С виду ничего важного и значительного в его записях не было.
«Построена новая баня», «1 Мая по реке прошел теплоход «Чкалов», построенный в Сормове», «После окончания десятилетки выпускники всем классом уехали на строительство Красноярской ГЭС, один Коля Ковальчук не доехал, вернулся с дороги обратно, а все остальные работают там, кто бетонщиком, кто маляром, кто монтажником»
С течением времени короткие информационные записи сменялись более эмоциональными: капитан не только подмечал, но и не стеснялся давать свои характеристики, благо он был единственным читателем своей летописи:
«10 сентября на реке был штормневиданный в эту пору года. «Николай Каманин» сел на мельпробоины в трюме. Неплохо бы его капитану Авдею Петровичу Семушкину поменьше пить, а получше следить за своим хозяйством, а то как бы с реки не очутиться на суше, да и застрять на ней».
Оставаясь один на один со своей летописью, капитан давал волю и лирическим размышлениям, и неприкрытому сарказму.
«В нашем городе организована комсомольская дружина. Посмотрел я на них, как они ходят по улицам с красными повязками на рукавах, и вспомнилась мне моя молодость. Никого из них я не знаю, только до чего же они все хорошие с вида»
И тут же одергивал себя:
«А в общем-то ребята-хлюпики, дунешь на нихпереломятся. Куда им против хулиганов, коими кишат окраинные районы города?»
А однажды, вернувшись домой, он неожиданно придумал стихи, которые тут же, с места в карьер, и записал в летопись:
Мы не моря бороздим,
Не океаны широкие,
Мы ходим по Москве-реке,
И путь наш недалекий.
Каждый день проходят по реке
Пароходы и баржи всякие
И везут дрова, и хлеб,
И овощи для столицы разные
Временами ему казалось, что он не просто пишет, а делится с верным, испытанным другом, выкладывает ему все, что на душе, и друг слушает его, понимает и не продаст никогда.
Он и сам не думал, что это новое, придуманное им самим занятие так увлечет его.
Сходя с парохода и возвращаясь домой, он первым делом раскрывал летопись, чтобы записать еще что-то увиденное или услышанное.
И не раз приходили на ум слова Петровича, сказанные о старом агрономе из села Огурчики:
Помретпамять останется, выходитжил не напрасно
3
Примерно три года он ничего не знал ни о жене, ни о сыне. И вдруг письмо. В нем было всего несколько слов:
«Вчера умер Ардик. У него оказалось белокровие. Он болел один год и два месяца. Мы старались спасти его, ничего не помогало. Врачи говорятболезнь века».
И всё. Ни подписи, ни обратного адреса. Только почерк жены, круглый, аккуратный, да, несмотря ни на что, чистенький, аккуратный почерк, буковки одна в одну!..
Он перечитывал эти строки и никак не мог уяснить себе, что же произошло? «Мы старались спасти». Кто это «мы»? «Болезнь века»? Какая разница, что говорят врачи?
Потом он понял. Ардика нет, никогда не будет. Этоконец. Письмо шло два дня. Штемпель на конверте был московский. Значит, он умер в Москве, совсем недалеко от него
Может быть, все эти годы он жил в Москве? А капитан ничего, ровным счетом ничего не знал о сыне.
Несколько раз ему случалось заходить в Химкинский порт, и как-то летом он приезжал с Петровичем в Москву, они побывали тогда на выставке, сидели в ресторане «Колос», потом прошлись по Останкинскому парку и с ночным поездом отправились восвояси.
Кто знает, может быть, он мог тогда встретить сына? Вот так вот, шел бы по улице и повстречал его!
Всяко бывает в жизни, и это тоже могло случиться.
Но он не встретил его и никогда теперь не встретит. «Болезнь века». Эка хватила! Верна себе, даже в такую минуту щегольнула красивым выражением, дескать, не отчего-нибудь сын умер, а от болезни века
Он отмахнулся от этих мыслей. Не все ли равно, какая она, такая, как была, или другая? Сына нет. Больше не будет сына.
Ничто его не трогалони сухие строки, аккуратно выписанные на белом листке, ни то, что жена не дала своего адреса, ведь он мог бы приехать хоть на похороны
Все шло как бы мимо него, и одно оставалось незыблемым и безнадежно свершеннымАрдика нет, Ардик умер.
Он никому не сказал об этом. Ни одного слова. Даже Петровичу, старому другу. Ни одного!
Почему? Он и сам не знал. Может быть, боялся, что не выдержит, закричит, завоет, заревет в голос, как деревенская плакальщица, которую когда-то в детстве видел на похоронах в родном селе, или не хотел сочувствия, пусть даже искреннего, не хотел душевных и таких пустых, ничего не значащих слов утешения: «Все помрем Бог дал Бог взял»
Нет, он решил пережить все это в себе. Пусть не знает ни одна душа, только он один.
Может, позднее он и расскажет обо всем Петровичу, но не теперь.
Конечно, будь у него жена, ему было бы легче. Он понимал это. Тяжело, бесконечно горько, и все-таки легче. Человек по природе эгоист, и разделенное горе; как ни говори, уже полгоря.
Но жены не было с ним. Впервые он всерьез задумался над тем, почему все получилось именно так, а не иначе. Ведь он же любил ее!
Он не знал, что женщина, которая не любит, может возненавидеть за одну лишь любовь, и чем сильнее любовь к ней, чем добрее и чище отношение, тем острее ее ненависть.
Так никто и не узнал о том, что случилось. Только Петрович сказал как-то, придя к нему, по своему обыкновению, скоротать вечерок:
Вроде ты с лица спал
Показалось, ответил капитан.
В летописи он записал:
«Умер Ардик. А я даже не знаю, где он похоронен».
Подумал и приписал:
«Ничего не знаю. Ему было бы сейчас почти шестнадцать лет».
И поставил дату.
4
Механиком Илюша Астахов работал всего семь с половиной месяцев. Он сменил старого механика Зотова, который вышел на пенсию и уехал в Балтийск, к замужней дочери.
На «Ястребе» Илюшу любили, прежде всего потому, что он был моложе всех. И потом, он был веселый, выдумщик, постоянно придумывал различные розыгрыши.
То скажет с серьезным видом:
Слыхали? К нам министр едет
А ты откуда знаешь? спросит кто-нибудь.
Надо радио слушать, веско отвечает он. Сегодня в «Последних известиях» передавали, что министр выезжает на осмотр нашего технического участка.
Капитан Алексич был от природы доверчив.
Может, и так, решал он и отдавал приказ: привести «Ястреб» в такой вид, чтобы комар носа не подточил.
Вместе со всеми Илюша истово, на совесть швабрил палубу, рубку, до зеркального блеска начищал металлические снасти, не жалея сил, заливал пол потоками воды.
А к вечеру; когда команда, прибравшись, сияла свежеотглаженными воротничками и сизым отливом тщательно выскобленных щек, Илюша неожиданно объявлял:
Здорово я разыграл вас!
Все молчали, пораженные и ошеломленные, и только капитан сохранял философски ясное спокойствие:
Зато «Ястреб» почистили, как полагается.
В другой раз Илюша выдумал, что «Ястреб» списывают с реки раз и навсегда, а команду переводят на крылатый теплоход. Или вдруг скажет:
Не выключайте радио, ожидается важное сообщение
И потом, как всегда, с радостью признается:
Здорово я разыграл вас!
Сердиться на него было невозможно, тем более что, в сущности, все эти шутки носили невинный характер.
Иногда Илюша признавался со вздохом:
Если не разыгрывать никого, что еще в этой дыре делать?
Он тосковал по Москве, по дому. О чем бы ни говорил, первые его слова были: «А у нас в Москве»
Дома у него оставалась мать и сестра, старше его на два года, которую он считал писаной красавицей.
Однажды он показал ее фотографию капитану, но у капитана были свои представления о женской красоте, и она не понравилась емуочень худа, с чересчур большими выпуклыми глазами и широким ртом.
Однако вежливо сказал:
Очень симпатичная девушка
И умница к тому же, подхватил просиявший Илюша. Знаете, такая умнаяпросто все удивляются!
Поглядел, склонив голову, на карточку сестры, полюбовался еще немного, простодушно добавил:
Намного умнее меня, это как пить дать!
Отца Илюша не помнил, погиб на фронте в первые дни войны.
Отец у меня был голова, говорил он капитану. Умница!
Капитан сам не заметил, как привык к новому механику.
Илюша тоже как будто бы привязался к нему, его тянуло в этот дом, где он мог говорить о чем угодно, сочинять и выдумывать по своему разумению, где никто не прерывал его и не подсмеивался над ним.
Никто, кроме разве Петровича
Обо всем рассказывал Илюшао Москве, о красавице и умнице сестре, о различных удивительных событиях, которые приключались с ним в жизни.
Привирать он начинал незаметно для самого себя. Начнет с какого-нибудь реального факта, но разукрасит его по-своему, да так, что внутренне и сам ужасается. Но остановиться уже не может. Это выше его сил. И несется дальше, словно с горы.
Однажды мы с отцом поймали шпиона, вдохновенно рассказывал он. Это было на границе с Турцией
Единственной правдой в этом рассказе было то, что отец и в самом деле служил в пограничных войсках, и, по словам матери, в свое время задержал троих перебежчиков. Но сам Илюша, разумеется, никоим образом не мог принимать в этом участия, поскольку тогда его еще и на свете-то не было.
Тактичный капитан слушал не перебивая, а Петрович в самых неожиданных местах саркастически усмехался:
Кажется, хватил малость
Ничего я не хватил, горячо возражал Илюша. Неужели вы мне не верите?
Что ты, мы, само собой, верим тебе, умиротворенно замечал капитан, и тогда Илюша тут же заводил новый рассказ. И снова расцвечивал его чем бог на душу положит.
Девушками он не интересовался.
Я хочу встретить такую, какой еще никогда не видел, честно признавался он.
Какую? спрашивал капитан. Какую же ты хочешь встретить?
Илюша загибал пальцы:
Первым делом, чтобы была умная и добрая. Ведь ум и доброта редки в одном человеке, не правда ли? Потом, чтобы ни на кого, кроме меня, не смотрела, чтобы я был для нее один на всем свете.
Однако! возмущенно вмешивался Петрович. Многого захотел. Бабы теперь знаешь какие?
Какие? спрашивал Илюша.
Петрович вынимал трубку изо рта.
Сугубые, вот какие. И чертил трубкой по воздуху, как бы выписывая это слово:Су-гу-бые
И потом, я хочу, чтобы она была красивой, продолжал Илюша, не обращая внимания на скептика Петровича. Не обязательно вроде Симоны Синьоре, но, конечно, если бы хоть немного на нее похожая
И задумывался. Может быть, перед мысленным его взором вставала эта идеальная девушка, немного смахивавшая на Симону Синьоре в дни ее первой молодости.
Капитан Алексич смотрел на него, думал про себя: «Ардик был бы старше. Ему было бы теперь двадцать семь»
Конечно, Ардик был не такой. Гораздо лучше. Правдивый, прозрачный, как алмаз. Никогда ни одного неверного слова.
Каждый раз, когда он вспоминал о сыне, он дарил ему все новые качества, он увешивал его всевозможными достоинствами, словно новогоднюю елку игрушками.
Ничего для него не жалелни ума, ни доброты, ни отваги. И только иногда, просыпаясь ночью, вдруг думал о сыне трезво и ясно. Кто знает, каким бы он стал? Ведь ему не дано было дожить даже до возраста Илюши.
Но днем он отгонял от себя эти мысли. Нет, Ардик был самым лучшим. И был бы лучше всех, если бы остался жив.
А Илюша с каждым днем становился капитану все необходимей. Незаметно для себя он привык к его рассказам, в которых так трудно было отыскать истину, к его розыгрышам и даже к тоске по Москве. Привык к его смуглому лицу, к черным, матово поблескивающим глазам, к обкусанным ногтям на руках.
Он прощал ему вселегкомыслие, болтливость, постоянные выдумки.
Он-то прощал, а Петровичкремень-мужикне хотел прощать.
Несамостоятельный парень, непримиримо утверждал он.
Молодой еще, возражал капитан.
Каков в колыбельке, таков в могилке, отвечал Петрович.
Ладно, отрезал капитан. На этом мы с тобой разошлись.
И вдруг однажды Петрович произнес странные, поразившие капитана слова:
Парню отцовская рука нужна. Вот как у тебя.
Что-то я тебя не пойму, сказал капитан.
И понимать нечего, сказал Петрович. Вот если бы ты, Данилыч, усыновил его, думается, парень сразу бы другим стал
Как это, усыновил? спросил капитан. У него семья есть, и у меня, как ты знаешь, сын
Он оборвал себя. Маленькие, припухшие глаза Петровича смотрели на него с откровенной жалостью.
И он догадалсяПетрович все знает. Все, что случилось. Хотя ничего не сказал ему за все эти годы.
Ты Ты откуда знаешь? спросил он.
Петрович ответил не сразу.
Случайно. А тебе разве не все равно?
Капитан не стал допытываться. В конце-то концов теперь уже и в самом деле неважно, каким образом узнал Петрович о том, что Ардика нет в живых.
Петрович вздохнул, сказал просто, словно точку ставил:
Что было, то прошло. Теперь надобно о другом думать.
Капитан долго не спал в ту ночь. Вздыхал, ворочался с боку на бок, перекладывал раскаленную подушку на другую сторону.
Усыновить Илюшу? Тогда Илюша переедет к нему, и они будут жить вместе, вместе возвращаться с дежурства домой
Но как это сделать? Сказать прямо в лицо: «Хотел бы ты стать моим сыном?»
Что бы он ответил на это? Удивился, или посмеялся, или сказал бы сразу: «Хорошо, я согласен»?
Слова Петровича, сказанные походя, между прочим, вдруг словно бы прорвали завесу, долгие годы окутывавшую его.
Нет, Илюша не похож на Ардика. Но он привязался к Илюше. Даже сильнее, чем сам ожидал.
У Илюши нет отца. Отец убит на фронте. И он, кажется, любит его, капитана. Если не любит, то, во всяком случае, привык к нему. А привычкаэто тоже не семечки, как там ни говори
И постепенно, день за днем, он все более вживался в тайную, одному ему ведомую мысль. И чем дальше, тем больше она захватывала его, и он уже не мог думать ни о чем другом.
Но он решительно не знал, как сделать, чтобы желание его исполнилось. Слова рвались с губ, и все-таки он не мог выговорить их.
Как обычно, Илюша приходил к нему по вечерам и сочинял всякие байки, где главным героем обязательно был он сам или, хотя и реже, его отец.
«И все-то ты врешь, с нежностью думал капитан. Все-то сочиняешь. И как только не надоест?»
Но мечтам капитана суждено было остаться мечтами.
Сестра Илюшиумница и красавицавышла замуж за референта министра речного флота, и референт постарался для своякаперетащил его в Москву, в Управление пароходства.
Илюша ликовал, места себе не находил от счастья. На радостях даже забыл попрощаться с Петровичем, и с капитаном-то попрощался небрежно, торопливей, чем тот ожидал.
Мысленно он был уже дома, на Покровке, и капитан понимал: на все в этом городе, в том числе и на Петровича и на него, он глядит как сквозь матовое стекло, думая лишь об одном: скорее бы уехать.
И он уехал.
Скатертью дорожка, коротко заметил Петрович, зайдя вечерком к капитану.
Он не хотел показать виду, что обижен невниманием Илюшипарень мог бы забежать, хоть руку пожать на прощанье.
Ладно, сказал капитан. Ему в Москве лучше. Дома, как ни говори, и стены друзья
Петрович не ответил, пососал трубку, потом заговорил о другом.
Ночью капитан долго сидел над своей летописью, хотел и не знал, что писать.
Собравшись с мыслями, написал:
«Илюша Астахов, который работал у нас на «Ястребе» механиком, уехал в Москву. Он очень доволен, и я рад за него. А то, о чем думал, не вышло. Да и никак не могло выйти. Потому что у него семья. И он к семье привязан, и иначе не могло быть».
Закрыл свою летопись, вышел в палисадник, пройтись перед сном. И снова подумал о том, что надо бы непременно завести собаку, все было бы не так одиноко, и, когда возвратишься с дежурства, собака встречала бы у калитки.
Как-никак живое существо. Друг.
5
Под Новый год почти вся команда «Ястреба» по старой традиции собралась у капитана.
Пришел новый механик, узкоглазый, со смугло-румяным девичьим лицом, татарин Камиль Абдуллин, его жена Катя, водолаз Иван Иваныч Сушко и, само собой, Петрович.
Каждый принес с собою бутылку водки, не рассчитывая особенно на щедрость капитана, а Камиль, кроме того, притащил огромный праздничный крендель.