А что бояться? сказал я без особой, впрочем, уверенности в голосе. Твоего режиссера и след давно простыл. И в гостинице его наверняка нету. Где ты хоть его подцепила?
Маргарита вздохнула.
В метро, она снова потянулась за сигаретой. Подошел, представился, документ показал. Членский билет чего-то там такого. Сказал, что с «Ленфильма», что маму мою хорошо знает, что я на нее очень похожа
Она умолкла, закурила, задумалась.
Послушай, сказала вдруг она, глядя на меня почти умоляюще, а может, это не он?
Ну, он не он, а все равно был посторонний, возразил я. Галлюцинациями, знаешь ли, не страдаю.
Да нет, конечно, он, сказала Маргарита печально. Так странно вел себя, дергался, нервничал Озирался все время. До дому меня проводил, назначил день пробы Здесь, на «Мосфильме». Вчера я на пробу как раз приезжала.
И проба не состоялась?
Не состоялась. У проходной договорились встретиться, там много девчонок все время крутится. И Коновалова знают, удивляются, что он в Москве. Все страшные, намазюканные, а ждут чего-то, рассчитывают. И я среди них Да я бы без него обошлась, мне мама с бабушкой не разрешают сниматься Но Коновалов предупреждал, что может сорваться. «Все-таки я, говорит, не у себя, а в Москве». Я должна была ждать его до двух часов. Если не получится, то он позвонит сегодня. Послушай, Гриша, она опять запросила у меня пощады, а может, ничего не пропало?
Но я был беспощаден.
Погреться он, что ли, заходил?
Про бабушку все время спрашивал, медленно, как неживая, продолжала Маргарита. Я этого больше всего боюсь: если из бабушкиных вещей что пропало. Она не простит
Да ну, не преувеличивай
Ты ее не знаешь.
Я понял, что Маргарита сейчас заплачет. Глаза ее сделались огромные и влажные, губы затряслись.
Ну, ну, пробормотал я и сел с нею рядом, не имея понятия, как утешают плачущих девчонок. Ну, ну
Маргарита с яростью погасила сигарету на блюдечкеи заплакала.
Да скоро она придет, твоя Тонька? выкрикнула она, вытирая платком слезы.
Максим каким-то образом выкарабкался из стульчика, пришел в детскую и сейчас стоял в дверях и сочувственно смотрел на плачущую Маргариту.
Гриша всех поймает, сказал он уверенно.
Ты уже поел? спросил я, поднимаясь.
Все съел и тарелку вылизал, ответил мой верный Макс.
Когда этот человек в настроении, с ним одно удовольствие работать. В девчачьем обществе он прямо-таки расцветает: эта особенность сохранилась у Макса до сих пор.
Тарелка и в самом деле была так тщательно вылизана, что ее не пришлось даже мыть. Я вытер стол, пожевал хлебушка, стоя, как лошадь, и в это время позвонила Тоня.
Она пришла уже без сумки: видно, успела в булочную и обратно, бежала, конечно, бегом. Стоя на пороге и прижимая сложенный черный зонтик к груди, она смотрела мне в глаза доверчивым и преданным взглядом, и я, быстро оглянувшись, наклонился и поцеловал ее в уголок рта. Это был, как пишут в романах, наш последний в жизни поцелуй.
Ты что, я успел почувствовать ее теплый шепот на своих губах, а Максимка?
И тут она увидела Маргариту. Я, даже не оглядываясь, понял, что Маргарита вышла из детской и смотрит на нас: во-первых, шелковистая хламида ее зашуршала, а во-вторых, Тонино лицо сделалось жалким.
Я пропустил Тоню в прихожую, девчонки, как портнихи, смерили друг друга взглядами с головы до ног, и сразу оказалось, что зонтик мешает Тоне, она стала оглядываться, ища, куда бы его пристроить.
По лицу Маргариты почти не видно было, что она только что плакала, но мохнатые ресницы ее были еще влажные.
Ну пошли? нетерпеливо и капризно сказала она.
Посиди, ответил я коротко, указав на тахту, и повел Тоню на кухню.
Хорошо, тихо сказала Тоня, когда я вкратце объяснил ей, в чем дело. Я побуду с Максимкой. Только надо маме сказать.
Ладно, зайду скажу, пробормотал я, не совсем отчетливо себе представляя, как это возможно.
Тоня обрадовалась.
Мама разрешит, обязательно разрешит! поспешно заговорила она, словно боясь, что я откажусь от своих слов. Она к тебе хорошо относится, она всегда говорила, что ты серьезный
Для меня было новостью, что тетя Капа вообще как-то ко мне относится и что-то обо мне говорит. «Серьезный» Ладно, примем к сведению. И мы с Тоней пошли в детскую.
Маргарита была вся в нетерпении.
Ой, как вы долго с досадой сказала она.
Максим стоял на цыпочках возле этажерки и что-то пытался достать с верхней полки. В другое время я обязательно спросил бы его, что он там позабыл, но сейчас мне было не до этого.
Заходи, заходи, Тоня, по-хозяйски позвал он. Я уже позавтракал, будем играть.
Так не приглашают, сказал я ему, надевая старую папину парусиновую куртку. Изволь выйти и поздороваться.
Маленький и деловитый, в синей домашней душегрейке, застиранной до седины, Максим молча подошел ко мне и протянул увеличительное стекло. Вещь, которая, шутки в сторону, и в самом деле могла мне пригодиться.
18
Мы вышли с Маргаритой во двор. Дождь лил теплый, тяжелый, двор превратился в огромную лужу, покрытую пузырями, детская площадка с промокшей песочницей была как жалкий пестренький островок. Казалось, что это естественное и вечное состояние природы: вода сверху, вода снизу, вода плещет из водосточных труб, на лице, на пальцах рук и за шиворотомтоже вода. Трудно было себе представить, что бывают на свете сухие и солнечные дни, как вчерашний. В такую погоду с Максимом тяжело, провести целый день с ним в квартиреэто, я скажу вам, работенка. Бедная Тоня Впрочем, мы ж ненадолго. «Казахские сказки» Тоне, наверно, в новинку, а потом займутся кройкой и шитьем.
Маргарита застегнула под подбородком стоячий воротничок своей хламиды и взяла меня под руку. Это мне совсем не понравилось, и не только потому, что Тоня, я знал, смотрит на нас из окна, но и потому, что я не умел ходить «под руку».
Мы подошли к Тониному подъезду, и у меня заныло сердце: надо было идти к тете Капе отпрашиваться.
Подожди меня здесь, сказал я Маргарите и высвободил свой локоть, я к тете Капе схожу.
Маргарита с медленной улыбкой повернула ко мне свое забрызганное дождем лицо. Под дождем глаза ее стали еще более яркими.
Чудак! сказала Маргарита. Какая она тебе тетя? Отвыкай.
Не понял! ответил я сердито.
Я и в самом деле не понял, что она имеет в виду.
Ладно, иди, насмешливо проговорила Маргарита. Только быстрее.
Я вошел в подъезд, остановился между двумя дверьми, шумно вздохнул, вытер ладонью мокрое лицо. Сердце у меня тяжело заколотилось, как будто там, внутри, кто-то топал толстыми валенками, стряхивая мерзлый снег. Я живо представил себе, как тетя Капа смотрит на меня из-под косматых бровей («А, явился, голубчик!»), и подходит, и берет меня могучей рукой за воротник парусиновой куртки: «Ну-ка, марш отсюда, паршивец, молоко еще на губах не обсохло, а туда же! И чтоб Тонька немедленно шла домой!» Внутренняя дверь в этом подъезде была на очень тугой пружине, она никак не хотела открываться. Оказавшись в сухом и сумрачном вестибюле, я почувствовал, что не могу сделать ни одного шага: ноги не слушались. Да, я струсил, я самым постыдным образом струсил. Больше того: когда мы с Маргаритой шли наискось через двор, я уже про себя заклинал судьбу, чтоб она не столкнула меня с тетей Капой в подъезде. Значит, я заранее знал, что обещание мое останется невыполненным. Но в подъезд все же зашелна тот случай, если Тоня все еще смотрит из окна. И чтобы скрыть от самого себя всю подлость и низменность этой маленькой хитрости, я заставил себя рассердиться на Тоню: да что такое, в конце концов, почему это я за нее должен отпрашиваться? Девчонка, наверно, не представляет себе, при своей убогонькой фантазии, как бы это выглядело: «Тетя Капа, вы не возражаете, если Тоня побудет часок у меня?» Как могла Тоня подумать, что тетя Капа на это согласится? «Ах, бесстыжие твои глаза, скажет тетя Капа, это после вчерашнего? Да как у тебя твой поганый язык повернулся?» И так ловко и хитро устроен изнутри человек, что моя злость оказалась бурной и неподдельной, злость буквально захлестнула меня. Да понимает ли она, что, если Капа не разрешит, все полетит кувырком и я с лупой в кармане поплетусь обратно к своему Максимке? А Маргарите придется одной идти в разоренную квартиру, где, возможно, Кривоносый ждет ее со своими сообщниками. Тоне, разумеется, на это наплевать, она ничем не рискует: мама не позволилану, что ж, извините, разбирайтесь сами, как знаете, а я пошла домой. Что же мне, тащить с собой Максимку на это опасное дело? Из-за одного человека будут страдать целых трое, но Тоня, конечно, об этом не думает, ей это даже в голову не пришло.
И, потоптавшись для виду в подъезде, сам себя презирая все меньше и все больше, соответственно, злясь, я решительно вышел под дождь, к Маргарите.
Серебристо-серая ее фигурка, будто бы вся отлитая из дождя, одиноко и отчужденно стояла в центре большой черной лужи. Запрокинув голову, Маргарита со странным выражением лица смотрела на свое собственное окно. Видимо, она уверена была в том, что ее ботики не промокают.
У тебя что, нет зонта? спросил я, подойдя.
Маргарита мельком посмотрела на меня и ничего не ответила. Но, видимо, что-то в моем лице ее заинтересовало, потому что, бросив взгляд на свое окно, она снова повернулась ко мне и с любопытством меня оглядела.
Какой на тебе смешной балахон! распевно произнесла она.
Я про ее одежду мог бы сказать то же самое. Мог, но не сказал, и на душе у меня почему-то стало легче.
Папин, буркнул я. Ну пошли?
Что, разрешила? усмехаясь, спросила Маргарита.
Темная челка у нее над бровями вся промокла и закудрявилась, лицо было мокрое и хитренькое. Мне даже показалось, что, спросив меня: «Разрешила?», Маргарита высунула розовый язычок и облизнула губывроде как бы с издевкой.
А как же, нагло ответил я и уже сам, следуя логике поведения, подхватил ее под острый и одновременно круглый локоток.
Мы пошли к воротам.
Я чувствовал, что Маргарита пытливо поглядывает на меня, но делал вид, что ничего не замечаю.
Интересный ты человек, Кузнецов Гриша, сказала она с непонятной мне интонацией, но я оставил эту реплику без ответа. На душе у меня было так путано, что не хотелось говорить и думать уже ни о чем.
Время было относительно раннее, и на лестнице Ивашкевичей оказалось людно: навстречу нам спускался молодой очкарик с портфелем, за ремень которого были запиханы свежие газеты (я машинально подумал, что вот еще один дурак: неужели не ясно, что газеты сразу же промокнут под дождем?), за нимюная особа в короткой юбочке, короткой черной курточке, темноволосая, коротко подстриженная, она стрельнула в меня острыми черными глазками, чем-то похожая на Буратино, и, замедлив шаги, гордо прошествовала мимо нас, но пролетом ниже не утерпела, оглянулась, пытаясь вычислить, вместе ли мы идем, потому что я уже не держал Маргариту под руку, а уныло плелся сзади.
Нам оставалось всего два лестничных марша, и тут, как это часто бывает, случилось именно то, чего я очень не хотел: открылась дверь квартиры на третьем этаже, и на площадку с хозяйственной сумкой в руке вышла свидетельница моего вчерашнего позора, худая и бледная жена командира Сапегина. Она меня сначала не узнала, я прогромыхал мимо нее в своей задубеневшей куртке и решил было, что грозу пронесло, но вдруг почувствовал, что спину мне, как револьверное дуло, сверлит ее взгляд. «Не обернусьи все», подумал я, однако во взгляде Сапегиной была физическая сила, лопатками своими я ощущал его болезненный упор.
Молодой человек! сказала она пронзительным голосом.
Я замедлил шаг и, не оглядываясь еще, зашевелил ушами: глаза Сапегиной меня так и буравили.
Эй, паренек, я к тебе обращаюсь!
Маргарита остановилась и с недоумением повернулась, я тоже обернулся и сказал: «Доброе утро».
А ну-ка, спустись! грозно сказала Сапегина.
Женщины такого склада часто бывают безразличны к своей внешности. На Сапегиной была серая от старости телогрейка, из-под которой торчали сатиновые шаровары синего цвета, наводившие на смутные мысли о каком-то запущенном восточном гареме.
Я явственно представил себе, как меня волокут под дождем к ближайшему постовому и, естественно, не двинулся с места. Тут, неизвестно по какой ассоциации, мне подумалось, что у Кривоносого на щеке должна была быть небольшая темная бородавка. «Ах, к Жене, проговорил Кривоносый, задумчиво эту бородавку почесывая. Ну, тогда извини». Но вряд ли мадам Сапегина разделила бы со мною радость этого открытия.
Тебе вчера уши не оболтали? почти улыбаясь, спросила Сапегина, глядя на меня не рыжими и не серыми, а пестренькими глазами. В отличие от меня, она была очень довольна, что со мной повстречалась. Не оболтали? Тогда пойдем.
В ее словах не виделось никакой логики, но, к счастью, тут вдруг сверху подала голос Маргарита.
Ну, что вам надо? спросила она снисходительно. Идите себе, куда шли.
Сапегина вскипела.
А ты она даже задохнулась от негодования. А ты что встреваешь, свистушка?
Ладно, не хамите, устало проговорила Маргарита.
И, как бы давая понять, что лично для нее инцидент исчерпан, она спокойно повернулась и продолжила свой путь наверх.
Я не разделял ее уверенности и успел-таки с горечью подумать, что Маргарита спасовала и бросила меня в трудный момент. Но, видимо, я хуже знал людей, чем Маргарита, а может быть, ее знание людей было более, чем мое, функционально: и в самом деле, ввяжись она в полемику с Сапегиной, та окончательно ожесточилась бы и, кто знает, возможно, пошла бы на крутые меры с применением силы, призывом на помощь и прочее. А такчто ей оставалось делать? Люди идут наверх по своим делам и знать ее не желают, она же направляется вниз, так в чем, товарищи, дело? И я, по возможности неторопливо, последовал за Маргаритой.
А я вот вас обоих отведу куда надо! крикнула нам вдогонку Сапегина. Чтоб не ходили.
Руки коротки, не оглядываясь, сказала Маргарита. Иди, Гриша, иди.
Сапегина постояла еще немного и, бормоча что-то себе под нос, стала спускаться. До самого первого этажа, я слышал, она шла и разговаривала сама с собой.
Да ты не обращай внимания, чувствуя, что я стушевался, бросила мне через плечо Маргарита. Известная скандалистка.
Маргарита не знала, естественно, что Сапегина остановила меня неспроста, но я предпочел не развивать эту тему.
Мы остановились на четвертом этаже, перевели дух, Маргарита достала из сумочки ключ.
Ой, страшно, тихо проговорила она.
Мне тоже было не по себе, как будто мы вплотную подошли к государственной границе. С одной сторонысвой, понятный, привычный мир, где можно ссориться и мириться, но все-таки на какой-то человеческой основе, а там, за дверью, ходил враг, с которым договориться нельзя. И если Маргарита еще на что-то надеялась, то я знал точно: по ту сторону двери лежала территория, на которой еще вчера хозяйничал враг.
Дай ключ, сказал я Маргарите.
Она безропотно протянула мне ключ.
И помни! Руками ни до чего не дотрагиваться.
Маргарита тут же спрятала руки за спину. Подумать только, минуту назад эта девчонка коротко поставила на место взрослую женщинуи вот она беспрекословно делает все, что я ей говорю. Наверное, линии поведения на данный случай у Маргариты не имелось, и она предпочла пока во всем довериться мне.
Дверь Ивашкевичей не изобиловала замками: ключ был один-единственный, английский правда, но не какой-нибудь хитрыйобыкновенный и даже невзрачненький ключ. «Непуганый народ», подумал я, тщательно осматривая кромку двери. Никаких следов механического вмешательства (так, кажется, пишут в детективных романах? Во всяком случае, именно эту фразу я про себя произнес), ни трещин, ни царапин на двери не было. Мне очень хотелось опробовать лупу, но я почувствовал, что Маргарите это может показаться смешным и мой авторитет упадет.
Я вставил ключ в скважину, повернул, полой куртки прихватил кромку двери. Дверь приоткрылась, пахнуло ветерком другого жилья. В квартире у Ивашкевичей всегда пахло свежевыглаженным бельем: у домработницы Саши была мания гладить, готовила она, по Женькиным словам, из рук вон плохо, но с утюгом готова была возиться день и ночь напролет. Прачечным Саша не доверяла, впрочем, сдать белье в прачечную в те времена было довольно громоздким и хлопотным мероприятием. Запах свежего постельного белья здесь впитался в стены. Чуть огрубляя, можно было бы сказать, что в квартире Ивашкевичей пахло как в гостинице, но только тоньше и, я бы сказал, чище. У Тони, как я уже говорил, в квартире пахло сухою травой, а чем у нася не знаю, это может почувствовать только посторонний человек.
Мы вошли, осторожно прикрыли дверь. Ну, разумеется, в квартире никого не было. Где-то в одной из двух туалетных комнат весело журчал унитаз. Прихожая полна была сумрачно-зеленого влажного света: за высокими окнами гостиной плескался дождь.