— Дальше неинтересно. После наших ребят все здешние поэты — щенки.
Они вышли в фойе, где в полную силу разгорелись танцы.
— Ну, дети, можете выбрыкивать фокстрот, — сказал Морев, — а я в буфет.
— Вы же упорно тащили меня на танцы, — удивилась Лена.
— Милая девушка, — сделав грустное лицо, покачал головой Морев, — я слишком отяжелел. Но даже в глубокой юности я не умел передвигать под музыку ногами… Да вы не беспокойтесь, Леночка. Я отдаю вас в надежные руки. Сережа — отличный кавалер.
Морев пошел к буфету через толпу танцующих, как танк, перед ним вежливо и поспешно расступались.
— Идемте, — сказал Замятин, приглашая Лену. На лице ее мелькнула растерянность, будто она заколебалась. Потом темные глаза взглянули открыто.
Замятин повел Лену в круг, увидел, как Сева Глебов решительно пересек зал. Его черные волосы непокорно щетинились, острые усики, казалось, воинственно разлетались в стороны. Он подошел к колонне и галантно шаркнул ножкой перед девушкой с пышными, как взбитые сливки, волосами. Она болтала с парнем, у которого была свирепая челюсть и мясистый розовый нос. Девушка радостно вспыхнула, подняла на Севу благодарные глаза. У парня отвалилась челюсть. Сева проплыл мимо Замятина с самодовольно тупой физиономией победителя. Увидев Замятина, он вдруг прыснул и подмигнул.
— Нравится вам здесь? — спросил Замятин. Он вел Лену осторожно, чувствуя под рукой теплоту мягкой ткани.
— Довольно мило, — ответила Лена и скупо, будто была в чем-то виновата, улыбнулась.
Его окутало теплой нежностью. Все вокруг начало терять резкие очертания, стушевываясь, будто заволакиваясь туманом. Оркестр гремел, как несущаяся на полной скорости электричка в жаркой ночи. Мелькали освещенные окна. Грохот электрички, ее бешеное движение вызывали отчаянную дерзость, хотелось вскочить на ходу, повиснуть на поручнях и мчаться, мчаться, подставив лицо теплому ветру… Звякнули вагонными буферами медные тарелки. Барабаном отбили дробь колеса на стыках. Вспыхнул красный сигнал. Все смолкло и стало на свои места… Вокруг облегченно переступали ногами. Лена раскраснелась от танца и поправляла волосы.
— Сережа!
Морев кричал из-за столика, уставленного бутылками пива. Он выбрал этот столик у колонны, потому что оттуда хорошо был виден весь зал. Замятин и Лена подошли к Мореву.
— Лихо, — сказал он. — Лихо, лихо! Я вам говорил, Леночка, что он отличный кавалер… Охлаждайтесь, друзья. Пиво замечательное.
Едва Замятин взял стакан с желтоватой пеной, как снова грянула музыка. Подскочил Сева Глебов. Легко пританцовывая, он шаркнул ножкой.
— Сергей Степанович, увожу от вас журналистку. Сегодня моя должность — уводить чужих дам.
— Смотри, не нарвись, — хмуро пригрозил Морев.
— Не в первый раз, — подмигнул Сева.
Лена и опомниться не успела, как он повел ее в круг.
— Садись, Сережа, и не огорчайся. Ей-богу, отличное пиво.
Замятин сел за столик. Он видел, как весело и бойко танцует Сева с Леной.
— Хорошая она девушка, — сказал Морев, и лицо его стало серьезным. — Понимаешь? — Он вздохнул. — Хорошая… И хорошо, что ты ее встретил, Сережа.
Замятин удивленно взглянул на него.
— Нечего пялить на меня глаза, — сердито сказал Морев. — Я все отлично вижу. Такую девушку не часто встретишь… Я люблю смотреть на счастливых людей. Это моя слабость. Но знаешь, чего я не очень люблю? Конечных результатов. Человек бывает по-настоящему счастлив, когда идет к цели. Но когда он достигает ее, кончается бензин, и надо начинать новый путь. А это понимает не каждый. Вот почему для некоторых конец — и вершина и одновременно пропасть.
Он говорил осевшим, глухим голосом, будто сразу охрип. Смотрел на край бутылки, медленно вращая стакан в больших пальцах. Замятин еще не видел его таким.
— Я знаю, старина, не все кончается. Даже любовь. И сама жизнь бесконечна. Но тут еще далеко до телячьего восторга…
Подошла Лена, села за столик. Морев не заметил ее. Он смотрел куда-то далеко.
— Полгода назад, — сказал он, — у меня умер сын от белокровия. Ему было семь лет… — Темно-серые глаза его затянулись туманной пеленой, веки покраснели. — Какой это был мальчик, Сережа! Три месяца… Он болел всего три месяца. Но с первых же дней я знал, чем это кончится. Процесс необратим.
Морев шумно вдохнул в себя с перебоями воздух и пригладил седые волосы.
— Жена не выдержала. Нервное расстройство. И сейчас в больнице. У нас была хорошая семья, Сережа… Самый страшный враг — невидимый. Он бьет наповал, и не знаешь, когда выпустит пулю. Если бы он ударил меня, то все было бы понятно. Но мальчик! Я здоров, как бык. Мне тридцать два года, и у меня отличная кровь. Жена вбила себе в голову, что во всем виновата моя профессия. Но как ей объяснишь!.. Дети ходят по улицам, им покупают фрукты, их поят водой. Никто не знает, где они могут подцепить то, что съедает кровь…
Замятин видел, как Лена прикусила губу. Грохот джаза, шарканье ног о паркет, девичий смех становились невыносимыми. Ему хотелось что-то сказать Мореву или просто встать и обнять его за плечи, но он знал, что ничего сейчас говорить не нужно.
Замятин много раз видел, как люди годами носили в себе едкую горечь утрат и прятали ее за внешней беспечностью, даже весельем, чтобы не расплескать ее яда на других. Он также знал, что это под силу очень большим и добрым. Но даже они не всегда выдерживали. Нужна была отдушина. Человек не может без отдушины, и ему нельзя мешать, когда открывается створка. Наверное, это понимала и Лена. Она сидела молча.
Морев вздрогнул, как от озноба, налил еще пива и выпил залпом. Он посмотрел на Замятина прямо и слабо, с трудом улыбнулся:
— Теперь ты понимаешь, Сережа, почему я люблю смотреть на счастливых людей. Я бы издал специальный указ об охране человеческого счастья. За него слишком дорого платят. И оно должно охраняться законом.
Лена мягко дотронулась пальцами до его руки. Морев повернулся к ней так резко, что хрустнула белая накрахмаленная рубаха.
— О! — воскликнул он, и лицо его порозовело. Видимо, не легко дался ему такой переход и восклицание прозвучало с фальшивинкой. — Вас бросил кавалер?
— Нет, — ответила Лена. — Просто кончился танец.
— Ах, черт возьми. — Морев хлопнул ладонью по столу. Бутылки и стаканы подпрыгнули. — Все-таки я станцую с вами. Как бы это ни было смешно. Идемте!
Он поднялся, одернул пиджак и обнял Лену. Они вошли в самую гущу танцующих. Лена доставала Мореву до подбородка и казалась рядом с ним совсем хрупкой. Морев вел ее бережно. Он сиял. Это был совсем другой Морев — не тот, который только что сидел рядом с Замятиным.
«Он выкарабкается, — подумал Замятин о Мореве с уважением. — В нем силы на сто жизней. Очень важно, чтобы человек выкарабкался… А я? Сумею ли выкарабкаться я?..»
Замятин насторожился, прислушиваясь к себе. Эта мысль не возникала в нем с той поры, как он сел в поезд в Ленинграде. Опять мелькнули жесткие угольно-черные глаза хирурга, отведенные в сторону… «Надолго, доктор?» — «Я не пророк».
Чепуха! Он отлично себя чувствует. Этот хирург знает свое ремесло. Он хорошо повозился с ним. Главное — верить, что ты еще сумеешь кое-что сделать. Морев прав: счастлив тот, кто ищет. Тогда на все хватает сил…
Он сидел за столиком. Лена танцевала, склонив набок голову, и ее светлые волосы слегка вздрагивали. «Хорошая она девушка», — так сказал Морев. И еще он сказал: «Хорошо, что ты ее встретил, Сережа…»
Мимо пронесся Сева Глебов с той же размалеванной пышноволосой девицей. Замятин перевел взгляд в другой угол. У колонны парень с мясистым носом и свирепой челюстью был теперь не один. Рядом с ним вертелись двое в курточках. У них были пьяные глаза. Они следили за Севой и девицей. Там явно что-то затевалось. Надо предупредить Глебова. Морев был прав, когда грозил: «Нарвешься!» На кой ляд ему эта девица? Глебов всегда лезет на рожон.
Танец кончился. Подошел, отдуваясь, Морев. Лена улыбалась.
— Вы симулянт, — сказала она. — Вы хитрый симулянт… Отлично танцуете. Дай бог, чтоб у нас на курсе нашелся хоть один такой танцор.
Морев громыхнул своим смешком. Этот хлопок гранаты заставил вздрогнуть девчат, сбившихся в кучку. Они с уважительным испугом взглянули на толстяка.
— Ладно, дети, — сказал Морев. — Танцуйте и веселитесь. У меня разболелась голова. Пойду, приму таблетку и полежу в своей каморке. Когда вам здесь наскучит, приходите. Это рядом. Сева Глебов доведет. Он знает. Отвезу вас в город.
Он помахал рукой и пошел через фойе к выходу.
— Мне что-то не хочется танцевать, — сказала Лена. — Давайте просто походим.
Они прошли вдоль колонн. Возле каждой был свой мирок. У одной — девчата, обнявшись, напевали вполголоса, возле другой — кривлялся мальчишка, что-то рассказывая смешное своим приятелям, у третьей парень держал за руку девушку, и они, ничего не видя вокруг, смотрели друг на друга…
В кинозале на эстраде поэтов сменили плясуны. Шло отчаянное соревнование. Плясуны неистово отбивали чечетку.
Замятин и Лена остановились у окна. Отблески, скользящие по стеклу, отражались на ее лице слабыми тенями. Лена стояла задумчивая. Замятину захотелось провести рукой по ее мохнатым бровям, остренькому подбородку, чтоб согнать тени с лица.
— Как по-разному раскрываются люди, — сказала Лена глуховатым голосом. — Мне казалось: Мореву живется легко. Он какой-то прочный весь… И вдруг… Почему так трудно узнавать людей? Вам тоже трудно?
— Это всем нелегко, — ответил он, разглядывая сбоку ее задумчивое лицо. Удивительно, за эти несколько дней оно стало для него таким знакомым, что он знал каждую черточку, и то, как она хмурилась, как говорила, напряженно раздумывая, было очень близко ему, как может быть близким самое родное. Невозможно было объяснить: когда это произошло и почему. Увидев сначала в Лене дочь Шишкина, он потянулся к ней, захлестнутый нежностью. Этот порыв оказался так силен, что как бы перерос сам себя и теперь властно направлял его чувства, освещая их новым чистым светом. Вот почему он мог говорить с ней о том, о чем ни с кем не говорил никогда прежде. — Да, это все нелегко, — повторил он. — Самое важное — понять человека. Вы еще научитесь этому, Лена, ведь у вас будет такая профессия — поездки, встречи.
— Мне это казалось намного проще, когда я выбирала профессию. Да, поездки и встречи. Но ведь надо уметь увидеть. Я почему-то раньше не думала об этом… А теперь… Даже немножко страшно. Я слушаю вас и думаю: вам легче. У вас такая жизнь… Была война, было столько всего. Это приучает остро видеть. А мы живем как-то слишком легко. Наверное, надо самой пройти через многое, чтоб научиться понимать.
— Это лишь наполовину правда. Не всех война научила видеть. И не всякое испытание учит этому. Иногда после него и злобой застит глаза. А понять человека может только добрый взгляд.
Лена внимательно посмотрела на него.
— Наверное, это самое главное… Но прежде я как-то не думала. Скажите, вам всегда легко с людьми?
— Нет. Чаще трудно. Но ведь когда трудно, тогда и интересно. Легкость — это та же пустота.
Лена опять отвернулась к окну.
Все-таки он не выдержал, протянул руку и дотронулся пальцами до ее бровей. Они были мягкими.
— Не надо хмуриться, — сказал он.
Лена вздохнула, но не отвела его руки. Он сам поспешно убрал ее, почувствовав смущение.
— Может быть, нам пора, — сказала она. — У меня тоже здесь начинает болеть голова.
Они прошли в фойе, отыскивая Севу. Он чуть не налетел на них, вращая свою девицу.
— Пора! — крикнул ему Замятин.
Сева затормозил. Девица поскользнулась и вскрикнула.
— Идите в раздевалку. Я сейчас, — и опять подхватил партнершу, при этом у него было такое выражение лица, будто держал сварочный аппарат.
Каким чудом Сева Глебов оказался в раздевалке раньше их, Замятин не понял. Он вырвал из рук гардеробщицы пальто Лены и широко распахнул его, подавая.
— Натанцевался на всю неделю, шеф. Это вроде зарядки. Мне всегда ее хватает на семь дней. Потом опять нужно дрыгать ногами и слушать джаз. Этим я похож на кубинцев. Наверное, поэтому меня туда и тянет? Они, говорят, вообще не мыслят жизни без легкой музыки. А вот взяли и сделали революцию. А их революционные песни! Почему не выпустят сборник всех революционных песен мира? — спросил Сева. — Я бы выучил их наизусть. И заставил бы выучить своих ребят. Представляете, как они ревели бы эти песни?
Они вышли на улицу. От реки дул мягкий ветер, неся с собой запахи свежей зелени, хотя еще нигде ничего не распустилось. Может быть, ветер сумел донести их откуда-то с юга?
— Совсем весной пахнет, — вздохнула Лена.
Улица поселка качалась в серо-желтом сумраке. Дома поблескивали темными окнами, как задумчивые баржи. Стук шагов гулко отдавался на сухом асфальте.
Из-за сосен, что росли возле угла Дома культуры, выпрыгнули на тротуар мягко, по-кошачьи, три тени и преградили путь. Замятин увидел перед собой лицо с мясистым носом. «Все-таки нарвался», — подумал он сердито о Глебове.
— Девочка нам помешает. Разрешите проводить ее назад, — сказал паренек в курточке. У него не было даже признаков растительности над губой, а сивухой несло, как от завзятого алкоголика.
«Придется драться, — холодно подумал Замятин. Ему так не хотелось этого. Разве он мальчишка, чтоб затевать кулачный бой на улице. — Если этот тип дотронется до Лены…» Но тут же мгновенно подумал: «Бить надо того… с челюстью. Остальные — мелкота… Надо первым. Не дать опомниться». Все натянулось в нем.
— Миленькая, — радостно, взахлеб сказал паренек, — топаем назад, — и потянулся к Лене.
— Руки! — гаркнул что есть силы Замятин. Ему было плевать на паренька. Он кричал в лицо тому, со свирепой челюстью. Тот от неожиданности вздрогнул. Этой секунды было достаточно. Замятин сначала чуть пригнулся, потом выбросил кулак, вкладывая в удар всю тяжесть тела. Парень охнул и сел на тротуар. Сева сбил с ног другого, в курточке. Замятин обернулся и увидел прямо перед собой третьего. Тот замахнулся, в руке его что-то блеснуло. «Только бы не в живот», — успел подумать Замятин и пригнулся. Удар скользнул по щеке, и ее остро ожгло. Замятин вскинул ногу. Нападавший завизжал, как щенок, которому отдавили лапу. А с земли уже поднимался носатый парень. «На второй раз меня не хватит», — подумал Замятин. В это время воздух разрезал дребезжащий милицейский свисток.
Из желто-серого сумрака, топая сапогами и придерживая кобуру, бежал милиционер.
— Смываемся! — крикнул Сева и, схватив Лену за руку, шмыгнул за угол. Замятин побежал за ним. Он видел, как Глебов с силой тащил Лену. Ему хотелось крикнуть, чтобы он оставил ее, но Замятину не хватало воздуха. Так они пробежали квартал, свернули в переулок, и Сева втащил их в подъезд.
— Отпустите руку! — крикнула Лена.
В подъезде горела тусклая лампочка.
— Все в порядке, — пробормотал, отдуваясь, Сева.
— Чуть не оторвали мне руку, — сказала Лена, потирая кисть. — Почему вы милиционера испугались, герой?
— Не хотелось, чтобы вы остаток вечера проторчали в отделении и подписывали протоколы… Ого, шеф, вам все-таки задели щеку. Этот младенец бил портсигаром. Ничего умнее не мог придумать… Идемте наверх, я здесь живу.
Они поднялись на второй этаж. Сева достал из кармана ключ, открыл дверь. На всю квартиру гремели мужские голоса.
— Не пугайтесь, — предупредил Сева. — Соседи смотрят телевизор.
Он провел их по узкому коридору в небольшую комнатку с низким потолком. Сразу бросилось в глаза, что вся стена над кроватью завешена журнальными вырезками: женщины смеялись, женщины улыбались, кокетливо выставляя обнаженные плечи, женщины изгибались в танце. Десятка три женских глаз смотрели со стены.
— Разоблачайтесь, шеф. Сейчас мы приведем вас в порядок.
— Где полотенце? — решительно сказала Лена, сбрасывая с себя пальто.
— Все в ванной. Дверь напротив. Там только мое, так что не беспокойтесь.
Глебов посмотрел на Замятина и вдруг прыснул, плюхнулся на стул и, как мальчишка, задрыгал ногами.
— Сумасшедший, — пожала плечами Лена.
— Ах, черт! — восхищенно выкрикнул Сева, вытирая выступившую слезу. — Как вы ему врезали, шеф! Классика!
— Идиот, — ответил Замятин, придерживая щеку. — Если бы они начали первыми, мы бы ночевали в морге.
— Вы, Леночка, видели? Какой удар! Сразу чувствуется школа Шоцикаса. Вы были с ним знакомы, шеф?
Лена сердито вышла и тотчас вернулась с мокрым полотенцем.
— Давайте вашу щеку! — приказала она.
Замятин видел ее темные глаза, чувствовал ее дыхание на своем лбу.
— Первый раз я наблюдала мужскую драку. Мальчишки не в счет, — сказала она.
— Ну и как? — спросил Сева.
— Отвратительно! Ничего худшего не придумаешь… У вас хоть йод есть?