— Нам пора, — тихо сказал он. — Давно уж идет посадка.
Лена поднялась. Ей захотелось как можно быстрее уйти из этого сквера. Оба пошли молча и быстро к узорчатым воротам, откуда был выход на перрон. Лена представила, как Замятин вместе с ней пройдет по вагону, отыскивая место, а потом будет стоять у окошка и идти вслед за поездом, как шел совсем недавно Генка.
— Дальше не надо, Сергей Степанович. Я сама. — И, боясь его огорчить, улыбнулась. — Я не люблю, когда провожают. Понимаете?
— Понимаю.
— Ну, вот… До свидания… И звоните. Я буду ждать. Обязательно звоните. — Она поспешно взяла из его рук чемодан и побежала к своему вагону, боясь оглянуться.
Подавая билет проводнику, Лена внезапно подумала: «А хорошо, что он меня не поцеловал… Как хорошо!» — и легко вспрыгнула в тамбур вагона.
Она села в вагоне на свое место, и ей вдруг захотелось снова выбежать, окликнуть Замятина, потому что она отчетливо почувствовала — сейчас тронется поезд и унесет ее от человека, который так ей нужен, потому что только он один сумел открыть ей какую-то ясность, без которой она уж не могла жить.
А Замятин брел вечерними улицами среди бесконечного потока прохожих, как любил бродить последние дни в Ленинграде. «У вас было много жизней». Может быть, это и так. Но юность?.. Юность была одна. В ней жили Шишкин и другие ребята. Они все время в нем и шли где-то совсем рядом.
8
Все шли и шли — около двух недель. Впереди Чухонцев, сдвинув белесые брови над маленькими красными глазками, и сутулый политрук Можаев, за ними колонна в скатках, с противогазами и вещмешками, потом подводы с лопатами и старшинским имуществом. Замыкали полевые кухни. Шли то ночью, то днем, затерявшись в потоке войск и беженцев, путаными дорогами, проселками, лесными просеками, а иногда выходили на большак, забитый машинами, телегами. Рота особого батальона потеряла свое батальонное начальство. Последний приказ был уйти из казарм на базу, что была в лесах.
Пришли туда вечером. Все было взрыто бомбежкой. Лежали изрубанные, обнажив рваные корни, сосны. От каменных домиков остались закопченные стены. Неизвестно, как уцелел полосатый шлагбаум и будка возле него. Из будки вышел красноармеец, преградил дорогу. Он-то и сказал, что рота запоздала, все ушли на восток, а тут остался склад с оружием: винтовки и ручные пулеметы.
— Обещались прислать машины, — говорил красноармеец Чухонцеву, — вот сторожим. Так бы ничего, да продуктов у нас на три дня. И то сухари да консервы.
Чухонцев отвел роту в сосняк. Спать укладывались на земле, подстелив шинели. Было зябко, из лесу тянуло гнилой сыростью. Наверное, где-то там было болото. Замятин лег вместе с Шишкиным. Одну шинель подстелили, другой накрылись, прижавшись друг к другу спинами. Ломило ноги от ходьбы. Спал Сергей не долго. Разбудил его на дневальство конопатый Калмыков. По лесу низко стелился, цепляясь за обугленные стволы сосен, жиденький, серенький туман. Небо было белым. Шишкин спал, свернувшись калачиком, сунув руки меж ног.
Сергей осторожно вылез из-под шинели и стал обходить спящих. Было очень тихо — ни хруста, ни птичьего щебета. И в этой тишине Сергей услышал голоса. «Кто же это?» — подумал он. Из-за широкого ствола старой сосны увидел на поляне ротного Чухонцева и политрука Можаева. Оба сидели, накинув на плечи шинели. Может быть, они и совсем не ложились, потому лица у них были землисто-серые.
— Мы не имеем права, — говорил Можаев и поправлял двумя пальцами очки. — Оружие вручают бойцу после принятия присяги. Наши еще не принимали таковой. Во-вторых, склад кем-то оставлен и при нем часовой. Не можем мы без приказа, не имеем права.
— Как знаете, — хмуро отвечал Чухонцев, — только какая же это рота без оружия? Я, милый мой, финскую прошел. Немножко смыслю. Моя бы воля — приказал раздать винтовки, и точка.
— У нас нет такого приказа, — повторил Можаев.
— Ну, как знаете, — совсем насупился Чухонцев, — только это не порядок в такое время.
Брови его сдвинулись, губы вытянулись в ниточку, он сердито уставился в землю. Можаев поправил на себе шинель, ссутулился и тоже стал смотреть в землю.
Замятин тихо отошел и решил отыскать Калмыкова. Хотелось с кем-нибудь поговорить об услышанном. Но Калмыков уже спал, прижав к себе Изю Левина.
«Не даст винтовок», — зло подумал Сергей о Можаеве. С политруком у него были свои, особые счеты, но никто о них не догадывался. Даже Шишкину Сергей ничего не рассказывал, хотя тот спрашивал: «Что это, Можаев вроде как бы боится тебя? Ты что, знал его раньше?» Сергей сердился и отвечал: «Отвяжись! Никого я не знал», но по глазам Шишкина видел, что тот не очень ему верит.
С первых дней службы Сергей взял себя в руки и подчинился этому человеку, против которого все ощетинивалось внутри. Сейчас, подумав об этом, Сергей решил, что никому не следует говорить о подслушанном разговоре. Что будет, то будет…
А утром прискакал верховой, привез приказ следовать дальше. К Чухонцеву подбежал красноармеец, который встретил их у шлагбаума.
— Нам-то как же, товарищ командир?
Чухонцев не успел ответить, как Можаев, посмотрев сквозь очки, сухо сказал:
— У вас есть приказ. Охраняйте объект. Ясно?
— Ясно, — растерянно козырнул красноармеец…
И вот с того дня рота все шла и шла. Иногда прибивались к какой-нибудь части, рыли ей оборону. Старались копать как можно глубже, тщательно стесывая стенки траншей. Ребята осунулись, почернели и, оглушенные всем, что происходило, жались друг к другу.
Чухонцев ходил лютый, лицо его припухло, глазки еще больше покраснели, и на тяжелом пористом носу то и дело выступали капли пота. На привалах ему старались не попадаться на глаза. Остановится ни с того ни с сего перед кем-нибудь и начинает:
— Обмотки перемотать! Распустился, как баба!
Можаев на привалах собирал всех в кучу и, сверкая очками, говорил:
— Фашисты использовали момент внезапности. Красная Армия сосредоточит силы и нанесет сокрушительный удар. Здесь не Испания!
Говорил он яростно, взмахивал в воздухе кулаками. Его слушали жадно, веря каждому слову.
За деревнями на огородах переспевали огурцы, матово поблескивала капуста. Можаев предупредил:
— Чтоб ни стебелька не срывать. Будем расценивать как мародерство, по законам военного времени… — и кривил узкое лицо.
В конце второй недели ночью вошли в лес и неподалеку от бурлящей дороги повалились на влажную траву. Закурили, пряча огоньки папирос в кулаки и рукава. Едва Сергей вытянул ноющие ноги и с наслаждением затянулся махорочной цигаркой, как у самого уха хрустнула ветка и простуженный голос сипло спросил:
— Закурить найдем, братки?
Сергей приподнял голову. Освещенные луной, стояли три моряка. Через плечи их перекинуты карабины, на широких ремнях висели патронташи и гранаты. Сергей сразу догадался, что эти оттуда — из тех мест, где шли бои. Он рывком сел и ответил:
— Найдется.
Моряки взяли из его рук газетку, коробку с махоркой и по очереди стали крутить цигарки. Первым закурил широколицый с косматым чубом, выбивавшимся из-под бескозырки. Наверное, он был у них за старшего.
— Вы из боев, да? — Сергей спросил, чувствуя, как от волнения перехватило горло. К ним и раньше в пути приставали отбившиеся от своих частей бойцы. И Сергей спрашивал их: «Что там?» Но никто не мог толком ответить и объяснить происходящее. А Сергею нужно было знать, во что бы то ни стало нужно было знать, что делается. В нем от этого незнания порой пробуждалось такое бешенство, что хотелось куда-то бежать, орать во всю глотку — только бы ему ответили.
Моряк сплюнул в сторону и зло выругался.
— Прет, сволочь, на танках и мотоциклах, — захрипел он. — Останови-ка его вот этой дурой, — он хлопнул по ложу карабина.
— Голым кулаком, почитай, против техники, — сказал другой, торопливо глотая дым. — Самолеты. Головы не поднять.
— А немцев видели? — спросил Сергей. То, что сказали моряки, он уже слышал от испуганных, мятущихся по дороге людей. Но ему все верилось — кто-то должен сказать другое, выложить настоящую правду, какой он ее видел: где-то в поле был бой, не бой даже, а сражение, там здорово дрались наши и остановили фашистов.
— Немцев? — переспросил широколицый. — Может, и ты увидишь нынче. Вон, говорят, за Березовку зашли. А она вперед километров двадцать.
Сергей вцепился руками в траву. И потому, что он сейчас утерял надежду хоть что-нибудь прояснить, в нем опять закипело бешенство, доведя его чуть ли не до истерики.
— Врете вы все! — крикнул он, задохнувшись, и сам услышал свой крик. В глубине души даже удивился, что именно он так закричал, но не мог остановиться и, лающе всхлипнув, еще раз выкрикнул:
— Врете, врете! — и стал рвать траву, хотя подсознательно понимал, что делает совсем ненужное и даже стыдное.
— Дурак, — нисколько не удивившись, с жалостливой горечью сказал широколицый и, сплюнув в сторону, позвал: — Пошли, ребята.
Моряки поправили на ремнях карабины, гранаты на поясах и ушли за деревья.
Только они исчезли, как с беспощадным спокойствием Сергей подумал: «И вправду дурак». Стало так досадно и совестно, что он повалился лицом в траву.
Шишкин, который все видел и слышал, мягко тронул его за плечо.
— Уйди, — оттолкнул его Сергей.
— Не надо, — тихо сказал Шишкин. — Это пройдет… Хочешь водички? У меня есть, — и он отвинтил пробку фляги.
Сергей приподнялся, взял флягу, стал пить. Вода была теплая, пахла болотом, но он пил долго.
Они легли, подстелив одну шинель и укрывшись другой. Сергей чувствовал теплую спину Шишкина, лежал, глядя на исполосованный туманными сизыми лучами лес. «Что же это?.. Что же?» — думал он и все не мог найти ответа.
Стояла угрюмая тишина. Сергей и не заметил, как она наступила. Всегда бурлящая дорога примолкла, не слышно было никакого движения. Только сонно ворочались на земле люди, всхрапывали кони.
— Сережа! — вдруг зашевелился Шишкин. — Слышишь?
Сергей приподнял голову.
— Ну, что тебе?
— Ты ничего не слышишь?
Сергей вслушался. В тишине возник тонкий, ломающий воздух звук, он все нарастал и нарастал.
— Самолет, — сказал Сергей, но тут же понял, что это совсем другое.
Звук рос и ширился, стремительно заполняя лес треском. Вздрогнули деревья. И внезапно со стороны дороги хлестнула светящимися пулями очередь. Посыпались ветки. Из темноты вырвался крик:
— Немцы-ы-ы!
Лес зашевелился, зашуршал. И опять ударила очередь, потом другая. Было видно, как вспыхивали, истерично дрожа, язычки пламени. Их было несколько. Весь лес сейчас был захлестнут звоном и гулом.
Сергей, не помня себя, вскочил было, но Шишкин дернул его к земле: «Ложись!» Ядовито, в бешеной злобе впились рядом в сосну пули. Кривящиеся огоньки поползли вправо, стали слабеть и совсем исчезли.
— Ушли, — облегченно вздохнул кто-то. Все поднимались, отряхиваясь, сплевывая, ругаясь. Еще не успели опомниться, как опять возник, нарастая, вибрирующий звук.
— Готовься! — раздалась зычная, пронзительная команда.
Кинулись к подводе, где лежали лопаты. Сергея увлекло общим потоком. Лопаты разбирали быстро. Никто и не подумал, зачем они нужны сейчас.
А звук все нарастал и нарастал. Тогда кинулись навстречу ему. Скатились в яму — то ли кювет, то ли лесная канава. Ткнулись в землю, подчинившись команде «Ложись!».
Вспыхнули на дороге лучи фар и тотчас погасли. Совсем близко, всего в нескольких шагах заплясало пулеметное пламя. Казалось, бьют в упор. И эти частые удары отдавались во всем теле, захлестывая удушливой злобой. Еще немного, и эта злоба подбросила бы Сергея и заставила кинуться на пламя. Вдруг хлопнул разрыв, потом другой, третий. Клубы белого огня взлетели над дорогой.
— Вперед! — закричали истошно. Сергей узнал хриплый голос Можаева.
— Ура-ра-а! — рванулось рядом.
Сергей вскочил, сжимая черенок лопаты, и, ничего более не видя, раздирая в крике рот, побежал. Он выскочил на дорогу, наткнулся на опрокинувшийся мотоцикл. Бросилась в глаза обтянутая зеленым сукном спина немца, вывалившегося из коляски. Сергей с маху всадил в эту спину лопату. Она стукнулась о мягкое, соскользнула. Сергей ударил еще раз и еще и бил, пока под лопатой не осталось нечто рыхлое и бесформенное. Он чувствовал, как оттащили, дернув за плечо. Сергей опять было вскинул лопату, но чужая рука ухватилась за черенок, и Сергей увидел широкое, скуластое лицо моряка, того самого, что просил у него закурить.
— Ты что мертвяка-то! — сказал моряк. — Эх, салажонок.
Сергей посмотрел на опрокинутый мотоцикл, на искореженный труп немца и почувствовал, какими липкими, холодными стали руки. Подступила тошнота. Он едва справился с ней, отвернулся и увидел дорогу. Два мотоцикла горели, освещая ее ярким пламенем. А всего мотоциклов было пять — порубанные, изувеченные. Ребята стояли возле них с лопатами в недоуменном оцепенении, смотрели, как моряки снимали с убитых автоматы. Они переворачивали трупы, будто делали обычную работу. Карабины их были перекинуты через плечо, а гранат на поясах не было.
— Четверо сюда! Помочь! — услышал Сергей за спиной хриплый голос Чухонцева. Он быстро обернулся на оклик. Возле кювета лежал политрук Можаев. Лицо его было неестественно бледно, искажено гримасой и без очков казалось совсем беспомощным. Гимнастерка была разорвана. Рыжий санинструктор роты наклонился над ним, перебинтовывая грудь. Сквозь бинты быстро выступали и расползались темные пятна. Чухонцев был тут же, держал пистолет в руках.
— Ну, что стоишь? — крикнул он Сергею.
Сергей подбежал. Еще несколько человек сорвались с места.
— В подводу политрука. Быстрее!
— Осторожно берите, — заикаясь, говорил санинструктор. — Осторожно!
Можаев застонал, заскрипел зубами. Большие губы покрылись пеной. Сергей подхватил его голову, ощутив в ладонях жесткие волосы. Санинструктор суетился рядом.
— Несите, несите! — чуть не плача, беспомощно выкрикивал он.
— И этого в подводу! — скомандовал Чухонцев.
В кювете лежал Иванушка. Желтые зубы оскалены. Голова неестественно подвернута. Рука цепко зажала черенок лопаты. Около него стоял на коленях Суглинный и молча глядел в застывшее лицо. «Убили», — мелькнуло у Сергея.
— Иди! — толкнул его в спину санинструктор.
Светало. Небо над лесом пожелтело, дымный сумрак пополз над деревьями. Сергей и еще четверо несли политрука к подводе, стараясь ступать осторожно, чтоб не споткнуться о коренья. Он все время видел лицо Можаева, впадинки на тонком заостренном носу от дужек очков, редкие ресницы, коричневые конопушки на лбу, и теперь это лицо казалось другим, не таким, какое он знал раньше. Искаженное болью, с почерневшими губами, оно в то же время было мягким и неожиданно добрым. Сергею захотелось обтереть выступившие на щеках Можаева капли пота, но руки были заняты, и, почувствовав свою беспомощность, Сергей всхлипнул, но без слез, нервно и тяжело.
Можаева донесли до пустой подводы, уложили. Санинструктор склонился над ним с пузырьком. В другую подводу положили мертвого Иванушку.
Сергей огляделся. Изя Левин стоял, прислонясь к дереву. Слезы текли по его худому лицу. Шишкин сосредоточенно тряс Левина за плечо. Сергей не мог понять, для чего он это делает, и хотел было направиться к ним, но из-за кустов выскочил Калмыков. На щеке его сочилась свежая царапина, глаза возбужденно блестели.
— Серега! А черт, как мы их здорово!..
Калмыков говорил, захлебываясь, поблескивая золотой коронкой. Воровато огляделся по сторонам, схватил Сергея за руку, потащил за куст и хлопнул себя по животу.
— Порядок!
Он полез за пазуху и вытащил оттуда плоскую флягу, быстро открутил пробку и подмигнул.
— Хлебни.
— Что это?
— Черт его знает, то ли ром, то ли коньяк. У немца стибрил… Да ты пей, не бойся. Я попробовал. Сладковата, но вообще крепкая зараза! Пей! Знаешь, как хорошо.
Сергей отпил сразу большим глотком. Обожгло горло, тепло начало разливаться по телу.
— Закуси, — Калмыков сунул ему корку хлеба. — Морячки себе таких целый вещмешок набрали. Ух, сильны ребята. Не они бы… Хочешь еще?
Сергей вспомнил о Левине.
— Обожди-ка, — сказал он Калмыкову, налил из фляги в пробку. — Пойдем.
— Флягу притырь, — испугался Калмыков.
Сергей подошел к Левину, отстранил Шишкина.
— Пей. Лекарство! — приказал он.
Левин послушно взял пробку, заранее сморщился, выпил и перестал всхлипывать. Мимо, гулко топая сапогами и все еще держа пистолет в руке, пробежал Чухонцев.
— Ну, чего встали? — крикнул он на ходу. — Вперед, вперед, подтянуться всем!