Деваться было некуда. Я неохотно вылез из машины и полез в карман за документами. Но гаишник не подошел ко мне. Он некоторое время постоял в отдалении. А потом стал приближаться ко мне как бы крадучись, осторожно озираясь. Место, действительно, было довольно уединенное. Наконец он добрался до меня и взял документы. Помолчал, покрутил их в руках. А потом пошел вокруг машины, заглядывая внутрь. Я понуро плелся вслед за ним. Как бы случайно инспектор провел пальцем по моему правому переднему крылу.
Надо сказать, это было выдающееся крыло. Я его слегка в свое время помял, потом выправил, причем, сам, а значит, довольно неаккуратно. Но выправить мало, надо было еще подкрасить. И вот я поехал к одному знакомому автомобилисту и объяснил, в чем дело. Тот взял у меня из багажника жестяную баночку с запасной краской, аккуратно ее развел и предложил мне самому покрасить крыло с помощью компрессора. Что я и сделал. Получилось просто здорово. Краска легла лучше заводской. То ли развели ее удачно, то ли компрессор был качественный.
Крыло было покрашено ровно. Но одна беда — запасная краска, хотя она и была красной, как и сама машина, однако оказалась другого оттенка, какого-то кровавого отлива. Так я после этого и ездил с этим крылом, пугая честных людей.
Именно по этому крылу и провел пальцем инспектор ГАИ. Мысли его были понятны за километр — сбил человека, все крыло в крови, труп положил на заднее сидение и забросал одеждой. Теперь везет закапывать. Одним словом, очень опасный преступник.
— Что-то тут темно, не могу разглядеть вашей машины! — промолвил наконец гаишник. — Тут недалеко двадцать восьмое отделение милиции, там фонарь хороший, проедем туда, осмотрим ваш автомобиль, — и он с большим вопросом поглядел на меня.
Я согласился, а что было делать? Вариант показался мне длинным, но приемлемым. Если начать спорить тут, на месте, то гаишник может докопаться до причин моего аномального поведения. Тогда штраф, а то и отобранный техпаспорт. А техосмотр мне никогда не пройти без существенных материальных затрат. Этого допустить было никак нельзя. А в двадцать восьмом отделении разберутся, хотя скорее всего это займет время. Но штрафовать не будут и техпаспорт тоже не заберут — это ведь не ГАИ, а просто районное отделение милиции.
Это отделение я хорошо знал. Оно находилось совсем рядом с Олимпийским проспектом. Мой домашний телефон отличался от номера этого отделения всего на одну цифру. Это была пятерка в середине номера вместо четверки. Мне по письму Александра Покрышкина, к тому времени, кажется, уже маршала, экстренно выделили этот телефон к окончанию какого-то крупного мероприятия в Олимпийском комплексе.
Звонившие в милицию нередко ошибались, перепутав четверку с пятеркой, и попадали вместо отделения ко мне домой. К чему я со временем даже привык. Часто звонивший вместо «здравствуй» на мое «алле» в ответ грубо кричал: «Кто?». Ведь дежурный по отделению, сняв трубку, должен был отвечать не «алле», а «дежурный слушает», и при этом называть свое имя. Не услышав этого, разъяренное милицейское начальство и ревело: «Кто?»
На этот вопрос я отвечал по-разному. Иногда сразу говорил, что это не милиция. Был случай, когда ко мне по ошибке, судя по всему, позвонил какой-то тайный агент и сбивающимся голосом стал сразу докладывать, как он где-то стоит, за кем-то следит, а тот что-то делает. Пришлось его прервать, хотя слушать было интересно. Агент хрякнул трубкой о рычаг. В общем, по крайней мере в силу этих телефонных звонков двадцать восьмое отделение мне заочно было хорошо знакомо.
Мы тронулись, милиционер впереди на своем мотоцикле, а я сзади. Гнать было никак нельзя по уже изложенным причинам. Сильно разгонишься, значит, придется резко тормозить. Тормоза заскрипят — и я пропал. Гаишник чувствовал, что я еле плетусь за ним, и он часто оборачивался. Наверное, думал, что я выбираю момент, чтобы дать по газам и удрать.
И так он дооглядывался, что допустил ошибку, когда выехал на улицу, которая вела к двадцать восьмому. Эта улица посередине была разделена высоким бордюрным камнем. Милиционер поехал слева от этого камня, навстречу движению, но по более близкому к отделению пути. Я же подумал: «Зачем мне лишний раз нарушать правила дорожного движения?» И поехал справа от разделительной полосы. Инспектор не сразу, но вдруг сообразил, что между нами бордюр, через который ему не перескочить. Он было рванул назад, но понял, что не успевает. Тогда он опять полетел вперед, обогнал меня, выскочил на середину перекрестка у Уголка Дурова, соскочил с мотоцикла и, растопырив руки, перекрыл все движение. Несколько машин остановилось. Я же торжественно и медленно развернулся и подъехал к отделению.
Наконец мы заехали внутрь, на стоянку отделения. Гаишник о чем-то долго шептался с местными ментами. Потом на какое-то время ушел, пришел, наконец вскочил на своей мотоцикл и укатил. Слава богу, что и требовалось! Оставалось дождаться окончания разбирательства.
Меня повели внутрь и посадили на лавку напротив дежурного, где уже сидели какие-то подозрительные типы. И оставили так сидеть на лавке на долгие два часа. Я сел и стал терпеливо ждать, когда обо мне вспомнят. Про эти два часа я к тому времени уже хорошо знал. В милиции, как выяснилось, было, как и сейчас, принято бросить задержанного на эти два часа, не предпринимая никаких видимых действий. С позиции милиции это в любом случае было полезно. Хотя бы для того, чтобы «размягчить» клиента. И в любом случае поставить на место. Если про этот трюк знаешь, то не будешь ни кипятиться, ни кричать. Более правильно просто тихо отсидеть эти два (или четыре) часа. Если, конечно, у тебя нет какого-то убойного козыря типа телефонного звонка милицейскому начальству. Потом милиция начнет разбираться. Выяснится, что задержали приличного человека. Извиняться не будут, а просто отпустят.
Итак, я сидел и ждал. Конечно, хорошо было бы позвонить жене домой. Я ведь пропал на пустом месте. Меня уже явно там хватились. И обыскались. Но бросаться к дежурному милиционеру и что-то доказывать было совершенно невозможно. Ведь меня задержали по подозрению в каком-то неясном пока, но серьезном преступлении. Оставалось только сидеть и ждать.
Наконец меня подозвали к этому самому дежурному. Он стал медленно изучать мои права, техпаспорт. Видимо, ждал, что уж тут-то я точно начну гоношиться и метаться. Но я молчал, понимая всю контрпродуктивность такого поведения. В конце концов ему надоело крутить мои документы, и он спросил, где я работаю и живу. Должность моя в то время называлась атташе. Это самая младшая дипломатическая должность. Не путать с военным атташе или пресс-атташе! Но звучала она, конечно же, достаточно солидно.
Все-таки я колебался: называть эту должность или сказать как-то иначе. Однако деваться было явно некуда. Надо было говорить, где я на самом деле работаю, и кем. Было понятно, что мои слова будут перепроверять, а без этого никуда не отпустят.
Услышав про атташе, милитон неловко заерзал и уставился на меня. Я же был в той одежде, в которой снимал колеса и менял тормозные колодки. То есть был одет как последний бродяга. Не то чтобы мне явно не поверили, но тень сомнения явно проскочила. Меня опять посадили на лавку в компанию к задержанным алкашам и стали перепроверять мои слова.
Понятное дело, через полчаса все сказанное мной подтвердилось. Но теперь на физиономиях мусоров было явно написано: «Ишь ты, атташе, а уже человека живого задавил и вез закапывать!» Так что вместо того, чтобы отпустить, меня торжественно повели во двор. К моей машине вышло человек десять, никак не меньше. Наверное, даже понятые. Предложили открыть дверцы. Я открыл. Один из милиционеров сунул руку под одежду, сначала с краю, потом поглубже. Трупа там не обнаружилось…
На мгновение сыщик задумался, даже быть может немного смутился. Но не надолго. На заднем сиденье лежал ворох дубленок и шуб. А на дворе был конец лета. Явно что-то не то! Либо краденые, либо результат спекуляций. Знаем мы этих атташе! Опер еще раз окинул взглядом мою фигуру. Драные кроссовки без шнурков, замызганные и с дырками на коленях джинсы, потертая и замасленная майка. «Нет, люди, у которых столько дубленок, так не одеваются!» — явно подумал человек в фуражке. И меня торжественно повели назад, на этот раз уже к настоящему следователю.
Следователь оказался мальчишкой примерно моего же возраста. «Надо же, какой молодой, а уже атташе», — совершенно отчетливо пробормотал он. И стал, как ему казалось, умно и осторожно выводить меня на чистую воду. С одной стороны, говорил достаточно предупредительно и вежливо. Но, с другой стороны, в каждом его слове и жесте сквозило, что он поймал крупную уголовную птицу.
Я же про себя думал, что счастливая развязка уже недалеко и никто у меня теперь не посмеет отнять мой техпаспорт. В какой-то мере я, наверное, даже упивался ситуацией, предвкушая, как все должно было разрешиться. Сейчас, когда я стал постарше, я бы так не стал себя вести. Теперь-то я — скромный. А тогда мне было совсем мало лет и я еще не нахвалился в достаточной мере.
Наконец он спросил:
— Что у вас в машине?
— Дубленки, шубы.
— А поподробнее?
— Не знаю поподробнее, взял, да и положил ворохом на сиденье.
А что я еще мог ответить? Я действительно не знал. Я тормозными колодками занимался и совсем не был склонен вникать в суть этой затеи жены с перевозкой одежды. Действительно, что мне дали, то я взял и положил на сиденье. Зачем мне было разглядывать и рассматривать детали? Ясно, что это была зимняя одежда. Была там моя дубленка, парочка супругиных, еще какие-то шубы.
«Ага! — явно подумал „следак“. — Не знает! Значит, что-то тут не так. Как можно не знать, сколько у тебя дубленок?!»
Можно было, конечно, подсказать ему, чтобы он позвонил тестю и все выяснил. Но тут тоже надо было соблюдать осторожность. Если бы я сам в такой шаткой ситуации начал настаивать на подобном варианте, то не исключено, что сомнения рассеять не удалось бы. Меня бы отпустили, а предмет предполагаемых спекуляций задержали бы для разбирательства, как улики. Мне это было надо? И я молчал. Пусть лучше сам своим умом дойдет. Разница будет в одну минуту.
Хоть и не через минуту, но следователь действительно дошел до всего своим умом и наконец спросил:
— А откуда это у вас шубы и дубленки?
— У тестя взял, — наигранно простодушно ответил я.
— Наверное, теперь не найти этого тестя? Может быть, ему и позвонить можно? — спросил юный следопыт. Вот именно такими словами и спросил. Я ничего не привираю и не утрирую.
— Можно, — еще более простодушно ответил я. И назвал номер телефона.
Дальше последовало следующее. Парень быстро набрал этот номер. Трубку взяла моя теща.
— Вас беспокоят из милиции (тут следователь назвал номер отделения и свою фамилию). У вас есть зять? Трофимов Владимир Николаевич?
Теща это подтвердила, добавив, что я недавно ушел из дома.
— А какие с ним были вещи?
Надо же было задать такой идиотский вопрос! Я этого совершенно не ожидал. Ведь ясно, что моя жена уже несколько часов меня разыскивает. Ну что в такой ситуации может подумать теща? Ясно что: «Володю убили (или разбился на машине). А теперь милиция исследует его кровавый труп и пытается по вещам и документам установить его личность». И теща тут же умрет от сердечного приступа.
Но надо отдать должное теще, она не дрогнула. И минут пять подробно описывала все вещи, включая заплатки и цвет пуговиц. Наконец, трубку взял сам тесть, который был по званию полковник милиции. Беседа на этот раз была совсем непродолжительной. Я увидел, как поползла по столу следовательская рука. Так тянут к себе руки, когда готовятся встать по стойке смирно. Никаких «смирно», конечно, не последовало. Но по физиономии своего визави я понял, что мои приключения идут к благополучному окончанию.
Выходило следующее. Ответственный сотрудник Министерства иностранных дел СССР едет себе домой, никого при этом не трогает. Такой молодой, а уже атташе. Тесть у него — большой милицейский начальник. Этого атташе хватают на улице ни за что ни про что и держат в околотке полночи. При этом подозревают, что он — особо опасный уголовник. Все это явно тянуло по крайней мере на неприятное объяснение с руководством. Получалось, что милиция не может отличить очень приличного человека от матерого преступника.
Пока шла беседа, я положил ногу на ногу и потихоньку попытался изобразить из себя действительно ответственного сотрудника. Может быть, даже пресс-атташе или военного атташе. Однако это получалось не очень убедительно, одежка была явно не та, и я оставил подобные попытки.
Все равно ситуация была довольна смешная. Только что меня выводили на чистую воду, гордясь своей поимкой. А теперь получалось, что я мог на них нажаловаться, и совершено справедливо, надо сказать! Короче, этот следователь резко поменял тон беседы. Он вдруг стал подробно рассказывать про свою работу, про отделение, про разные проблемы. А потом взял да и просто предложил мне дружить. Я не стал резко отказываться, но все-таки замялся в достаточной степени для того, чтобы вопрос о дружбе был исчерпан.
Не успел я отъехать от отделения, как столкнулся с «жигулями», в которых сидела моя жена. Конечно, она быстро меня спохватилась. Было совершенно непонятно, куда я делся. В конце концов у них победила версия, что я кого-то подсадил, чтобы подвезти. Пассажир увидел дубленки и во дворе треснул мне по голове. Жена позвонила приятельнице, та подъехала, и они вдвоем все это время объезжали ближайшие дворы в поисках моего бездыханного трупа.
Надо отметить, что родственники восприняли это происшествие с достаточной степенью юмора и не очень меня ругали. Хотя долго мне его припоминали. Действительно, так сошлись обстоятельства, что я по-другому вряд ли мог поступить. Однако и тогда я еще не понял, что судьба в очередной раз подсказывает мне мое будущее. Но в тот раз я не понял этого намека. А жаль. В последующем в моей жизни обстоятельства еще не раз вопреки всякой логике и теории вероятностей сходились самым невероятным образом. А пару раз так сошлись, что дальше ехать было совсем некуда. Впрочем, может быть, не надо все сваливать на судьбу? Может быть, в чем-то мы сами ведем себя немного аномально? Немного? Но на самом деле, похоже, вполне достаточно, чтобы вляпаться по самое не балуй.
Вернемся, однако, к нашей поездке на все ту же Ахтубу, а то я совсем отвлекся на посторонние темы. Ребята смотрели на меня. А я предложил не тратить время и еще проехать какое-то расстояние. Вдруг само починится? В общем, это предложение я выдвинул с умыслом. Все было похоже на плохую подачу топлива. Но если это засор, то ситуация скорее всего усугубится. И будет понятно, в чем дело.
Мы поехали. Однако машина Лешки продолжала дергаться, когда скорость чуть переваливала за восемьдесят километров в час. Но медленнее ехала вполне удовлетворительно. В чем же дело? Я полагал, что что-то попало в жиклер карбюратора. Там была такая довольно маленькая дырка, любая грязь в бензине норовила там притормозить. Наконец мы остановились. Я быстренько проверил жиклеры. Ничего, никакой грязи! Может, вода в поплавковой камере карбюратора? Нет, и там все оказалось в порядке. Ну, тогда, наверное, плохо качает бензонасос? Обороты со скоростью растут, а он не успевает, подает недостаточно бензина? Разобрали и собрали бензонасос. И тут вроде все было в порядке. Может, электричество? Например, при быстрой езде крышка трамблера, если в ней есть какой-то дефект, деформируется. И в результате — проблемы с искрой. Заменили крышку, по счастью, одна имелась в запасе. Все равно машина продолжала дергаться.
Количество остановок уже превысило все разумные пределы. Но не возвращаться же назад с полдороги! Тем более, что чуть медленнее восьмидесяти километров в час, но машина все-таки ехала. Лишний бензин не ела. Что же за черт? Мы стали даже грешить на бензофильтр, который находится в баке. А вдруг он засорился? На маленькой скорости еще пропускает бензин. А потом уже все, топлива не хватает. Но проверить эту деталь в походных условиях было довольно сложно. В общем, мы отступили, и никакой мой автослесарный талант тут так и не помог. Мы поехали дальше так, как могли. То есть как черепахи.
Я не зря описал все эти технические мытарства. «Жигули» были особой машиной. С одной стороны, ее сконструировали в Италии, на заводах ФИАТ. Вроде бы такие машины не должны ломаться каждые сто метров. Но, с другой стороны, производили эти автомобили уже не в Италии. А в СССР. Это значило многое. Все запчасти изготавливались тоже в Советском Союзе. И вот, например, приходит деталь на сборочный завод. Но она немного отходит по размерам от изначальных стандартов. По уму ее надо отправить производителю назад как брак, вот и все. Но тогда встанет весь конвейер. И такую деталь ставили на машину, если та хоть как-то, но могла с ней ехать. Конечно, владелец машины потом мучился с этим дефектом в полной мере.