— Не знаю.
— Зачем же тогда говоришь — странная сумма?
— Ну, мне казалось, что счет должен быть ровный… Возможно, вычли налоги.
— Налоги?
— А почему и нет? Недавно я узнал, что налоги бывают всякие. Не только в пользу государства. Мне рассказывали в совхозе, что иногда расписывается человек в ведомости на тысячу, а на руки получает пятьсот. А причитается ему триста. Сложная бухгалтерия! Кстати, ты расписывалась?
— Нет.
— Опять что-то не так… Как же он будет отчитываться. Впрочем, это не мое дело!
Видя, что муж напихал полный рот макарон, и значит продолжать разговор не может, Надежда Васильевна отошла в конец комнаты и занялась чемоданом.
Теперь попробуйте, дорогие читательницы, представить себя на месте Надежды Васильевны, а читатели постарайтесь понять состояние Ивана Петровича, когда из открытого чемодана она достала сначала серые туфли на высоком каблуке, а затем цветистое платье с короткими рукавами.
— !?.. — это была первая ее реакция, и выразилась она в виде каких-то нечленораздельных, восклицательно-вопросительных звуков, мало похожих на человеческие.
Через минуту остолбенение прошло и Надежда Васильевна заговорила нормально. И даже слишком нормально.
— Все понятно! Она перепутала и впопыхах сунула свои вещи в твой чемодан. В темноте, наверно!
— Кто она?
— Ну уж, знаешь… Я еще должна тебе сказать, кто она? Может быть, имя и фамилию? Ты позабыл или вообще не спрашивал? Может быть, адрес? Кто она? Свинарка, доярка, огородница, навозница! — с последними словами Надежда Васильевна невольно понюхала платье, которое держала в руках, и продолжала с издевательской похвалой: — Скажите, пожалуйста! «Красной Москвой» душится. Не ты ли ей купил? Хороший кавалер? Крепдешин… ничего себе! Не случайно меня предупреждали, что ты волочишься за какой-то артисткой…
— Успокойся, Надя, — с трудом проглатывая непрожеванные макароны, проговорил Иван Петрович. — Ну чего ты говоришь глупости!
— Это глупости? — потрясая платьем перед самым носом мужа, возмутилась, уже по-настоящему, Надежда Васильевна. — Может быть, ты будешь утверждать, что я все это выдумала?
— Конечно, выдумала. Свинарку какую-то выдумала. Артистку!
— Выдумала! На пощупай, убедись! Что это такое? Во сне я вижу? Может быть, это мне только чудится? На самом деле это не платье, а твоя сорочка? А это не модельные женские туфли, а твои шлепанцы?
— Ну, довольно! Откуда ты взяла, что это мой чемодан? — спокойно спросил Иван Петрович.
— То есть, как? — опешила она. — Что я, не знаю нашего чемодана? Конечно, наш чемодан.
— Ну, а если наш, то значит там и шлепанцы, и сорочка, и полотенце с мылом. Поищи-ка…
Надежда Васильевна решительно бросилась к чемодану и сейчас же из него полетели самые различные женские вещи: три пары чулок, комбине, две пары трико, юбка, коробочка, из которой вывалились и рассыпались по полу бусы, клипсы и что-то еще.
С любопытством наблюдая за каждым движением жены, Иван Петрович принялся за прерванный завтрак и, надо сказать, ел он с аппетитом. Дело в том, что эта сцена не огорчила и, конечно, не оскорбила его, а только развлекала. Совесть его была чиста. Кроме того, чувство ревности, как ему казалось, было несвойственно Надежде Васильевне, и с подобным случаем супруги столкнулись вообще впервые.
Напрасно утверждала «Дама пик», что все женщины без исключения ревнивы как кошки. Ничего подобного. Мы с Иваном Петровичем убеждены, что в этом правиле, как раз, больше исключений, и доказательством этого служит вся прошлая жизнь Прохоровых.
Естественно, что Надежда Васильевна возмутилась и вышла из себя, найдя в чемодане мужа женские вещи. Но все ее упреки и предположения шли не от сердца, не диктовались чувством, а были позаимствованы в литературе и со слов подруг и знакомых. Именно поэтому ничего оригинального в этой сцене ревности я не увидел. Обычная, почти банальная, водевильная сцена.
Когда все содержимое чемодана было выброшено на пол и в нем не оказалось ни полотенца, ни сорочки, ни даже шлепанцев, Надежда Васильевна явно растерялась. Нужно было давать отбой.
Тщательно осмотрев чемодан внутри и снаружи, она села напротив Ивана Петровича и виновато улыбнулась.
— В самом деле… чемодан чужой, — мирно сказала она. — На подкладке нет жирного пятна… Где ты его взял?
— А ты думаешь, что я взял его умышленно?
— Нет, но ведь как-то он к тебе попал?
— В том-то и дело, что я и сам не знаю. Если бы я знал, я бы не взял. Неужели, это Ольгин? Я оставлял свой чемодан у нее…
— Нет! — твердо заявила Надежда Васильевна. — Не Олин. Это какой-то немолодой бабы.
— Ты так уверена?
— Олины вещи я знаю.
— Но разве она не могла купить новые?
— Такие бы не купила. И номер туфель не ее.
— Вот это другой разговор. Надюша, ты посмотри еще раз повнимательней. Нет ли там каких-нибудь пометок. Неудобно все-таки получается… Вещи ей наверно нужны.
— Надо отнести в милицию, в бюро находок.
— В конце концов, конечно! — согласился Иван Петрович. — Если не найдем хозяйку.
— Нечего и искать! — сказала Надежда Васильевна, небрежно сгребая все вещи в кучу. — Отдадим в милицию, и все. Ну, а как же твой чемодан?
— Не знаю. Не в поезде ли я его оставил?
— А взял чужой?
— Вполне возможно. Видишь, как чемодан похож…
Но в бюро находок чемодан не попал. Когда Иван Петрович ушел, Надежда Васильевна вытряхнула все вещи на стол и задумалась. О чем она думала, глядя на лежавшие перед ней принадлежности женского туалета, я не знаю, но скажу сразу, что эти принадлежности были очень хорошего качества, а значит и дорогие.
Здесь уместно вспомнить о ценах на женские тряпки. Они меня всегда потрясают. Какая-нибудь прозрачная блузка, которая ни весит, ни согревает, ничего не прикрывает и, вообще, вся может в спичечную коробку поместиться, а стоит… Надеюсь, вы сами знаете, сколько она стоит? Или возьмем для примера босоножки. Одна моя знакомая колхозница называет их бесоножками… Кожи на них два ремешка для ручных часов, ну еще подошва да каблук, а цена наравне с двумя парами мужских кирзовых сапог.
Стук в дверь и появление соседки прервали размышления Надежды Васильевны.
— Ах! Что за прелесть, — сразу защебетала Тина, как только увидела разложенные вещи. — Кремнешиновое платье! И какая расцветка! Это не наша продукция… Импотированная! Правда?
— Не знаю.
— Ай да Иван Петрович! Где он только оторвал такие вещички? Трико шелковое. И чулки капроновые с пяткой. Мечта! Уступите мне одну пару, Надежда Васильевна. Вы же мало выходите. Умоляю! Ну куда вам три пары? Я в два раза дороже дам…
— Это не мои вещи.
— А чьи?
— Неизвестно, он с кем-то поменялся чемоданом. Понимаете? Перепутали чемоданы.
— Да что вы говорите! Научная фантазия! Везет же людям! Такой дефицитный товар и достался даром! Какая вы все-таки счастливая…
— Что значит достался? Вещи чужие, их нужно вернуть.
— Да вы с ума сошли! С какой стати! Ой! Не говорите, пожалуйста… а то у меня сердце заходится! — возмутилась соседка и принялась примерять туфли. — Я вижу, вам они велики. Да вы смотрите! Как раз! Мой номер, и совершенно новые. Туфли вы мне, конечно, уступите…
— Ну что вы говорите, Тина! Я же вам сказала, что вещи чужие.
— Нет, вы меня просто смешите, Надежда Васильевна! Что значит чужие, если вы даже не знаете чьи? Это же находка! Трофей! — негодовала и уговаривала Тина. Но Надежда Васильевна ее не слушала.
В коробочке, куда она хотела сложить бусы и клипсы, оказалось распечатанное письмо.
Я думаю, что находкой этого письма можно и закончить главу. Вряд ли Тина может прибавить что-нибудь новое к тому, что уже сказала, но даже если бы и сказала, все равно Надежда Васильевна не станет ее слушать.
23. Шпион-перестраховщик
Сергей Васильевич поджидал Ивана Петровича на лестнице Исполкома и проводил в знакомый кабинет.
— Здравствуйте, Иван Петрович! — приветливо встретил его Угрюмов. — Ну вот… С приездом! А вы загорели! И здорово загорели!
— Да… солнце там, понимаете ли, с утра до вечера. Весеннее.
— Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте. Закрой, Сережа, дверь и присоединяйся. Надеюсь, ничего страшного не случилось? — обратился он к Прохорову, когда тот сел в кресло, на котором уже однажды сидел.
То была первая встреча, и была она совсем недавно, но Ивану Петровичу казалось, что прошел, по меньшей мере, год.
— А чего страшного? — пожав плечами, ответил он. — Лично мне ничего не грозило. Сначала, конечно, непривычно как-то… Но потом освоился, и даже, знаете ли, один раз, как сыщик, следил. Спрятался за елками и следил.
— Вот как! — насторожился подполковник.
— Случайно получилось. Шел к Суханову и попал в ельник, а оттуда окна видны… Ну я остановился…
Иван Петрович подробно рассказал о том, как наблюдал за Сухановым, как увидел тайник, а позднее прочитал и заявление шпиона.
Не подозревая о том, как врезалось в памяти содержание этого заявления, он очень точно пересказал, почти процитировал его.
— И знаете, товарищ Угрюмов, мне показалось, что это все искренно и честно написано, — сказал он в заключение. — И сам он произвел на меня тоже… впечатление человека дельного… как бы это сказать?.. Ну, запутался человек! Попал, знаете ли, в такое положение, испугался…
— Почему же он заявление держит у себя?
— Вот об этом я не могу сказать. Не знаю. Скорей всего, что не успел еще… Вы не верите? — спросил Иван Петрович, видя, что подполковник и его помощник с трудом сдерживаются, чтобы не расхохотаться. Ничего смешного в заявлении шпиона он не видел. Наоборот. Там говорилось о тяжелых переживаниях, отчаянии и полном раскаянии.
— А вы верите? — в свою очередь спросил Угрюмов.
— Представьте — да! Если ему дать возможность, я думаю, он может исправиться и искупит свою вину.
— А какая за ним вина? Он вам что-нибудь рассказывал?
— Нет. О своей… как бы это выразиться?.. о шпионской работе вообще избегал говорить. О совхозе говорил. Возмущался… Ну, об этом я вам потом расскажу.
— А вы не помните, какое число стоит на его заявлении? Когда оно написано?
— Число… Дата? — переспросил Иван Петрович, и нахмурился.
— Напрасно думаете, Иван Петрович. Там нет числа.
— Да. Кажется, нет… Стояла подпись и все. Ясно помню… только подпись.
— А знаете почему? Заявление заготовлено на случай провала. Когда мы его арестуем… А ведь это рано или поздно случится… Он будет ссылаться на свое заявление. И тоже скажет, что не успел передать.
— Подумайте! Вот уж никогда бы не догадался. И тут перестраховка! Шпион-перестраховщик! — с таким простодушным изумлением произнес Иван Петрович, что оба чекиста расхохотались.
— Нет, Иван Петрович! Враги очень хитрые!
— Конечно, конечно… — торопливо согласился Прохоров. — Верить им нельзя.
— Почему нельзя? — возразил Угрюмов. — Если они говорят правду, верить можно.
Иван Петрович с удивлением посмотрел на подполковника, подумал и развел руками.
— А черт его не знает, когда он говорит правду?
— Если бы он действительно раскаялся, то никаких заявлений заранее не писал, а просто пришел бы сюда сам и дал показания. Расскажите лучше, что он вам говорил насчет аэродрома?
— А вы уже знаете?
— Кое-что знаем.
И опять Иван Петрович очень точно, почти слово в слово, передал все, о чем сообщил шпион для «Короля треф».
— Та-ак! — с удовлетворением протянул Угрюмов. — Фамилию этого человека он не назвал?
— Нет.
— И вас к нему не приглашал?
— Нет.
— Все?
— Нет. Тут еще есть… — спохватился Иван Петрович, доставая из кармана пакет. — Без меня заходил Виктор Георгиевич и оставил жене деньги. Чтобы она мне передала. А для какой цели — неизвестно. Сказал, что куда-то уехал и не скоро вернется.
— Да. Теперь он не скоро вернется, — с улыбкой подтвердил Угрюмов, принимая пакет. — Здесь три тысячи?
— Нет. Две тысячи девятьсот.
— А вы хорошо считали?
— Ну еще бы! Я два раза считал и жена… Правда, она вначале говорила, что в пачке было три тысячи, но когда пересчитала, оказалось на одну сотню меньше.
— Вот как! — похлопывая пакетом по столу, проговорил Угрюмов. — Сто рублей никакой роли не играют, но вы все-таки поинтересуйтесь, Иван Петрович. Он вам принес ровно три тысячи. С тех пор как деньги были получены и переданы вам, прошло какое-то время… Если эта сотня затерялась…
— Неужели взял сын! — вырвалось у Ивана Петровича. — У меня уже мелькнуло подозрение…
Наступило неловкое молчание. Так бывает, когда в разгаре оживленной беседы кто-нибудь проговорится и, сам того не желая, выдаст тайну хозяина или хозяйки, или по незнанию обругает одного из присутствующих. Одним словом, «в доме повешенного заговорит о веревке».
Опустив голову на грудь, Иван Петрович некоторое время сидел без движения.
— Не огорчайтесь, — попытался успокоить его Угрюмов. — В таком возрасте… они довольно легкомысленно относятся к чужой собственности. Воспитывают у нас плохо…
— Но, может быть, он не виноват? — прибавил Сергей Васильевич. — Надо еще проверить.
— Больше некому! — с отчаянием сказал Прохоров и глубоко вздохнул. — Ничего не поделаешь. Сам виноват. Передоверил воспитание жене, а она… Ну, мать, конечно! Души в нем не чаяла. Все позволяла.
— Н-да! Воспитание мальчиков женщинам можно доверять до определенного возраста, — задумчиво произнес Угрюмов. — А потом необходимо мужское вмешательство…
И снова я удержусь от рассуждений на педагогическую тему, потому что еще не известно, как дальше поступит Иван Петрович и какие он примет меры для воспитания честности и чувства ответственности у сына.
Замечание Угрюмова по поводу длительного отъезда «Короля треф» и его осведомленность относительно денег не удивили Ивана Петровича. Теперь он знал и даже привык к тому, что контрразведка работала параллельно с ним.
Вероятно, чтобы несколько развеять горестные мысли Ивана Петровича, Угрюмов заговорил о совхозе.
— Ну, а как ваше обследование? Как дела в совхозе?
Прохоров поднял глаза на подполковника, но не оживился, как тот ожидал, а наоборот: безнадежно махнул рукой.
— Совсем плохо!
— Вот как! Почему же?
— Я не разобрался еще до конца, товарищ Угрюмов. Нужно поднять документы и точно все выяснить, но у меня сложилось такое впечатление, что сельское хозяйство кто-то умышленно «зорит». Так выразилась одна женщина… Действительно, понимаете ли, «зорят». И эти люди самые опасные враги… Страшнее всяких шпионов. Шпионов вы посадите, и дело с концом, а вот, что с ними делать? Суханов говорил, что даже он боится выполнять их распоряжения, уж слишком явно они вредят.
— А кто это «они»? Кого вы имеете в виду?
— Да как вам сказать? Их много… Я, понимаете ли, говорил с работниками совхоза, с директором… и они назвали некоторые фамилии. Нет, конечно, врагами они их не назвали. Это я от себя… Но так получается. Если, например, человек руководит и подписывает какой-нибудь приказ, распоряжение или, скажем, план, то ведь он должен нести за это ответственность?
— Безусловно! — не задумываясь, ответил Угрюмов.
— От этого приказа зависит много… Судьба людей! Ну, а если этот приказ, прямо скажем, дурацкий, не реальный, и он только ухудшает дело, то как это назвать? Ведь это что же получается? Берется, скажем, такой человек руководить сельским хозяйством, а сам ничего не понимает…
— Ах, вот вы о чем! — с облегчением произнес Угрюмов. — Я сначала не понял. Вы говорите о бюрократах, чиновниках.
— Вот, вот!
— Да. Чинуш у нас хватает. Благодаря им, конечно, и недостатков немало.
— А вы не думаете, что среди этих чиновников есть и такие, которые умышленно занимаются… этим? — осторожно спросил Иван Петрович.
— Вполне возможно.
— Есть, есть! — вмешался Сергей Васильевич. — Но как это выяснить и доказать?
— Да. И вообще такими вопросами занимается другой отдел, Иван Петрович. Мы боремся с агентами иностранной разведки, — подчеркивая слово «иностранной», пояснил Угрюмов.
— Ведь до чего дошло! — продолжал Иван Петрович, не поняв тонкого намека подполковника. — На руководящую работу в совхоз или в колхоз посылают в виде наказания. Провинится, скажем, человек в городе… Ну, пьяница, скажем, взяточник, проворовался. И вместо того чтобы выгнать его из партии, отдать под суд, его отправляют председателем колхоза или директором совхоза.
— С глаз долой, так сказать! — со смехом согласился Сергей Васильевич. — Исправляться!