Послушай, Григорий, сказал я себе, а не чепуху ли ты городишь? Четырех сообщников выдумал, и вообще всю Москву опутала разбойничья сеть. А представь, что никаких сообщников нет, ни четвертого, ни третьего, ни даже второго: кто вбил тебе в голову, что между Коренастым и Кривоносым вообще есть какая-то связь? Ну, человек приехал из Вологды, ну, позвонил на дачу, у Ивашкевичей там есть телефон, ему как другу семьи дали два номера, городской и дачный: ночуй, дорогой, сколько влезет, зачем тебе ютиться в гостинице? Ах, ты не хочешь на даче, тебе неудобно? Пожалуйста, городская квартира пустует. А ключ тебе сейчас привезет Маргарита, она же и заберет его обратно. Да что ты, дорогой, какие хлопоты. Она у нас девочка шустрая и подвижная, хлебом ее не корми, только дай прокатиться лишний раз туда и обратно на электричке. Вот и все, Григорий, и не морочь себе голову. А то: «Храбрый школьник распутал преступный клубок, разоблачена крупная шайка истребителей венецианских зеркал! Слава юному Маркизу, Григорию Кузнецову!» А ты видал хоть одно венецианское зеркало? Мало ли что Женька сказал: уж что-что, а приврать младший Ивашкевич умеет. Не он ли выдавал осколки зеленого бутылочного стекла за изумруды Голгофы (позднее оказалось«Голконды»)? Не он ли натирал серебряной фольгой трехкопеечные монеты и пускал их в ход как двугривенные? Что ты, собственно, суетишься, Маркиз? Один взрослый болван цыкнул на тебя, другой пригрозил дать пинка, вот ты и вообразил, что оба они грабители.
В те годы по отношению к миру взрослых (включая самых мне близких) я находился в глухой и временами ожесточенной обороне. Наверно, это было связано с первыми попытками самоутверждения: смешно же самоутверждаться за счет тех, кто младше тебя (хотя некоторые именно так и делают), а взрослые, как мне казалось, упорно не желают потесниться, впустить меня в свой круг, признать меня равным среди равных. Каждый из них (повторяю, мне так казалось; ставши взрослым, я смотрю на свои тогдашние проблемы, естественно, уже со стороны, а как бы вы хотели?) так вот, каждый взрослый, по моим тогдашним понятиям, превыше всего на свете ценил свою собственную законченность, завершенность, сделанность («Я сам себя сделал!») и свое место в такой же законченной и завершенной картине мира. Мне же в этой картине отводилась лишь функция будущего человека, между тем как я уже был человеком, только не таким, как они. Ладно-ладно, думал я, дерзко глядя в глаза взрослому, который журил меня или поучал, ладно, тытакой и другим уже не станешь, даже не захочешь стараться, потому что это безнадежное дело. Хороший или плохой, умный или глупый (о, как тщательно взрослые оберегают ту тайну, что среди них тоже попадаются дураки!), талантливый или заурядныйты уже законченный человек, ты уже себя сделал, этот вопрос закрыт. А я еще могу стать и тем, и этим, у меня есть выбор, я и сам пока не знаю, кем сделаюсь, но тот факт, что я еще не стал никем, вовсе не означает, что яникто. Одно могу сказать с уверенностью: как бы ни сложилась моя жизнь, я не стану таким, как ты. Потому что я вижу, какой ты есть, и мне это не подходит. Концепция, я бы сказал, агрессивная, хотя на моем поведении она почти не отражалась: я был послушным сыном, примерным братом, старательным учеником, вежливым мальчиком, и никто не подозревал, сколько нетерпимости и ничем не оправданного высокомерия кроется у меня в душе, я и сам об этом, собственно, не подозревал. А наверное, стоило бы к себе прислушаться. Что такое? думал я, сам себя взвинчивая. Тот же Кривоносыйда он, как проклятый, обречен всю жизнь шарить по чужим квартирам, а Коренастыйвсю жизнь развозить и прятать краденое. Ничего другого они не могут и не смогут уже никогда. И они еще смеют меня оскорблять!
Ладно, я вам покажу, бормотал я, решительным шагом выходя из подворотни и направляясь к дому Ивашкевичей. Я вам всем покажу!
Подниматься на пятый этаж, разумеется, не было смысла: Кривоносого наверняка уже и след простыл, «Волги» у подъезда тоже не было. Стоя возле дома, я посмотрел на окна первого этажа. Одни были наглухо зашторены, другие задернуты тюлем либо пестрыми занавесочками, на подоконникахфикусы и герань. Неужели ни одна старушка не коротала время возле окна? Старушки так любят смотреть на улицу. Чтобы внести ясность во все вопросы, мне нужно было узнать, во-первых, из какой квартиры выносил вещи коренастый водитель, а во-вторыходин он приехал или с кривоносым попутчиком? С попутчикомтогда это все подозрительно, и можно спокойно обращаться к участковому Можаеву, не опасаясь, что он тебя высмеет. Конечно, приход Маргариты был бы полезен, но кто ее знает, Маргариту? Может быть, она, не заходя домой, умоталась на дачу.
Я снова вошел в подъезд, позвонил в квартиру 1, перебрал все пять комбинаций звонков, которые были обозначены на двери. Долго никто не подавал признаков жизни, потом в глубине за дверью послышались шаркающие шаги, ио чудо! дверь открыл именно такой человек, какой был мне нужен: высокая седая старуха с орлиным профилем, в подшитых валенках и меховой душегрейке. Сначала старуха никак не могла понять, чего я от нее хочу, и все пыталась захлопнуть дверь у меня перед носом.
Нету, нету у нас ничего, бормотала она, видимо, приняв меня за сборщика макулатуры. Ходют, будют с ранья, нет на вас укороту!
Я сочинил и развернул версию о переписи ребят, которые остались на лето в городе, и старуха (кстати, не вижу ничего грубого в слове «старуха»: старушкой эту жительницу купеческого дома назвать было никак нельзя, и вообще любое слово произнести можно так, что оно прозвучит как оскорбление, будь то «мальчик» или, например, «девочка») старуха нехотя сообщила мне, что дети есть, но все в отъезде, взрослые на работе, и вообще по таким делам приходить надо вечером, а не «середь бела дня».
А что, разве наши уже приходили? схитрил я.
Каки таки «ваши»? нахмурилась старуха. Я говорю, цельный день по лестницегрым-грым, и все бегом, все им некогда. Сундуки таскают, как на пожаре.
Выезжает кто-нибудь, наверно. Из какой квартиры, вы не знаете?
Не выезжают, сказала старуха, просто с верхних откуда-то етажей вещи носят. Рази от нас кто выедет? Век будут жить да клопов разводить.
И она с силой захлопнула дверь.
На втором этаже мне не открыли, но детский голос довольно толково объяснил, что никого дома нету, что «мамка меня заперла» и что Вовка в лагере на две смены, скоро вернется.
А ты в окошко не смотрел? спросил я. Там серая машина стояла, это к кому?
«Волга», что ли? уточнил невидимый ребенок. У нас в доме ни у кого «Волги» нет, это чужая приехала.
А кто из нее выходил, один человек или два?
Не знаю, я с кошкой играю, ответил ребенок. И, помолчав, добавил:Я Марина.
Будь здорова, Марина, сказал я и пошел на третий этаж.
В квартире 3 оказалась целая уйма людей. Поскольку я нажимал кнопки всех звонков подряд, в прихожей получилось общее собрание жильцов. Командовал ими немолодой тучный мужчина в голубой майке, которого я, видимо, поднял из-за стола, потому что от него пахло селедкой. За его спиной толпилось несколько женщин.
Тут моя версия о переписи ребят оказалась несостоятельной, поскольку у меня не было ни карандаша, ни блокнота.
А ну-ка, погоди, сказал, выслушав мой довольно путаный монолог, командир в майке, протянул волосатую ручищу, взял меня за плечо и буквально силой втащил в прихожую. Я за тобой давно наблюдаю. Ты что это целый день возле нашего дома околачиваешься? Что вынюхиваешь, говори!
И он встряхнул меня довольно крепко.
Во-первых, не целый день, пробормотал я, а во-вторых, отпустите!
Он к Ивашкевичам ходит, пискнула белобрысая девчонка из-за спины командира.
Да Ивашкевичи на даче, сказала одна из женщин.
А к нам зачем пожаловал? спросил мужчина, не выпуская мое плечо. Зачем людей беспокоишь?
Видите ли, сказал я и с большим трудом высвободился, я знаю, что Ивашкевичи на даче, но там у них за дверью шаги, а на звонок никто не отвечает.
Так-так, командир заинтересовался.
Не отвечаютзначит, нечего ломиться, наставительно заметила та же женщина с худым, изнуренным лицом.
Погоди, бросил через плечо мужчина. По-видимому, это была его жена, иначе она не стерпела бы, что ее так обрывают. Ну, и что же?
А у вашего подъезда «Волга» стояла, продолжал я уже более уверенно. Я думал, может, к ним Вещи какие-то выносили.
«Может, к ним, может, от них»!.. беззлобно передразнил меня командир. Девчонку выслеживаешь? Девчонка у них симпатичная.
Я молчал: третья оплеуха за сегодня, терпи, Маркиз.
Соплячка она еще на «Волге» раскатывать, недовольно сказала жена командира. Это двое мужиков вещи вывозят.
Я напрягся.
Двое? Один такой низенький, в кожаной куртке, а второй долговязый?
Женщина подумала.
Да вроде бы да В сером пыльнике один, рукав регланом, а второй в кожанке.
Командир в голубой майке оказался сообразительным человеком.
Ты что же, спросил он с любопытством, думаешь, они Ивашкевичей квартиру обчистили?
Я пожал плечами.
Номер «Волги» запомнил?
Я кивнул.
Ну, тогда, брат Мужчина подумал, поднял странно маленький при его грузном туловище локоток, почесал себя под мышкой. Тогда, брат, к участковому надо. Дверь-то на замке или сломана?
Ну, если бы сломана была!.. я снисходительно усмехнулся. Закрыта, и никаких следов.
Ладно, командир решительно повернулся. Марта, принеси мне пиджак.
Куда? с оттенком пренебрежения произнесла изнуренная женщина, и сразу стало ясно, что, хотя она и позволяет себя перебивать, командира над нею нету. Разлетелся. Иди обедай.
Что значит «обедай»? Мужчина даже покраснел от негодования. Тут людей среди бела дня грабят! Вскрывать надо квартиру, я в понятые пойду.
Тебе больше всех надо, сказала жена и, давая понять, что разговор окончен, повернулась и пошла по коридору.
Командир посмотрел на меня, ему было неловко.
Я думаю, что рано еще вскрывать, сказал я, стараясь ему помочь. А вдруг родственники? Неудобно получится.
М-да, неудобно, действительно, ухватился за эту мысль командир. Ладно, выясняй, раз уж начал. Если что, заходи, у меня сегодня отгул. Сапегин моя фамилия, Сергей Иваныч.
Очень приятно, ответил я, но себя называть не стал.
Выйдя на площадку, я почувствовал, что от этого разговора даже рубашка моя сделалась мокрая. Это ж надо, сколько времени приходится тратить на дураков! Впрочем, я тоже хорош, идея переписиэто не лучшее мое изобретение, так можно и привод заиметь.
На четвертом этаже дверь мне открыла девушка лет двадцати или даже больше, белокурая, немного толстая и не слишком красивая, с маленькими серенькими глазками и крупным носом; у таких, я замечал, часто бывают большие амбиции. Девушка строго посмотрела на меня и ничего не спросила. Под ее взглядом я решил действовать напрямик и сухо осведомился, не слыхала ли она, как с пятого этажа вытаскивали вещи.
Бригадмил? спросила толстушка.
Я кивнул, стараясь упростить ситуацию.
Удостоверение есть?
Нет.
Тогда катись отсюда.
Я хотел было сказать ей: «Ну, и дуреха», но воздержался и, как оказалось, правильно сделал, потому что, когда я уже спускался, девушка крикнула мне вдогонку:
Там, на пятом, телефон три раза звонил. И трубку брали.
«Так, еще один кончик», подумал я, замедляя шаги.
А о чем говорили, не слышно?
Много хочешь, ответила девушка.
И сердито захлопнула дверь.
12
Тоня и Максим шагали мне навстречу с таким решительным видом, как будто готовы были вступить за меня в смертный бой. Они меня не видели: Максимка, держа Тоню за руку и то и дело пускаясь вприпрыжку, что-то возбужденно ей говорил, а она смотрела прямо перед собою, но ничего не замечала и, наверно, не слышала. Губы ее были горестно сжаты, а глаза блестели, как заплаканные, круглое личико ее словно твердило: «Ну, и ладно, ну и пусть!» А солнечная сторона улицы вдруг ни с того ни с сего загустела прохожими, и все они шли в одну сторону: в кинотеатре «Ураган» кончился кино-сеанс. Прячась за людьми, я пропустил «своих» мимо, потом зашел им со спины и, подладившись под их шаги, утробным голосом произнес:
Кузнецов погиб, его заменяю я.
Шутка вышла, как теперь бы сказали, «черная», но они ведь не знали, что я один на один сражаюсь с бандитской шайкой. Тем не менее Тоня остановилась так резко, что я налетел на нее и, по-видимому, больно наступил на пятку.
Ох, Гриша проговорила она, обернувшись. Мы так волновались, Гриша!
И, прикусив губу от боли, наклонилась и потерла рукою ногу. Но я все равно заметил, что на глазах у нее выступили слезы: ну, как же, изменник проклятый, оставил ей малыша и умчался к своей Маргарите.
Ты куда пропал? запрокинув голову, гневно спросил Максимка. Ты долго меня будешь бросать? Тебе мама что говорила?
Ох, какие они оба были ревнивые! И, как всякий объект любви-ревности, я почувствовал одновременно удовлетворение и досаду. Первоеоттого, что имеются-таки на свете люди, которым жить без меня невмоготу, а второеот сознания того, что не их я собственность, ишь как притязают, наперебой.
Ладно, снисходительно сказал я. Разлетелись, разволновались, расчирикались! Пошли обратно, я вам кое-что расскажу.
Говоря по правде, я не собирался покамест ни с кем делиться своими открытиями, тем более с малышом и девчонкой. Мне нравилось играть в одиночку, фантазия моя работала быстрее и охотнее, чем рассудок, рисуя ослепительно яркие и быстрые, как вспышки, картины, за которыми даже слова не успевали поспеть (Коренастый и Кривоносый, заломив мне за спину руки, вталкивают меня головою вперед в какой-то черный фургон Маргарита в красном платье открывает своим ключом дверь, входит в прихожую, рассеянно оглядываетсяи вдруг, охнув, оборачивается; за ее спиной, усмехаясь, стоит Кривоносый Вскарабкавшись по пожарной лестнице, я заглядываю в окносквозь стекло на меня смотрит лицо Коренастого с белым приплюснутым носом). Но и строить умозаключения было тоже приятно, в таких делах помощники не нужны. Однако я сообразил, что Максим меня больше никуда не отпустит, гораздо удобнее ему кое-что рассказать, а заодно и Тоне, чтобы она не мучилась своими глупыми девчачьими подозрениями, и Максим тогда будет под присмотром, а уж уважение к своему расследованию я им сумею внушить. Что касается папиного приезда, то я старался о нем не думать: подсознательно я понимал, что при папе не смогу так самозабвенно играть. Максимка был еще способен играть при родителях (да и то иногда, косясь, недовольно говорил: «Не смотрите, я играю!»), для меня же это был давно пройденный этап.
Что-то важное? с жадным любопытством спросил Максимка, сразу же остыв от праведного гнева, а Тоня выпрямилась и посмотрела мне в лицо, недоверчиво улыбаясь.
Пошли, пошли, здесь люди кругом, поторопил я их, и мы зашагали против людского движения, в сторону «Урагана».
В «Урагане» действительно шел сентиментальный индийский фильмя бы мог догадаться и раньше, видя такое количество идущих от кинотеатра опечаленных и разрумянившихся немолодых женщин (как правило, полных: худым женщинам индийские фильмы нравятся меньше, я это заметил, хоть и не могу объяснить). Мы уселись на скамеечке у боковой стены, там не было солнца, и с внутреннего двора даже тянуло прохладой. Как опытный режиссер, я развернул на фоне грубого кирпичного задника целый моноспектакль: вскакивал, вздымал к небу руки, прохаживался, не переставая говорить, вдоль простой деревянной скамьи, на которой чинно сидели оба моих слушателя (Максим, вцепившись обеими ручонками в скамью, даже рот раскрыл, и глаза его сияли восторгом, а с Тониного лица не сходила несколько раздражавшая меня недоверчиво-радостная улыбка, которая сейчас казалась мне глуповатой), приглушал голос и делал тревожные паузы, когда из-за угла кто-нибудь выходил. В целом я не так уж много преувеличил: лицо в окне Маргариты сделалось по моей версии бледным, как смерть, Коренастого я наградил множеством синих наколок, таинственная «Волга» сорвалась с места, как самолет, хотя я не видел, как она отъезжала Ну, и так далее. Я умолчал только о пинке, который мне посулили: эта подробность казалась мне несущественной, а если быть откровеннымона задевала мое самолюбие.
Это шпионы, вредители! убежденно сказал Максимка, когда я кончил. И оглянулся на кирпичную стену у себя за спиной. Их надо обязательно обезвредить.