Аня услышала, как кто-то посторонний вошел в избу и что-то спросил — голос был мужской, стариковский. Аня разобрала только одно: сельсовет… Но тут Алда зашикала, дверь опять стукнула, в доме все смолкло. Видимо, гостя проводили.
Сельсовет! — подумала Аня. Вот куда ей надо идти — в сельсовет!..
Она никогда раньше не бывала в сельсоветах, не знала, что это такое, однако еще с того времени, когда она маленькой жила у тетки в Козловке, у нее осталось какое-то благоговение перед тем домом с красным флагом, куда, бывало, ходила тетка, принарядившись по этому случаю, и где решались, как думала Аня, все главные дела жизни деревни. А теперь при воспоминании о сельсовете, куда она пойдет и где все решится, Аня почувствовала то прежнее детское благоговение, с которым сейчас соединялись и вполне определенные надежды. И «чужие люди», это странное понятие, за которым ей вдруг показалось что-то холодное, равнодушное к ней, Ане, уже не пугало, не страшило ее, и когда Вера заглянула к ней за перегородку и со своим обычным «Вай!» изумилась тому, что Аня не спит, Аня улыбнулась ей радостной широкой улыбкой, как подруге, первой и близкой подруге.
— Из сельсовета за тобой приходили! — сказала Вера. И это почтение, с каким Вера сказала, тоже было радостно Ане и как будто добавляло силы и уверенности.
И потом, когда она шла по улице и искоса осматривала дома под соломенными крышами и людей, глядевших на нее с нескрываемым детским любопытством, ей казалось, что они тоже знают, кто она и что идет в сельсовет, где ее ждут, потому что ведь уже за ней приходили оттуда.
Так она дошла до церкви, на которой не было креста, а на высокой двустворчатой двери висел огромный замок, и тут и увидела дом с красным флагом: «Как до церкви дойдешь, второй дом по правую руку и будет», — как сказала Вера. Какой-то старик в пилотке махал метлой перед крыльцом, и пыль клубами золотилась в жарком солнечном свете.
— Председатель здесь? — спросила Аня у старика.
Тот перестал махать метлой и с удивлением осмотрелся, не веря, видно, в то, что вопрос этот по-мокшански задала ему именно эта девушка. Но никого, кроме нее, не было рядом.
— Председатель, говоришь? — переспросил старик и проскреб за ухом.
Аня кивнула: да, председатель.
— Товарищ председатель… э… Товарища председателя здесь нету.
— А в сельсовете кто-нибудь есть?
— В сельсовете?.. В сельсовете есть, как же.
Аня шагнула было на крыльцо, но старик с метлой поспешно загородил ей дорогу.
— Там полы моют, нельзя. — И добавил важно: — Комиссия к нам приехала. — И опять зашаркал метлой по выбитой, утоптанной, редкой и сухой травке.
Аня перешла на другую сторону и пошла мимо палисадников по улице. В палисадниках росла малина или смородина, а у некоторых домиков Аня заметила и грядки с табаком, — эти длинные жилистые листья она знала и в Саранске, потому что в эти военные годы многие выращивали табак на продажу. И еще Ане бросилось в глаза: какой домик похуже, поменьше, с подслеповатыми оконцами, то у такого домика и палисадник впереди, а сбоку за редкими пряслами — тощий огородик — три-четыре грядки с луком, с зелено-красными листьями свеклы; а какой дом повыше, покрепче, так у того высокий забор, глухие ворота, и ничего не видать во дворе. И вид этих здоровых, крепких домов говорил ей, что здесь живут здоровые люди, они не нуждаются в помощи фельдшера и совершенно равнодушны к тому, есть в Урани она, Аня Преснякова, или нет ее. Может быть, потому Аня вдруг прониклась какой-то непонятной нежностью к этим убогим, словно бы осиротевшим, домишкам под серыми соломенными крышами. И с таким же чувством смотрела она и на людей, которые попадались ей навстречу — старухи, старики, ребятишки…
Аня уже хотела повернуть обратно, как вдруг увидела на завалинке под окошками странную девочку лет восьми — серое лицо, большие грустные глаза, большой живот и тонкие голые ножки. Она явно была больна. Девочка равнодушно смотрела на Аню, и Аня вздрогнула под этим немигающим взглядом, постояла, оглянулась зачем-то, но никого поблизости не было.
— Чего у тебя болит? — тихо спросила она, подойдя ближе.
— Хлеба хочу, — прошептала девочка и шевельнула ручками, словно хотела протянуть их.
Конечно, Аня слышала о том, что когда люди долго недоедают, у них делается кожа серой, а живот непомерно большим, и давно, в начале войны, ей пришлось видеть на вокзале в Саранске ребят, которых привезли из Ленинграда. Но тот голод, все те военные несчастья связывались в ее сознании с фронтом, с фашистами, а теперь-то этого ничего не было, не было ни фронтов, ни войны, фашисты разбиты, на земле мирная жизнь, люди радуются этой мирной жизни, и эта восьмилетняя девочка тоже скоро поправится. Аня уверена, что здесь, в селе, где на полях растет хлеб, где есть коровы, которые дают молоко, иначе и быть не может. Надо только немножко потерпеть.
— А мама твоя где? — спросила Аня, опускаясь перед девочкой на корточки.
— Нету мамки, — спокойно сказала девочка, глядя на Анино платье. — Умерла мамка.
— А папа? — спросила опять Аня.
— Папка на фронте погиб, — так же спокойно, равнодушно ответила она.
— А с кем ты живешь?
— С Федькой.
— Это твой дядя?
— Нет, мой братик.
— Сколько ему лет, Федьке?
— Пятнадцать, — тихо сказала девочка — она никак не могла отвести взгляда от Аниного платья.
— А где он сейчас?
— Они с Мишкой на станцию ездят, коноплю туда возят.
Аня вспомнила вчерашних мальчиков, с которыми ехала сюда, в Урань. Значит, один из них старший брат этой девочки.
— Может, он хлебца привезет, велел его ждать, вот я и жду, — сказала девочка и посмотрела вдоль улицы.
— А еще кто-нибудь есть у тебя?
— Бабка, — сказала девочка, — да она не ходит, на печке сидит. Может, умерла, — добавила вдруг она тихо.
— Как — умерла? — удивилась Аня. — Что ты такое говоришь?
— Это она сама так говорит, — сказала девочка и вдруг улыбнулась. — Помру, говорит, скоро.
Аня вздохнула с облегчением и тоже улыбнулась.
— Ну, это так просто говорят!..
— Говорят, — тихо согласилась девочка и опустила белую, давно не мытую и не чесанную головку.
Аня постояла молча, порылась в сумочке своей, но там ничего съестного не было, и она это сама знала, конечно, но, может быть, каким-то чудом мог там оказаться кусочек сахара или конфетка!.. Но ничего, кроме документов, носового платка, заколок для волос, лент и всякой подобной мелочи, в сумочке не было.
— Я к тебе еще зайду, — сказал Аня виновато.
— Ладно, заходи, — ответила девочка, подняв голову и глядя на Аню все такими же неподвижными большими глазами. — Скоро Федька придет, — добавила она.
Глава вторая
1
Старик в пилотке, который недавно подметал у сельсовета, теперь сидел на крылечке и свертывал из клочка газетки папироску. Аня решила, что председателя все еще нет, и хотела уж пойти дальше, как старик окликнул ее:
— Эй, гражданка! — И махнул ей рукой, чтобы подошла.
— Товарищ председатель пришел, — сказал он, когда Аня подошла. — Иди, тебя ждет. — И подвинулся на ступеньке, давая ей дорогу.
В просторных сенях, в самой комнате, куда она вошла, полы были вымыты, еще мокры и темны, и от них веяло прохладой. По голым бревенчатым стенам висели большие красочные плакаты и лозунги, от которых у Ани зарябило в глазах. В углу, под портретом Сталина, сидел за столом мужчина в белой кепке, и Аня догадалась, что это и есть председатель сельсовета.
— Здравствуйте, — сказала Аня от порога. — Фельдшером послали меня в ваше село…
Председатель, подозрительно наблюдавший за ней из-под козырька, вдруг поднял голову и заулыбался с каким-то горьким недоумением, а другой мужчина, возле стола которого стояли костыли, крякнул и стал крутить папироску.
— Вот мое направление, — поспешно добавила Аня, думая, что ей не поверили.
Председатель взял бумаги и стал читать. Читал он долго, каждое слово, должно быть, по нескольку раз, словно и в самом деле все еще не мог поверить в то, что эта девушка — фельдшер, что и бумаги это ее. Потом он сказал:
— Ну что же, очень хорошо. — И помолчал, со значительной строгостью глядя на нее. — Давай, товарищ Преснякова, приступай к исполнению своих обязанностей.
— Я понимаю, — сказала Аня и смутилась, покраснела, потому что тот человек, закуривший огромную «козью ножку», откровенно чему-то улыбался. — Да только где? Я слышала…
— Да, — перебил ее руководитель строго. — Медпункта у нас пока нет, это верно, но придется преодолевать временные трудности, придется… э… — Он тоже глянул на улыбающегося человека с папироской и нахмурился, — Придется в частном доме поработать, — добавил он и, видимо, ждал не то одобрения, не то возражения от курившего. Но тот, пуская клубы махорочного дыма, все чему-то улыбался.
— А жить мне где? — тихо спросила Аня.
— Жить? Жить тоже, конечно, в частном доме, это мы найдем. Ты где остановилась?
Аня сказала.
Председатель даже крякнул с досады при имени Веры Качановой. «И чего это он?» — подумала Аня.
— Ну вот, там и будешь жить, — сказал председатель. — Изба у Веры большая, места вам хватит.
— Но у нее скоро муж вернется.
— Вернется! — хмыкнул председатель. — Когда вернется, тогда что-нибудь подыщем.
— Она… она в положении, — сказала Аня, и лицо ее вспыхнуло.
— Э-э-э!.. — Председатель опять строго и вопросительно поглядел на человека с папироской. — Захарыч, ты что думаешь?
— Не поместить ли нам товарища Преснякову, — медленно сказал Захарыч, — к Цямкаихе?
— А что! — воскликнул председатель. — Хорошая мысль! — И тотчас громко и повелительно крикнул: — Егор!
Вошел тот самый старик в пилотке.
— Слушаю, Иван Филиппович.
— Отведи товарища Преснякову к Цямкаихе, пусть примет на квартиру.
— А комиссия? — заикнулся было старик.
— Иди! — махнул он рукой с раздражением. — И чтобы у меня все как положено.
2
Шли долго, с полчаса. Солнце пекло Ане в затылок, хотелось пить, к тому же старик еще мучал ее вопросами, и надо было отвечать, кто она да откуда, где отец да мать. Потом неутомимый Егор начал рассказывать о каком-то Иване Филипповиче, и Аня с трудом поняла, что это и есть председатель Совета.
— Он так-то добрый, ты не бойся, а что строгость, так это он напускает, ничего, бог с ним. Без строгости как же, ответственный все же пост…
И Ане уже казалось, что давно они прошли нужный дом — старик и не заметил за болтовней. «Хорошо бы здесь», — загадывала она, завидев хороший и большой дом, где, как она думала, и жить ей можно, и для медпункта место найдется. Но Егор проходил мимо, и Аня едва удерживалась, чтобы не спросить: не здесь ли живет Цямкаиха?
Дом же, у которого наконец остановился Егор, в первую минуту поразил Аню своим запущенным видом. Хотя он и большой был, но старый, под соломенной крышей, с маленькими окошками, которые глядели как будто вприщурку, с какой-то вроде обидой, и в тусклых от пыли стеклах мутно отблескивало солнце.
— Эй, Цямка! — начальственно крикнул Егор. — Где ты там, выходи сюда!
Кольцо на двери брякнуло, и на пороге показалась маленькая узкоплечая старушка в черно-синей нуле с заплатками на рукавах, в белом платке, из-под которого с каким-то смешным изумлением глядели белесые глазки.
— Принимай квартиранта! — распорядился Егор. — Показывай помещение.
— Проходите, глядите, — тихо сказала старушка.
Егор, а за ним и Аня вошли в сени. Тут было тесно от кадушек, ларей, корзин, да и темно так, что когда из-под корыта выскочила кошка, глаза у нее светились зеленым злым огнем.
— Цыть! — крикнул Егор.
Кошка шарахнулась в открытую дверь.
Изба Цямкаихи состояла из двух половин. Направо от сеней, окнами на улицу, была горница, как сама старуха назвала. Тут она жила. Здесь было чисто, просторно. Ане горница показалась даже пустой, потому что кроме печки, стола в углу да лавок под окнами, лавок широких и крепких, на которых можно было бы спать, ничего тут и не было.
Зато в другой половине чего только не было: и сундуки, и ступы, и корыто большое, и корытца маленькие, и грабли, и косы, и рассохшиеся кадушки!.. К тому же маленькие окна, выходящие куда-то во двор, густо заросли почти до самого верху крапивой, и полумрак здесь казался таким слежавшимся, таким древним, как древне и непонятно Ане было все, и эти странные вещи. Да и огромная русская печка глядела закопченным челом так сердито, будто хотела сказать, чтобы люди поскорей ушли отсюда и не мешали ей спать.
«Где же тут жить?! — с недоумением и возмущением думала Аня. — Где тут можно работать?!» И первым ее желанием было сейчас же пойти обратно в сельсовет и сказать этому надменному чинуше-председателю, что он издевается не только над ней, молодым специалистом но и над всеми жителями села — разве ей нужен медпункт?
А Егор между тем распоряжался строгим и властным тоном: весь этот хлам убрать, пол выскоблить, печку побелить — здесь будет медпункт!
— Лучше места у нас и не найти, дочка! — радостно приговаривал Егор. — Вот какая умная голова у Ивана Филипповича, — веди, говорит, к Цямкаихе!
— Правда, правда! — поддакивала сама старушка, и все ее морщинистое личико в белом платочке так и светилось. — Только бы дровишек Иван Филиппович не забыл…
— Будут дрова, как не будут! — заверил Егор.
И эта радость двух стариков была непонятна Ане: чему они радуются? Неужели они не знают, что такое медицина и как все должно быть чисто?!
Но то, как ласково поглядывала на нее старушка, каким добрым, счастливым выражением светилось все ее лицо и как она заботливо суетилась вокруг Ани, заглядывала ей в глаза, все это было приятно Ане, и если бы не эти сундуки и корыта, если бы не эта грязь и пыль на полу и по стенам!..
— Как вас зовут, бабушка? — спросила она.
Старушка заморгала, словно собираясь заплакать, но вдруг улыбнулась так чудесно, что невольно улыбнулась и Аня в ответ.
— Как зовут… — сказала старушка и в улыбке поджала мягкие запавшие губы. — Цямкаихой и зовут.
— Да ведь это, наверное, прозвище, а не имя?
— Ну, ну, прозвище, — живо согласилась Цямкаиха с лукавой улыбкой, мелькнувшей в ее светлых глазках. — Сколько живу, все так и зовут меня — Цямкаиха!
Свое прозвище произнесла она с заметным удовольствием.
— Так ведь имя есть, бабушка! — настаивала Аня, сама поддаваясь доброй веселости старушки.
— Да ведь когда-то было, доченька! Вот когда девушкой еще была, звали меня Аней.
— Аней! — воскликнула Аня. — Значит, мы тезки с тобой, бабушка!..
— Ну вот, — спокойно сказала Цямкаиха, — и будем мы жить с тобой, две Ани, а Егор нам дров привезет, и будет у нас тепло.
И этому спокойному бабкиному решению Аня подчинилась с удивившей ее легкостью, словно и не она пять минут назад была подавлена запустением и грязью в избе, а кто-то другой.
— А в доме-то я все приберу, все приберу, ты не беспокойся, — продолжала Цямкаиха ласково и напевно, словно для ребенка. — Все помою, чисто у нас будет.
Так определилось Анино жительство в большом селе Урань.
В тот же день сходила она и в районный городок Сенгеляй за пять километров, который, впрочем, мало чем отличался от Урани, и только большой кирпичный дом райисполкома, где помещался и райздравотдел, говорил о том, что это не обычное село. В райздравотделе Ане велели составить список необходимых медикаментов и всего прочего, что требовалось для вновь открывающегося медпункта, но тут же и предупредили, чтобы не портила зря бумагу: «А то напишут целые портянки, просят как на целую больницу, а давать-то все равно нечего, будто не знают, что война была». То, что ей выдали в аптечном складе, она принесла в Урань в одном легком свертке. А остальное, сказали, «по мере поступления».
Но странное дело — эта скудость уже не огорчала Аню. Отчего-то не могла она ни на минуту забыть Цямкаиху, ее лицо, ее глаза, в которых светилась лукавая добрая улыбка и ласка, слышался ей и голос старушки, так что когда она шла обратно под жарким солнцем, а впереди, в солнечном мареве, маячил купол ураньской церкви, то ей казалось, что живет она здесь уже давным-давно, что вот сейчас, когда она идет, ее ждут в селе и думают о ней.
3
Цямкаиха скоблила ножом стол, и те доски столешницы, которые были уже выскоблены, светились чистой, теплой желтизной.
— Фана мой делал еще, — сказала Цямкаиха тихо, вроде бы сама себе. И добавила: — Царство ему небесное. — И быстро перекрестилась сухой тонкой рукой.