Охотники яростно палили по этой дичи, а она, естественно, невредимая, летела себе дальше. Вот так охота, давно такой не видел! Я поставил ружье на предохранитель и повесил его на плечо. Был бы курильщиком, закурил бы. Стало понятно, зачем перед охотой нам давали домашних гусей.
Пальба по высотным уткам тем временем продолжалась. Вдруг одна из них, кувыркаясь, полетела вниз. Похоже, кто-то из охотников (а может, все?) лупил по ним картечью. Иначе никак нельзя было объяснить столь дальнее попадание. Утка падала, а по ней все стреляли. Полагаю, что она точно приземлилась на воду дырявая, как решето.
Забавы в том же духе продолжались и дальше, а я довольно лениво поглядывал на все эти приключения. Мыслями же я уже был за вечерним охотничьим столом. Там-то дичь от меня не убежит! В это время надо мной пролетала очередная стая уток. Вдруг одна из них закружилась штопором и стала падать. Значит, задели крыло. Если попадание в шею или в голову, то утка летит вниз почти колом и не вращается. А вот перебитое крыло вызывает подобное характерное вращение.
По несчастной подбитой утке стреляли из чего-то, похожего на мой автомат. Но стрельба эта была особая. Такого я раньше никогда не выдел и не слышал. Все пять выстрелов следовали один за другим без малейшей задержки, одной короткой очередью. Пальцем невозможно так подряд нажать на спусковой крючок. Это была самая настоящая очередь из автоматического оружия, только охотничьими патронами.
Потом уже охотники мне объяснили, что если в ружье немного подпилить такую деталь, как шептало, то тогда и получится стрельба очередями, как из автомата Калашникова. Шептало не будет задерживать стрельбу. Никогда, ни до того, ни после, я еще не встречал подобной стрельбы по уткам очередями из дробовика.
Подбитая утка снижалась, а в нее все стреляли и стреляли, причем со всех сторон. Однако явно мазали. Я даже смог разглядеть, как утка крутила головой, разглядывая место для приземления. Вдруг я сообразил, что человек, который стреляет в утку точно с противоположной от меня стороны, скоро выпалит на уровне человеческого роста. И весь заряд будет точно мой! А вдруг картечь? Я тут же мгновенно присел на корточки и загородил лицо прикладом. Было понятно, что на этом щите мне негде спрятаться от чужих пуль. Разве что только залечь в полный рост на щит. Да и то не гарантия. Но самое главное, как я полагал, это как-нибудь защитить лицо и голову в целом. Как? Дробь или картечь могут прилететь ко мне только после выстрела по утке. Значит, если загораживаться от утки, то тем самым в какой-то мере загородишься и от чужого заряда. В целом же ситуация эта меня довольно позабавила. Мало того, что палят по уткам картечью автоматными очередями. Так мне еще в довершение всего на этой охоте вместо стрельбы по уткам приходится прятаться от них, загораживаясь прикладом!
Как я и предполагал, в конце концов по утке выстрелили и тогда, когда она была уже на уровне человеческого роста. Понятно, что в таком случае какую-либо стрельбу по любым правилам вести было совершенно нельзя. Дробь хлестанула по кусту прямо вокруг меня. В приклад дробины не попали, но удар по воротнику я почувствовал. Тут же вскочил и заорал во все горло, используя в основном непарламентские выражения. Я спасал свою шкуру и подобное было, наверное, в такой ситуации простительно. В ответ на мои вопли я услышал, как кто-то довольно спокойно, но громко произнес своему товарищу: «Опять в кого-то попали…» Ничего себе реакция! Но больше я орать не стал. Просто пару раз, когда вдалеке сбивали еще таких уток, я опять загораживался прикладом. Чем черт не шутит, картечь могла достать меня и на большом расстоянии.
Охота кончилась, меня сняли с острова и отвезли в домик, где уже был накрыт стол. Там закусили, начались охотничьи рассказы. Сказать честно, я не удивился, что никто из наших охотников ничего не подстрелил. Через какое-то время я улучил момент и тоже попытался похвалиться своей байкой — о том, как от уток пришлось прятаться за приклад собственного ружья. В доказательство я продемонстрировал свою стройотрядовскую куртку. Именно она и была надета на мне на этой охоте. Ткань у куртки была довольно плотная. А на воротнике она и вовсе была многослойной. В результате дробь его не смогла пробить. Но все-таки оставила глубокую четкую вмятину. Это была не картечь, но не меньше единицы, а то и нулевки, это уж точно. То есть очень крупная дробь, на грани картечи. Незащищенное горло было всего в нескольких сантиметрах от места попадания, и судя по энергии удара, дробь наверняка пробила бы кожу. Конечно, только в крайне неблагоприятном случае это могло быть тяжелое ранение. Хотя чем черт не шутит, дробина могла перебить и крупный сосуд. В любом случае ранение в горло было бы неприятным инцидентом.
Мой рассказ вопреки моим ожиданиям вызвал молчание за столом. Я решил, что оказался плохим рассказчиком и неумело изложил столь забавную историю. Реакция была явно не такой, на которую я рассчитывал, и которая бывает после обычной охотничьей сказки. Меня ни о чем никто не спросил, а тема вообще не получила продолжения. Хотя, как правило, охотничьи истории, точно так же, как анекдоты, цепляются одна за другую. Просто после паузы охотники за столом заговорили о чем-то другом. Как будто вообще не услышали мое повествование. И я для себя решил, что они просто не оценили моего рассказа. Сами такие важные, свои генеральские рассказы излагают с пафосом! А поскольку я был никакой не генерал, а просто малолетка до тридцати лет, то мой рассказ сочли малоинтересным. А может быть, я просто не умею рассказывать? Я сидел совсем огорченный и больше выступать даже и не пытался.
Однако, как потом выяснилось, я был вполне умелым рассказчиком. Просто моя история вызвала эффект несколько иного свойства. Когда я вскочил с утра, готовый вновь отправиться на охоту, все охотники почему-то продолжали сладко спать. В ответ на мои расспросы кто-то сквозь сон пробормотал, что все решили больше не ходить на охоту, а вместо этого отправиться на рыбалку, но попозже. Надо полагать, дело было даже не только во мне. Конечно, и меня никто больше не хотел подвергать опасности. Но и себя тоже. Если тут стреляли по уткам картечью, причем даже на уровне человеческого роста, к тому же чуть ли не очередями, неприцельно, то это в любом случае было предельно опасно. Действительно, такую охоту можно было и пропустить, невелика потеря.
Рыбалка получилась неплохая. Даже просто замечательная. Мы ловили карпов в том самом пруду, о котором рассказывал солдатик. Тут их разводили либо для последующей продажи, либо для солдатской столовой. Клевали карпы, понятное дело, довольно активно. Солдат не соврал, можно было ловить такую рыбу и без удочки.
Однако наш командир части и тут постарался организовать не просто вылов рыбы, а все-таки интересное мероприятие. Казалось бы, подманили бы карпов кормом, почерпнули бы большим сачком, и за один-два раза все были бы обеспечены уловом. Нет, полковник предложил иной план действий. Он принес с собой четыре бамбуковые удочки. Причем с довольно тонкой леской и обычным перьевым поплавком. На такие ловят пескарей, в лучшем случае карасей.
Смысл его затеи был в следующем — создать максимально спортивные условия рыбной ловли. Насаживаешь на крючок хлеб и забрасываешь удочку. Понятно, что через минуту будет поклевка. Но именно тут-то и начиналось самое интересное. Если бы мы просто подсекали карпа и тащили его к берегу, леска, точнее, тонкий поводок точно бы оборвался. Именно это сразу же и произошло.
А как же тогда ловить? Полковник взялся объяснять и показывать. Он забросил одну из удочек, дождался поклевки и ловко подсек рыбину. Та бешено ударила хвостом и попыталась сорваться с крючка. Но полковник сделал удочкой сложное движение: с одной стороны, он слегка плавно отпустил удочку, не давая оборвать леску. А с другой — повел ею вслед за карпом, но затем направил его вдоль берега. Карп активно поплыл в этом направлении, явно намереваясь освободиться. Но полковник дождался, когда леска натянулась, и движением конца удилища развернул карпа в противоположном направлении. Тот забил хвостом и поплыл опять вдоль берега, но уже в другую сторону. Так его пришлось разворачивать раз двадцать, никак не меньше. Наконец рыбина выбилась из сил. И торжествующий командир части подтянул ее, совершенно недвижимую, прямо к берегу, где легко подхватил свободной рукой. Почин был сделан.
Мы схватили удочки и попытались проделать ту же процедуру. Но фокус требовал определенной сноровки, которой пока ни у кого не было. В результате на трех из четырех удочек поводки были тут же успешно оборваны. Только одному из нас (но, к сожалению, не мне) с первого раза удалось вытащить добычу. Однако у полковника, как выяснилось, имелся и запас поводков с крючками. Которые мы тут же наперебой стали цеплять к оборванной леске.
Вся эта забава продолжалась часа два, часть из которых ушла на оборванные поводки, а часть — на выводку карпов. Некоторые были на удивление упорными. Одного, как я заметил по часам, пришлось выводить почти пятнадцать минут. Ровно столько огромная рыбина сопротивлялась, плавая туда и сюда вдоль берега.
Наконец запасные поводки, а вместе с ними и рыбалка окончились. Мы довольно сердечно распрощались с нашим хозяином и поехали назад в Москву. Я сидел, разглядывая через окно пробегающие мимо пейзажи и думал себе: «Уток видели, но только издалека. Их сбивали другие охотники. Никто из наших даже не выстрелил. Но у каждого в рюкзаке по одному или даже по два здоровенных белых гуся. На рыбалку тоже не собирались. А в результате ловили искусственно разводимого карпа. И у каждого в том же рюкзаке еще по три-четыре хорошие рыбины. Так удалась охота или нет? Или это вообще была не охота, а что-то другое?»
Дипломатическая охота
В моем понимании, дипломатическая охота — это не только обычное протокольное мероприятие с участием либо иностранных дипломатов в России, либо наших дипломатов за рубежом. Ведь если участвуют генералы, значит, охота генеральская. А если дипломаты — значит, дипломатическая. Причем, по моим наблюдениям, где присутствуют дипломаты, там ничуть не меньше приключений, чем в любых других случаях. Из-за пьянства? Может быть.
Вот как-то раз, опять-таки в середине восьмидесятых годов, решили мы организовать утиную охоту на вышеописанной даче моего тестя по первой жене Веселова Анатолия Ивановича. Дача стояла на берегу Волги. Охота была задумана с подхалимскими целями — чтобы помочь мне в продвижении по службе в Министерстве иностранных дел. Меня в те времена там изрядно затирали. Во всяком случае, мне так тогда казалось. Поэтому я как-то изловчился и пригласил на охоту моего непосредственного начальника по договорно-правовому отделу Рыбакова Юрия Михайловича, а в дополнение к нему еще и заместителя министра Капицу Михаила Степановича. Легко сказать, изловчился. Это была целая дипломатическая операция. И, раз она мне удалась, значит, не такой уж я был, видимо, и плохой дипломат.
Кто они были такие, эти Рыбаков с Капицей? Про Рыбакова, сказать честно, даже и рассказывать не очень хочется. Он того не стоит, поскольку был самый обычный заурядный сотрудник министерства, которому в силу обстоятельств немного повезло. А вот Капица был особым кадром. Я бы даже сказал — легендарным. Вы думаете, кто в нашей стране затеял стройку Байкало-Амурской магистрали, большей известной по сокращению БАМ? Какой-нибудь важный министр путей сообщения? Или сам Центральный Комитет партии большевиков? Вот сели так, задумались, покумекали и вдруг решили, что без железной дороги от Москвы до Владивостока нам совсем никуда нельзя? Держите карман шире. Никто там по поводу этой магистрали не задумывался. А если и задумывался, то до строительства дело в любом случае не доходило. Там занимались другими делами, наверное, тоже важными, но только не железнодорожной магистралью через всю страну. Хотя, согласитесь, такая дорога просилась, чтобы ее построили. Что это еще за страна такая, которая раскинулась на тысячи километров, а нет никакой дороги, чтобы ее проехать из одного конца в другой?!
Даже сейчас мне ситуация с этой железной дорогой кажется парадоксальной, если не дикой. Мы с вами вообще-то понимаем, что огромную часть страны с ее другой, точно такой же огромной частью соединяет всего одна тонюсенькая железная дорога? И больше никаких дорог. Это значит, что если на Россию нападет, например, взвод иностранных солдат, он запросто может перерезать всю транспортную связь между этими двумя частями и разделить тем самым нашу отчизну на две штуки.
Я как-то ездил по этой дороге. В том числе в пределах Западно-Сибирской низменности. Летим себе на своем поезде по просторам необъятной нашей родины. Я высунулся в окно, наблюдаю. Вот наконец после Урала и ЗападноСибирская низменность показалась. В окне, должен сказать, довольно однообразная картина. До горизонта ничего, никаких объектов. Вообще никаких. Просто равнина. Но если быть точным, вовсе не равнина, а совершенно непроходимое болото. Просто до горизонта. Перехожу на другую сторону поезда. Там тоже до горизонта то же самое болото. Едем час, другой, третий. Еще много часов. Только болото, болото и еще раз болото. То есть если тут дорога сломается и не починится, сразу возникнут две России — западная и восточная. Ни по какому другому месту не проехать вовек — там только непроходимое болото. Я тут, может быть, слегка драматизирую. Но чувства у меня тогда были именно такие.
Эту самую магистраль, впоследствии нареченную БАМом, вообще-то, пытались строить сразу после Октябрьской революции. Но идеи — это одно. А реальная работа — это, как всегда, другое. Короче, попробовали, маленько построили. Даже не маленько. Но в конце концов успешно забросили на многие годы. И точно так же успешно забыли.
И вот, как рассказывает сам Михаил Степанович, который в это время в нашем героическом МИДе занимался Китаем, сидит он как-то раз в своем кабинете и думает думу. Ту самую, которую вообще-то должны думать, скорее, в Кремле. Но там не думают. А вот он думает. И приходит ему на ум, что негоже вдоль границы с Китаем не иметь железной дороги. Как-то это не по-людски. И не по-стратегически одновременно. «А что, если построить такую дорогу? Железную? — думает наш известный китаист. — Было бы неплохо. Хороша была бы дорога. По ней можно было бы даже что-то перевезти, полезное и важное. Но как строить?»
Я все это рассказываю, что называется, из первоисточника. Со слов самого Михаила Степановича. Не думаю, что он что-то такое насочинял спьяну. По всему характеру беседы и по соответствующим ее деталям мне было понятно, что все именно так и было, и никак иначе. Впрочем, за что купил, за то и продаю.
Так вот, поскольку Капица в то время возглавлял отдел министерства, то есть самостоятельную структурную единицу, то он мог и подписать нужную бумажку, никого не спрашивая. Что в конце концов и сделал. Сел и сочинил на две странички, как было бы полезно построить такую железную дорогу. И, никого не спрашивая, отослал это письмо прямо в Кремль, в ЦК все той же партии большевиков.
Вообще-то в Министерстве иностранных дел так было не положено, через голову начальства, что-то писать на Старую площадь (так иными словами назывался ЦК КПСС). Но Капица как-то там изловчился, нашел повод. И написал. И его за это не уволили. Хотя могли, такая бумажка без санкции начальства была серьезным проступком.
Самое удивительное, что идею подхватили. Она показалась интересной целой группе людей. Если строить, то это общесоюзное мероприятие. Значит, комсомол в передних рядах! Тут же и романтика в полной мере. И строителям интересно: дадут денег без меры, все-таки стратегический объект. И с точки стратегии и взаимоотношений с Китаем действительно есть какой-то смысл. Про военных и говорить нечего. Им сразу захотелось возить свои танки и пушки по этой дороге, туда и обратно. В общем, колесо завертелось. Но инициатора всего этого дела за суматохой вовсе забыли, как будто его никогда и не было. Капица на эту забывчивость нашей Родины немного обижался. И рассказывал мне, сопливому молодому дипломату, всю эту историю, наверное, с тем самым дальним прицелом, чтобы я когда-нибудь попытался восстановить справедливость и написал бы всю правду о БАМе нашему славному русскому народу. Что я теперь и делаю…
Капица был славен не только подобными историями. Вот еще эпизод. Расскажу его словами, предельно близко к первоисточнику: «Сижу я как-то, смотрю в окно и думаю. И мысли у меня самые разные. Что вот жизнь идет, все проходит и следа не остается. Так и на погост не долго ждать, как придется отправиться. Но одновременно в голове бегут мысли, которые я не могу остановить как профессиональный дипломат. Если я умру, значит, и другие умрут. Не только тут, но и там, в Китае. А в Китае в это время в полной мере еще жив Мао Цзэдун. И никто его пока хоронить не собирается. Но ведь когда-нибудь он умрет, это уж точно! И вот я начинаю прикидывать, что надо будет делать нашей стране, когда он умрет. Сразу не сообразишь. Но постепенно вырисовывается определенная картина. Нужно сделать такое-то заявление. Нужно выразить соболезнования. Нужно посетить посольство Китая и сказать такие-то слова. Надо кого-то отправить в КНР на похороны. Нужно сформулировать позицию страны в отношении Китая после Мао.