Отец вначале накричал, не пускал на проводы ссылаемых, но Варя со многими другими деревенскими пошла за телегами. Иван Синягин с высокого крыльца сельсовета глядел на растянувшийся по улице обоз, потирал руки, злорадничал, думал о дочери: «С глаз долой Митькаиз сердца вон».
Шли рядом, держались за руки. За околицей, где великий плач и стон стоял, целовались в последний раз. Варя плакала.
Месяц спустя тот же Ганюшка, охранявший этап «кулачья», привез точный адрес гибельного места: Западно-Сибирский край, Сусловский район, спецпоселок Дальняя гарь. Это за Чулымом!
Варя тут же написала Мите. Закончила письмо такими, ходившими в ту пору словами-заклинаниями: «Лети письмо, взвивайся, чужому в руки не давайся, а дайся тому, кто люб сердцу моему». И в заключение: «Жду ответа, как соловей лета». Горячее послание отдала своему бывшему учителю. Поедет он в Ужур и там бросит конверт в ящик почтового поездатогда этим ящикам только и доверяли: не попадет Варино письмо местным властям.
Вернулась Варя домой, хотела уж виниться перед матерьюглядь, а коровушка-то ялова лежит у самого дома и вздыхает этак глубоко, притворно. Так и захотелось вытянуть ее хворостиной по гладкой спине, да ладно уж, какой спрос со скотины-животины!
4.
Ах, Тонька Савельева! Увела вот сюда, на Горушку, пала на траву-мураву и плачет взахлеб.
Умер ее Толя в ссылке. От голода, понятно, сгинул. А какой ходил здоровенный, сильный парень. Сколько бы он смог наработать за свою жизнь тут, в хозяйстве, сколько детей бы народил
Печальную весть, оказывается, принес тот сбежавший с берегов Чулыма Васенька Сандалов.
Шли сюда, на Горушку, и Тонька рассказывала:
Дядя мой с Саралинского прииска прислал письмо. Пишет: не хотел он извещать, да Толяэто уж перед смертью велел через Васю передать последний поклон.
Как уж так вздохнула Варя. Не верится!
Вот так, Варенька. Ведь мы, как и вы с Митей, тоже сговорились о свадьбе. Только повенчался мой Толя с чужой холодной болотиной
Варя слушала, горевала: до чего дожили! Что радость, что слезывсе теперь прячь от людей. Горушка-то вот, радость-то прежняя уж и слезами девичьими поливается.
Осторожно тронула подругу за плечо.
Ну, будет, поднимайся, присядь рядышком. Такая уж нам доля выпала, Тонечка. Мой Митя там же, в неволе, и что ему выпадет, жив литоже вот мучаюсь.
Тонька села, как маленькая, растерла кулаками слезы по щекам, отвердела голосом.
Мало мы мучаемся, однако, Варенька. Не знаю, как ты, а я за своего Толю скажу. Да попади я прежде в какую беду, так Толенька, не знай бы что. Он бы себя не пожалел, вызволил! А мы с тобой Мясы только наедам на дармовых харчах. Ты вот скоро красну косынку на голову накинешь и аля-улю в Ачинск на детсадовски курсыхудо ли! А там, глядишь, за какого-нибудь учителя замуж выскочишь и забывайся ты, Митька, не маячь и памятью на светлой дороге
Варя поникла, огляделась. Солнышко светит, круглые шапки зеленых увалов теплом нежит, Бежанка внизу поблескивает, у ног цветочки еще не отцвели, красуются. А Толи-то нет, и никогда этого прекрасного мира он боле не увидит, не вкусит и не сделает свою Тоню счастливой. А что ей, Варе, сулит катючее время? Как оно Митей-то распорядится?!
Тонька сидела уже с сухими глазами, конопушки на ее незагарном лице потемнели.
А ты знаешь, подруга, что Васю Сандалова заарестовали на Сарале́.
Откуда мне знать!
Заарестовали. Дядя же написал. Говорит, донос чей-то пришел к тамошней власти. Откуда-то бумагу получили, а в бумаге и сказано было, кто он такой, Васенька
У Вари разом защемило сердцевспомнила: отец же грозился написать на Саралу. Это в тот вечер троицыного дня, когда Ганюшка с самогоном заявился. Ну, тятенька, ты и в этом повинен Отец Васи сгиб в ссылке по твоей вине, теперь вот сын по доносу попал в мордоворот.
Тонька принялась, было, рассказывать, как дружила она с милым, да Варя не слушала. «Нет уж, никакого мне учителя не надо! вдруг все закричало в ней. И никаких курсов!» Может быть, она и не хотела, да как-то само из нее вырвалось:
Решусь я тихо, как бы для себя, сказала Варя, еще не думая о чем таком она говорит.
Тонька тряхнула рыжей головой, округлила свои голубенькие глазки.
Да ты в уме ли, Варька? Ты что надумала-то?
Не знаю, не знаю
Варя встала, выпрямилась и озорно, крикливо забросала вниз на деревню бойкие слова ходячей частушки:
Сами, сами комиссары,
Сами председатели.
Мы теперя не боимся
Ни отца, ни матери!
Так-то, Тонечка!
Бабушке бы легче свое душевное, потаенное выложитьдобра была бабушка, да недолгой оказалась ее старость. Жаль, нельзя довериться и материмать давно молчком живет, давно унизили ее разлады с отцом. Да, не станет она и слушать, побоится принять Вариногде уж ей помочь! А про отца и подавно говорить не приходится. Один дедушка Савелий всегда с понятием, потому-то душой к нему и припала. Вон он на бывшем широком кулацком дворе мается в своих бесконечных разговорах с самим собой.
Савелий сидел на ступенях маленького амбарчика, неспешно покуривал. Рядом лежала куцая, ошарпанная метла: вздумал мести ограду, да вот засиделся, распустил в себе близкую лень. Ага, она всегда рядышком и так-то скоренько слабит рученьки-ноженьки. Эту бы лень да за плетень! Но вот не лежит сердце ко всякой такой работе в чужих пределах. Ой, не надо в старые года селиться в новый, а боле тогочужой дом. Свой-то поставил еще смолоду и так хотелось дожить в нем близком, теплом, дорогом каждым-то углышком. А и в ограде Невелика была, а ласкал ее метелкой чуть не кажин божий день. Как восставал перед сыном: жили, живем и зачем же идти в чужой! Но уперся Иван: председатель он сельсовета командировочные бесперечь из района, каждого же надо напоить-накормить, да и спать уложитьгде же в старой избе, там самим было неповоротно. «Ставил бы новый, свой!»вскипел тогда Савелий. Сын усмехнулся: «Мне теперь чужих, готовеньких хором хватит! Фроловский домда в нем хоть катайся. И брось ты, старый, об этом. Члены Совета решили-постановили, не сам я нахрапом сюда влез». Савелий не отмолчался, уязвил: «Те члены и себя хорошими решеньями не обошли. Ну да, впрочем одна же только курица от себя гребет»
Жалковал Савелий: будь жива старуха, ни в коем разе не ушли бы они из родных стен. Одному-то как остаться в старом гнездебобылем не прожить, все уж из рук часом валится.
Понимал Савелий мудрым мужицким умом, что фроловский дом так никогда и не станет для них своим, что рано или поздно Иван тоже поймет это и возненавидит чужое жилье, или уж в равнодушии махнет на все тут рукой. Да махнул он сразу. Вон любуйтесьпрорехи в ограде: нет большого амбара, да и прежние скотные дворы свезли для скорых колхозных нужд
Савелий наконец увидел Варю на крыльце. Стоит, глядит внука из-под руки на речное понизовье, в серых глазах видимая тоска. Разлука с парнем гнететпонять деваху можно. В прошлом еще годе частушку-печаль сложила. Шли втроем с сенокосатретьей шагала Тонька. Он, Савелий, приотстал, а девки впереди по дороге пылили. Прорвалось тогда у Варюхи:
Сядь, подруженька моя,
Мы с тобой поговорим:
Был миленокнет миленка
Увезли его в Нарым
Тонька отозвалась. Громко, с надрывом выкрикивала свою боль:
Говорят, платки к разлуке,
А я Толе два дала.
Не платок нас разлучает
Сельсоветские дела.
Ой, подруга, тошно мне,
Тошно и ретивому.
Я сейчас бы улетела
На свиданье к милому.
Щурясь от солнца, Варя подошла, присела на ступеньку ниже Савелия, начала разговор сразуона уже решилась, она и всегда-то к деду без боязни.
Савелий, глядя на внуку сверху, на ее полные литые плечи, на тяжесть косы, узнавал в ней фамильное, бабкино. Тоже девонька задалась, выдобрела, округлилась рано. Красоты особой, броской нет, но сбитым телом, рукамикакая бы работница в мужнином дому при единоличной жизни! Да, жалко, пойдет теперь по какой-нибудь конторской частисоблазнит отец, да уже и соблазнил, вот посылает на курсы. Значит, еще одной хорошей работницей будет на земле, в деревне меньше.
Варя расправила на коленях легкое ситцевое платьебелый горошек по синему полю, оглядела залитую солнцем ограду, ближние дома, томящиеся в жаре.
Деда, а я ведь к тебе за благословением. Митю-то поискать надо. Я тебе говорила о нем, признавалась. Пишу, пишу ему письма, а ответов нет и нетпочему?
Савелий охотно отозвался, покивал лохматой головой.
Знаю, сухотишься. Да неуж в самом деле Митьку на жизнь выбраласшалела ты, девка! Раскинь головушкой: эт-то ж в тартарары своей охотой.
Варя смелела в разговоре:
В школе-тов седьмом классе училась, читала тебе о декабристах. Ну, которые против царя там, против строя. Тоже их сослали, а ихние жены и невесты за ними сюда, во глубину сибирских руд Да помнишь, ты слушал и одобрял.
Савелий развел руками.
Что равняшь, что ты равняшь! Те барыньки в шубах-соболях, на троечках, с сундуками и, поди-ка, с челядью-обслугой к тому же Нерчинскому острогу подкатывали. Поди-ка, дежурный офицер честь отдавал ихнему дерзкому поступку. Ну, а ты Ну, докатишь, довезет тебя чугунка до станции Сусловой, а дальше? А дальше своим ходом-бродом по тайге незнамо с кем и как. И то помни, что тиф там народ косит, не подхватила бы смертную заразу. Ну, положим ладно, добралась ты через рогатки всякие и, как живой он, Митька, качнешь дружочка к побегу. А какие у нево виды-бумаги на жительство в другом месте, на какой риск ты ево поманишь. Это ладно еще как поймают, да завернут парня назад в болото, а ежели упрячут куда пострашнейкрест ставь на парне!
Варя поникла.
Мне сон былзовет Митя, ждет
Савелий завздыхал. Положил тяжелую стариковскую ладонь на плечо внуки
Чем уж он так, Митька, тебя взял, какой лаской приголубил, а? Все ж лучше бы откачнуться. Постой, да у вас все ли ладнодевка сосуд скудельный
Варя не обиделась на деда: вправе и спросить. Она заглянула в строгие глаза Савелия.
Все у нас было по-хорошему.
Ну-ну. Я ведь и не против. Париловынарод хороший, народ во всем надежный, лестно бы любой девке в иху семью войти. А Митька и собой взял. Я ведь о чем. Без бумажки теперь никуда не сунься, на каждом шагу за родным селом служаки рычат: документы, документы!
Варя не сдавалась.
Сибирь велика, сам сказывал, да я и по карте знаю. Твой дед с бабкой в Сибирь бежал от баринаоткуда, из каких мест?
Дак, мы нижегородской земли уроженцы. Тогда что-о, тогда, мила внука, золотые времена еще текли. Что ты баешь! В те поры в каждом человеке еще воля жила, легки были люди на ногу, на побеги. Фотокарточек еще не знали, сыскных собак в полициях не держали, и служивых чинов ходило реденько Собрался иной обиженныйлапти на себя да связку их за спину и айда лесочком-борочком слушать пташек-соловушков. Да давно лина моих памятях Тысчи и тысчи шастало по нашей Сибири разных там перехожих. Ладно, я что, я за тя Родитель твой вызверится, как узнает.
А я поеду как бы в Ачинск, по вызову. Вызов-то на курсы пришел.
Да, знаю.
Деда, поластилась Варя к Савелию. Помню, ты и такое говорил да подмигивал: иногда, дескать, и ложь во спасение.
Сказывал, поймала поворчал Савелий и встал. Не знаю. А случись что с тобой в дорогепосле же не прощу себе никовда. Ты ж моя единственная заступа в дому. Прознает отец про наш сговорзаклюет меня. Эх, человече Ты и впрямьборение страстей и томление духа, как говорил мне когда-то мой офицер на японской
Варя встала, потопталась у амбарчика.
Озаботила я тебя, деда. Ты уж прости. И вдруг резко повернулась к Савелию, горячо зашептала ему в лицо:Найду я Митю, найду!
И вот последнюю неделю ходила сама не своя: на что же решиться? Вон, дедушка и тот умом расступился.
Иван Синягин, несмотря на свою всегдашнюю занятость в Совете, все же заметил, что дочь как-то присмирела, обеспокоена чем-то. Скоро решил, что тяготится его Варюха скорой разлукой со своими, с родной деревней. Пожалел чадо, зашел даже в огород, где Варя полола морковь. Присел, дернул одну травину, другую. Потом потянулся, нащипал луку к ужину и встал на утоптанной дорожкекрепкий, кремовая рубашка в роспуск, хромовые сапоги с блеском. Заговорил нарочито веселым голосом:
Ты, Варюх, поработала бы над собой: почитай какие нужные книжки, небось, сгодится на курсах. И вот что, как у тебя со справой? С товаром в лавке плохо, но велю продавцу достать. Сшей ново платье, кофту, чтоб не хужей других ты в Ачинске. Туфли я тебе справил. Так что беги к портнихе, сговаривайся насчет шитва. Что там ни говори, дева, а встречают-то человека, пока по одежке Иван Синягин обмяк сердцем, пошутил весело:Может, женишка в Ачинске встренешь, так покрепче зааркань его, не упусти своего, Варюха!
Варя встрепенулась. Хорошее словцо сказал тятя. Ее густо-серые глаза под тонкими дужками бровей заблестели. Она выпрямилась над морковной грядкой и твердо пообещала отцу:
Не упущу я своего. Нет!
5.
Кто знает, может, и не поднимала бы себя Варя на эту отвагу, если б не принесли ей из Ачинска вызов, а в нем краткое повещение: курсы работников дошкольного воспитания открываются тогда-то, просим прибыть к такому-то числу по указанному адресу.
Это отец еще в мае среди разных казенных бумаг из района получил уведомление о создании курсов по подготовке работников сельских детсадов и ясель. Пришел домой, потряс перед носом Вари машинописным листом, прочитал и, не дав ей и слова сказать, зачастил:
А что, Варюх В тепле и сухе работать, к тому и в чистотегоршки-то нянечки в ясельках убирают. А завы всегда в беленьком халате, сытехоньки, при продуктах питания
Уж и не знаю, тихо отозвалась тогда Варя.
После семилетки, а она в школе на годок задержалась, болела в пятом классе, не раз подумывала уехать куда-нибудь на сторону. Как-то ничего не веселило в дому. Всегда мать с постным лицом, всегда отец и с родными грубовато шумный как на собраниях, всегда он с Савелием в ссоре. Все изменил Митя Парилов. Разом какой-то захватывающей волной пала на Варю радость первых свиданий, радость их ожиданий, а после и душевный трепет от тех слов милого, которые накрепко определяли все раз и навсегда между ними. Только тепло помечталось о скором замужестве Нынче тридцать второй год, она давно не девчонка, как говорит отец, пора уже прибиваться к какому-то берегу.
К Чулымскомувот какому!
Определила Варя берег и бодрила, подталкивала себя к нему. У нее-то с документом будет все в порядкедаст сельсовет справку, кто она такая. Ну, принесет родитель ей бумагу для Ачинска, а Мите-то как, чем намерена его-то вырвать из тайги? Главноепотом. Где-то пристать, устроиться надо и всюду подай справку со штампом и печатью Едва назвались эти два последних слова, так сразу и сработало внутри: украсть! Нет, не зазрила совесть Варю. Ей ли не знать, сколь развелось в колхозе всяких воришекона их в стенной газете прежде не раз «продергивала». А потом и сама-то живет отчасти ворованным, Ганюшка-то ходит, ходит вечерами
С печатью легче. Сейфа в сельсовете нет, и отец постоянно носит ее с собой в кожаном мешочке с крепким шнурком. А уезжает когдаоставляет печать дома. Со штампом посложней. Хранится он у секретаря Совета, и надо улучить момент, скажем, когда служивая бабенка уйдет домой на обед.
Синягин опять уехал в соседнюю деревушку по делам, естественно, с утра Варя сама не своя. Мать уж присматриваться начала: чевой-то девка как настеганна, избегалась туда-сюда.
Варя ждала обеденного перерыва в сельсовете. Ну, наконец-то! Вот она, курящая Стешка-секретарша вывалила и проплыла домой. Говорят, что перед отцом трясет мягкими местами. Передают об этом матери, травят ее, бедную.
Ну, за дело, Варвара!
Сельсовет рядышком, в бывшем доме кулака Спиридонова Марка Алексеевича. Дом большой, в горнице теперь кабинет председателя, а в большой изберусскую печь и полати выломали, сидят секретарь и прочие.
Штамп сельсоветане печать, не шибко-то прячется, и давно знала Варя, что лежит он обычно или в столе секретарши, или в шкафу с бумагами. А знала потому, что частенько отец просил или плакат написать, или стенную газету выпуститьлучшего-то рисовальщика, кроме дочки Синягина, в деревне нет.
В сельсовете днями дежурили разные люди, предназначались они для посыла за тем да другим. Сейчас сидела в зальце Кланька Меркинаскучала, глядела в окно, считала, кто пройдет-проедет по сонной улице.