурлящей, гулливой толпы, вглядываясь в лица и не запоминая ни одного из них, вслушивался в обрывки чужих разговоров, в которых не мог уловить смысла.
«Сдрейфил я, — пытался Замятин подтрунивать над собой. — Первый звоночек брякнул, и сразу сдрейфил». Потом он решил, что совсем задергался, измотал нервы. А утром вызвал его к себе главный инженер.
— Придется, Сергей Степанович, ехать на атомную. Там не все ладится с вашей конструкцией.
— Именно? — насторожился Замятин.
— Как всегда, пустяк. С монтажом что-то. Но мне звонили — требуют шефа.
Конструкция, о которой говорил главный, была последней работой группы Замятина.
Главный, заметив, что Сергей Степанович задумался, подошел к нему и с несвойственной ему грустной ласковостью сказал:
— Поезжай, Сергей Степанович. Тебе нужно.
Замятину показалось, что главный знал что-то большее и намеренно старался это скрыть.
— Почему вы не включили меня в группу на новый заказ? — спросил он неожиданно.
Главный ответил не сразу, прошелся по кабинету, заглянул в окно и, не поворачивая лица, сказал:
— А вот съездишь… Тогда уж…
Снова, как после разговора с Костей, у Замятина защемило на сердце: «Он что-то знает обо мне… Но что?»
И все-таки собирался Замятин в дорогу весело, с удовольствием упаковывал чемодан, толкался в магазинах, покупал дорожные мелочи, хотя ехать в поезде было всего сутки. Он думал, что снова сумеет увидеть мать, если завернет к ней на обратном пути. Он огорчил ее перед отъездом, не захотел говорить о Можаеве, а не следовало бы этого делать. Ведь она давно вместе с Клавдием Ивановичем и, наверное, не раз тосковала, что сын не принимает его. А главное — ему начинало казаться, что где-то в пути, в незнакомых местах его ждет нечто необычное, удивительное. Он прочно уверовал в это и приехал на место со странным чувством ожидания.
В гостинице Замятин с трудом получил небольшой номер, где стояли деревянная кровать, громоздкий шкаф и письменный стол. Номер был тесный, неудобный, но понравился Замятину. Атомная электростанция строилась за городом, и туда надо было ехать на автобусе более часа. Дорога уходила за реку, мимо молодых соснячков. И это Замятину нравилось. Он с удовольствием вставал рано утром, потом ехал в автобусе, глядя в окно. На черной земле еще местами желтел талый наст, поблескивая слюдяной коркой на восходном солнце; покачивали ветвями красностволые сосны.
Он торчал на станции допоздна, а вечерами бродил по улицам незнакомого города. Больше всего ему полюбилось место неподалеку от гостиницы у чугунной оградки, за которой был спуск к реке. Здесь по вечерам было спокойно, виднелся другой берег, где тоже был город, построенный, видимо, недавно, а за ним начиналась степь. В лунном свечении она была похожа на утихомирившееся море, и в дымном синем тумане нелегко было различить черту, отделяющую ее от неба.
На седьмой день своей жизни на новом месте Замятин стоял возле мокрой чугунной ограды, подняв воротник пальто, чтоб заслониться от студеного ветра, пахнущего талыми снегами, курил и в бездумном спокойствии смотрел на степь, на расплывчатые огни за рекой. В синих сумерках лопался лед, и звук, похожий на тупой подземный взрыв, долго висел в воздухе, медленно тая в приглушенном городском гуле.
— Помогите! Эй, слышите! — вырвалось откуда-то снизу. Замятин не сразу понял, что этот сердитый оклик обращен к нему. — Глухой вы, что ли?
Замятин перегнулся через ограду и на склоне увидел девушку. Она стояла, неестественно подавшись вперед, словно пыталась за что-то уцепиться, и держала в вытянутой руке сумку. Ноги ее увязли в снежном крошеве.
— Помогите же! — с капризной требовательностью опять выкрикнула она.
Замятин перелез через ограду и, стараясь ступать на твердое, приблизился к девушке.
— Осторожно, здесь яма, — предупредила она.
В зыбком свете белело испуганное лицо. Замятин вспомнил, что видел эту девушку утром в гостиничном буфете, где завтракал перед тем как ехать на атомную станцию. Буфет только открыли, и посетителей в нем было мало. Она вошла решительно, держась рукой за черный ремень сумки, переброшенный через угловатое плечо. Был на ней английский костюмчик «джерси» из серой шерсти, светлые волосы коротко острижены. Она спросила молока и ватрушку, не присаживаясь к столу, быстро позавтракала у буфетной стойки и так же решительно, как и вошла, покинула буфет…
Замятин подал руку. Девушка ухватилась, он потянул, и она вскрикнула.
— Кажется, сломала ногу, — плаксиво, растерянно сказала она.
— Как вы сюда попали? — удивился Замятин.
— Так… О, черт!
— Беритесь! — приказал Замятин.
Девушка ухватила его за шею, прижав влажный воротник к щеке. Замятин поднял ее на руки и почувствовал слабую боль в животе. «Не надо бы этого делать, — досадливо подумал он. — Врач строго наказал — не поднимать ничего тяжелого». Он донес девушку до ограды, опустил за перилами и сказал:
— Теперь вставайте.
Она уцепилась за чугунные перила и встала, поджав ногу. Замятин перелез к ней.
— Сможете идти? — спросил он.
— Я сейчас попробовала. Если наступать на носок, то не так больно… Вы доведете? Мне в гостиницу.
— Знаю, — буркнул он.
Она не удивилась, молча подхватила его под руку. До гостиницы было два квартала. На тротуаре лед еще не везде стаял. Наверное, тут плохо убирали зимой снег, и потому образовалась плотная твердая корка. В лужах поблескивали белые шары фонарей. Замятин вел девушку не спеша, выбирая асфальтовые островки, где было посуше.
— Вот несчастье, — скорее обращаясь к себе самой, нежели к Замятину, заговорила она. — Хотела быстрее. Там была тропка… Что же теперь делать?
— В гостинице, кажется, есть медпункт…
— Ах, да не в этом дело! — оборвала она его. — Черт с ней, с ногой… — но тут же вскрикнула и остановилась. — Ужасная боль. Давайте передохнем.
Здесь было совсем светло, потому что рядом стоял фонарь и еще падал свет из широких витрин магазина. Девушка не убрала руки, и Замятин чувствовал в своей ладони ее прохладные пальцы. Лицо ее вовсе не было бледно, как показалось ему за оградой на склоне. А может быть, девушка оправилась от испуга и сейчас, придя в себя, раскраснелась от нелегкой ходьбы.
— Все мокрое, туфли… чулки, все, — огорченно вздохнула она и посмотрела на Замятина. Глаза у нее были темные, строгие, опушенные густыми ресницами, и в них таилась досада. «А она приятна», — неожиданно подумал Замятин. Девушка с еще большей досадой взглянула на него, словно догадалась о его мысли, и невольно отдернула пальцы, но тотчас снова схватилась за рукав пальто.
— Идемте же, — нетерпеливо сказала она.
Замятин усмехнулся и, чтобы было удобней идти, сам подхватил ее под руку, и так они дошли до ярко освещенного гостиничного подъезда. Он отворил тяжелую дверь, пропуская девушку вперед. В холле возле окошка администратора на клеенчатом потертом диване уныло сидели приезжие. Они без всякого любопытства посмотрели на Замятина и, как по команде, отвернулись, потому что в это время хлопнуло окошечко.
— Вам на какой этаж? — спросил Замятин.
— На пятый.
Он подвел ее к лифту. Кабина была свободна. Замятин захлопнул дверку и нажал кнопку. Лифт мягко качнуло и потянуло вверх.
Они стояли друг против друга, и девушка, хотя по-прежнему опиралась о его руку, старалась смотреть в сторону. Здесь, в тесной кабинке, где горела яркая лампочка, все стало иным, не таким, как на улице. Они были одни, близко друг от друга, на какое-то мгновение изолированные от всего мира. И, видимо, почувствовав свою незащищенность, девушка смутилась. Замятину стало весело. «Нет, она и вправду хороша», — подумал он еще раз, разглядывая мягкий изгиб шеи, покрытой белым пушком. Она, наверно, знала, что он ее разглядывает, и хмурилась.
Лифт дополз до пятого этажа, в нем щелкнуло, кабина качнулась и остановилась. Замятин открыл дверцу, вывел девушку. Толстая полусонная горничная протянула ключ.
— Есть в гостинице медпункт? — спросил Замятин.
— А что? — лениво спросила горничная.
— Пока ничего, просто интересуюсь.
— Вообще-то есть… Только до пяти, а сейчас закрыто.
— Все приличные учреждения закрываются в пять, — сказал Замятин и повел девушку вдоль белого, как в больнице, строя дверей.
Номер, в котором она жила, был двухместный. Деревянные кровати укрыты ядовито-зелеными атласными покрывалами с вышитыми на них гладью по-купецки нелепыми павлинами. Девушка торопливо скинула с себя серое пальто с седым ворсом, небрежно бросила его на стул и села на кровать.
— Что же делать? — спросила она, потирая ногу. — В этом проклятом номере даже нет телефона.
— Снимайте туфлю и чулок. Посмотрим, — с веселой решимостью сказал Замятин.
Она гневно вскинула на него глаза.
— Вот так всегда бывает, — улыбнулся он. — Помоги, а потом тебя же и гонят. — Но, поняв, что взял слишком развязный тон, поспешно нахмурился и прикрикнул: — Нечего на меня смотреть так! Снимайте туфлю. Я кое-что в этом смыслю.
— Вы врач?
— Нет, инженер. Но это все равно…
— Может быть, «Скорую помощь»? — рассеянно сказала она.
— Снимайте туфлю, вам говорят!
— Не кричите.
— Ну, хватит валять дурака, — уже мягко сказал он. — Я действительно кое-что смыслю в переломах и вывихах. Когда-то занимался гимнастикой. Там это бывает. И ради бога, не ведите себя так, будто вам восемнадцать лет.
— Двадцать один, — ответила она. — Отвернитесь…
Замятин подошел к окну. Черное стекло тонко позванивало от порывов ветра. Сквозь окно были видны точки белых огней, недвижно повисших в воздухе, — горели фонари на мосту. Замятину захотелось курить, но он не решился достать папиросы. «Странная девчонка», — подумал он, и в нем шевельнулось теплое участие к ней.
— Как хоть зовут вас? — спросил он, не оборачиваясь.
— Леной, — и тут же огорченно вздохнула. — Ничего не заметно. Кажется, немножко опухла… Посмотрите.
Замятин обернулся. Девушка сидела, положив ногу на зеленое покрывало. Он подошел и, разглядывая эту ногу с небольшим белым шрамом на голени, покрытую редкими светлыми волосками, подумал: «Вот уж никогда не полагал, что придется этим заниматься».
— Пошевелите пальцами… Не больно? А вот здесь?
— Какие у вас холодные руки, — поморщилась Лена. — Вот здесь немного больно.
— А это что у вас? — неожиданно дотронулся он пальцем до шрамика.
— Девчонкой упала с дерева… Ну, что там с ногой? — теперь она смотрела на Замятина с открытой доверчивостью.
— Все в порядке, — сказал он, выпрямляясь. — Обыкновенное растяжение. Поставьте согревающий компресс и лежите спокойно. Главное — спокойствие. Может быть, к утру пройдет.
Он говорил с подчеркнутой уверенностью, будто в самом деле был знатоком медицины, и сам удивлялся своей уверенности. Потом понял, что подражает доктору с угольно-черными глазами, который лечил его в больнице.
— Вы думаете, я не сломала ногу? — рассеянно спросила Лена.
— Ни в коем случае.
— Что же делать?
— Я вам уже объяснил.
— Боже мой, да я не об этом. — Лена нахмурилась. Брови у нее были густые и почти смыкались на переносице. Вдруг она прямо посмотрела на Замятина и решительно сказала: — Послушайте, раз вы возитесь со мной, не могли бы еще помочь?
— Охотно.
Лена взяла черную сумку с длинным ремнем, вынула оттуда несколько сложенных вдвое листков.
— Через полчаса на переговорном пункте меня будет вызывать редакция…
— Вы журналист?
— Еще не совсем… Это не важно. Продиктуйте заметку стенографистке. Только и всего. Вызывать будут Шишкину. Тут подписано под заметкой. Очень прошу вас… Если б здесь был телефон!
— Ладно, — сказал он, взял листки, спрятал их в карман и, поправив шляпу, пошел к двери.
— Спасибо! — крикнула ему вслед Лена.
Открыв дверь, он обернулся и, не выдержав, весело подмигнул:
— Компресс и покой. Все будет в порядке!
Замятин вышел из гостиницы и, пройдя квартал, свернул на главную улицу. Влажный ветер буйствовал на ней, звенел троллейбусными проводами, раскачивал фонари, гнул упругие, голые ветви деревьев. Тени от них трепетали на асфальте, и поэтому казалось, что тротуар колеблется под ногами. Неожиданная веселость, возникшая в гостиничном номере, теперь захватила Замятина, и он шел, захлебываясь ветром, с удовольствием наблюдая, как прохожие прячут лица в воротники и беспокойно придерживают полы пальто.
Он вошел в серое здание почтамта, где помещался переговорный пункт. На дубовых тяжелых скамьях сидели люди, прислушиваясь к хрипящим динамикам, подвешенным под потолком, откуда временами раздавался строгий голос телефонистки, выкликающей абонента. Замятин тоже сел на скамью, вынул из кармана листки, которые дала ему Лена, и решил, что надо бы их прочесть сейчас, чтобы не напутать при диктовке. Бойким крупным почерком сверху было написано: «Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!» Он вспомнил, что такой лозунг висит на белом здании атомной электростанции, и стал читать. Это была обыкновенная заметка, какие часто появляются в газетах на первых страницах. В них рассказывается, какая бригада или какой цех выполнил на столько-то процентов норму. Обычно Замятин не читал такие заметки, лишь мельком проглядывал их — вдруг да что-нибудь попадется об их заводе или о смежном. Но сейчас, оттого что он каждый день бывал на станции, ему стало интересно.
В одном месте Замятин споткнулся. Речь шла об их заводской конструкции. Лена писала, что закончен ее монтаж. Это было явное вранье. Конструкцию монтировали уже в третий раз, и все неудачно. Если б с ней покончили, то Замятину нечего было бы тут делать. Девчонку ввели в заблуждение. Он вспомнил бригадира Севу Глебова, нагловато-красивого парня с пижонскими усиками и младенческими глазами. «Этот мог», — подумал он и, вынув из кармана ручку, решительно вычеркнул несколько строк. «Вот уж и редактором стал».
— Шишкину вызывает Москва. Пятая кабина! — скомандовал голос телефонистки в динамике.