Обедали под навесом.
Шатров от картошки отказался, не посмел объедать голодных парней. Присел в конце стола на скамью и снова закурил.
Аннушка что-то пугалась председателя. Было у нее то предчувствие, что знает Силаныч про ее любовь. Чево он так уставился на нее. И на Алешу поглядывает не просто так.
А не ошиблась Аннушка. В деревне на работе каждый на виду, а Шатров мужик доглядистый Мусолил цигарку в толстых губах и думал: «Весна, лето жаркоепарни и девки, как хмельные ходят. Каждый вечер у Чулыма песни. Вон и глазастый Егорка невесту себе высмотрел А Секачева зарится на Алешку, не иначе. Глазами-то как парня ласкает! Такое брызжет из них, хоть ладони подставляй да пей за милую душу Что ж, хотя и порознь они к одной сосне ходят, апридет время, спрямят, спрямят тропу!»
Управились с картошкой, разлили по берестяным кружкам брусничный чай. У Алексея оказались шаньги. Одну Егорше отдалподелился по-братски.
Сейчас, сейчас кошель отложит. Маленький пряник, не подвернулся ему под руку Замерла Аннушка, даже глаза закрыла. Все, пропала ее затея
Когда она снова посмотрела на ребят, то сердце так и запрыгало от радости. Чему-то улыбаясь, Алексей как раз надкусил ее пряник!
Она больше не могла сидеть за столом. Отодвинула кружку с чаем и, счастливая, побежала вниз, к озеру.
Шатров смотрел ей вслед и улыбался.
На черном зеркале воды весело горели ярко-желтые огоньки цветущих кубышек. Глядела на них Аннушка как на самый добрый знак и все больше укреплялась в своей наивной вере: мой теперь Алеша. Мой!
5.
Как и всегда в день с горячим обедом Алексей пришел в деревню поздно. Не заходя в дом, сходил на колодец за водой, вычистил летний загон для коровы, а потом долго и старательно умывался.
За ужином за чаем, оглаживая большими ладонями горячий стакан, свел на переносье прямые материнские брови и с напускной обидой сказал:
А ты, мать, пожалела сыну пряников, один, как подразнить, дала. Давно не жевал пряников, со службы. В охотку, с ба-альшим удовольствием съел! Где достала, неужели в лавку привезли?
Какой такой пряник удивленная, спросила Федосья и тут же осеклась, вспомнила Аннушку. А, вон ты о каком Дак, продавщица раздобрилась. Я ее ребенка правила, поносил весной
Окончили ужинать. Алексей прибавил в лампе огня и устроился с книжкой поближе к свету. Мать принялась неспешно мыть посуду.
Улицей неподалеку шумно прошли девки. Любашкин голос озорно, с вызовом, выкрикивал частушку:
Я весёлая с обеда,
Боевая с ужина.
Полюбила кари глазки,
А других не нужина
Федосья гремела посудой у настенного шкафчика, радовала себя хорошими мыслями. Наконец-то и в твой дом деваха просится
О Показаньевой как-то мало думалось. Вертлявая девка! Погулять-то с ней, может, и весело парню, а какая будет в дому? У таких часто все летит через пень-колоду, такая хозяйка не соберет, а и последнее из дома растрясет Секачеваэта другого характера. Из себя ладная, в работе искательная и головой твердая. Ведь это сколько ей стоило, кержачке-то, к знахарке прийти, тот же пряник подложить сыну в кошель Истинная, коренная у нее любовь!
Не пойдешь на улицу, а, сынок?
Алексей дернул плечом.
Да нет, мам. И устал, и ей-ей не хочется.
Все дома последнее время сидишь, все за книжками притворно вздохнула Федосья и поджала губы. Ничево там для меня не вычитал?
Ты что-о поднял лохматую голову удивленный Алексей.
Все думаю, сынок, когда мне счастье придет. Мне теперь немного надо, понянчить бы внуков. Стара, одним только полозом по жизни кой-как тащусь. Женись, Алеша, пора!
Да невесты никак не присмотрю! отшутился Алексей и шумно закрыл книгу.
Федосья уже решилась. Все она скажет, чего там!
А, хошь знать, Алеша, есть у меня на примете девка. Такая, скажу, девка, что не думая перед ней шапку снять можно. У меня глаз на людей наметанный Приняла бы я ее в дом и радовалась.
Это кто же такая расхорошая с веселым вызовом насторожился Алексей.
А скажу, не потаю! тоже повеселела Федосья и присела рядом с сыном.
Уж не Любка ли? Только не Любка! Алексей поднял обе руки и скрестил их на груди. Себя на всю деревню с дуру опозорила и меня в придачу ославилана весь наш комсомол пятно!
Секачеву дочку берисамая подходявая.
Алексей не отозвался. Сгреб с конца стола кисет с табаком и ринулся на улицу.
В ограде на лавочке, успокоенный тишиной позднего вечера, согласился с матерью. И то! Пора уважить старую. Конечно, трудно ей, сколько уж можно те же чугуны, ведра ворочать, стирать, по полу с тряпкой елозить. А за коровой ходить! Аннушка, она и вправду хорошая
Небо густело теплыми летними звездами. В темную улицу от Чулыма вползал густой туман. Алексей докурил, но не торопился уходить в дом. Он вспомнил, что знал о Секачевой. Он все о ней знал и ничего.
Но настанет завтра. И в этом завтра они опять будут в лесу рядышком. На работе всегда надежно с Аннушкой
Глава третья
1.
Давным-давно такое примечено: начался сенокосжди ненастья. Потому-то, как просохла кошенина, Шатров всех артельщиков на луга послал.
Лугов у сосновцев много, даже с избытком. И за Чулымом, на заливной стороне, и по этому, правому, берегу.
Грести поехали на Салтаковскую гриву.
Аннушка любила сенокос.
Где как, а по Сибири в старые годы чуть ли не за грех считалось прийти на луг в первый день сенокоса, как на буднюю работу. Накануне уж обязательно мылись в бане, а назавтра мужик обряжался в чистую белую рубаху и с тихой благостью в душе шагал за околицу.
Каждая травина налилась к сроку и сверкала драгоценными алмазами тяжелой ночной росы. И не работа начиналась поутру, а веселый годовой праздник! Мало ли у крестьянина разных дел, но только луг да жатвенное поле поднимают у него то радостное, то высокое состояние, когда сердце на взлете, когда труд в подлинную, осознанную радость. И по-особому просветлен, добр и красив сельский человек в эти горячие денечки.
Не работа это начинается, а некое торжественное поклонение человека земле, ее пышному цветочному покрову. Вскинута коса Вся осиянная солнцем замерла трава. И первым, припадая на правую ногу, кланяется человек. Звенит коса С легким шелестомответно, кланяется косарю высокое разнотравье. Удивительно, но в этом мягком падении его нет печали умирания. Все исполняет свое назначение на земле, и после, как грести начнут, трава по-прежнему живая, пахучая, будет весело шуметь под граблями, пока не уляжется в высокий причесанный стог. И на весь год останется она в памяти человека теплым воспоминанием о прекрасной поре сенокоса
День опять выпал жарким. Недвижно висят в синеве неба редкие белые облака, но легкие, желанные тени от нихвсе где-то там, на залитых зноем вершинах таежных сосен.
Аннушка и сегодня со своими. Копнили Алексей и Черемшин, а валки складывала она, Агашка Полозова да невеста Егорши.
Как и в прошлом году, девушка опять полна радостного изумления, снова удивлялась тому, как много могут делать люди, когда они вместе, когда захвачены одним добрым порывом.
Хорошо с артельщиками!
А тятенька ругал артель, пустой затеей ее называллюдей портит! Один поехал пахать, а другой руками махать Много ли так наробят, а сладенький кусок каждому подавай!
Работают, сегодня все работают, даже председатель, однорукий Шатров, копны возит.
С самого утра счастлива Аннушка. Потому она счастлива, что Алексей рядом. То и дело украдкой поглядывала на него. Без рубахи, сильный своим загорелым телом, он шагал с навильником сена так легко, что нельзя было не любоваться парнем.
А потом загрустилось. Шутил Алексей с Агашкой, поддевал веселым словом Егоршу и его невесту, коротко перекликался с другими девками, только ее, кажется, не замечал. «Не нравлюсь И наговор тот без силы. Может, посмеялась тетка Федосья»пугалась Аннушка, и грабли выпадали у нее из рук.
На лугу там и тут сверкали белые молнии вил. Споро, ухватисто работали сосновцы, и на ровном берегу старицы уже поднимались голубые шапки сметанных стогов.
Подъехал шумный Шатров, взбодрил шуткой:
Славно девки пляшут. Семеро, все подряд! Может, пошамать, жару переждать? Шаба-аш!
Пообедали.
В тени стога хорошо дремалось. Алексея поднял Силаныч.
Некогда вылеживаться, паря. Бери-ка топор да веслаков наруби.
И тут же Аннушке наряд от председателя вышел.
Посиди пока, а после поможешь Алексею.
Будто волна какая несет ее от покосного стана к тому зеленому колку, и девушка, ликующе, отдается этой волне.
Все ближе и ближе тенькает топор.
Алексей отозвался сразу, едва Аннушка окликнула его. Выглянул из ивняковой гущи и на разгоряченном лице удивление.
Ты чево, хорошая?
А Силаныч за веслаками послал.
Вот спасибо ему. Давай, помоги!
Колок, где рубил Алексей ивняк, в болотце, на бугринке. Пройти к нему можно и сухой ногой, но это в обход, далековато. Увидела, что парень напрямки шел, и сама смело шагнула в болотную жижу. Таскала нарубленное тоже болотцем.
Кончай, Алеша-а!
И как это у нее вырвалось Первый раз ласкательно назвала. Раньше, если и приходилось перекинуться словом, все Алексей да Алексей. Без конца готова была Аннушка шептать сейчас дорогое ей имя.
В своем счастье не слышит, ничего не слышит Аннушка.
Иди же сюдаягода!
Она еще не ходила нынче за смородиной и как не попробовать новины!
Внизу под тальниками прохладно, укромно. Загорелое лицо Алексея смеялось, было совсем ребячьим.
Ань, глядиря́сная
Пьянея от близости любимого, Аннушка тоже смеется.
Ря-ясная, а сладкая какая!
А пахнет
Не скоро вспомнили о наказе Шатрова, а он торопил.
Пойдем, Алеша
Она произнесла его имя с таким мягким придыханием и столько вложила в него тихой ласки, что Алексей разом забыл о смородине.
Они были уже на другой стороне колка. Два десятка шагов и не болотцем, а сухой ногой с веслаками пройдешь на скошенный луг. Назад, конечно, не повернули.
У последнего талового куста в высокой поясной траве проглянули резные с желтинкой листья.
Еще ягода!
Легко шагнул Иванцев к смородине, да назад отшагнулось ему тяжело.
Ты че-ево
Выпрямилсялицо чужое, искаженное болью.
Змея, должно
Ноги в ботинках, а штанины давеча закатал, не хотел грязнить их в болотце
Разом померкнуло для Аннушки солнце, разом исчезли все радости сегодняшнего дня. Стояла растерянная, жалкая.
Извернувшись, в наклоне Алексей давил тело вокруг укуса, но кровь что-то не выходила. Лицо парня заметно бледнело, покрывалось нехорошей испариной.
Н-не получается он виновато улыбнулся. Идти надо.
Может, не та змея? наконец, нашлась Аннушка.
Да нет, две ранки Алексей дернулся. Пошли!
Погоди! Аннушка приходила в себя.
Неожиданно в ней проснулась женщина, что-то матерински властное. Бывает, там где раскисает мужчина, женщина часто берет себя в руки и решительно действует. И прекрасна она в этом своем жертвенном действии.
Алексей и возразить не успел, как Аннушка почти силой усадила его, перетянула платком ногу в сгибе колена и впилась в то место, где виднелся змеиный укус. Она зналадля нее это не страшно.
Она с силой вбирала в рот все то, что было чужим, губительным под этой мертвеющей уже кожей парня.
Будто впервые Алексей видел Аннушкуэти плавные линии ее полуобнаженного сейчас плеча, красивый изгиб высокой девичьей шеи, худощавое с гладкой кожей лицо, на котором резко выступали высокие брови и длинные ресницы, опущенные на большие серые глаза. Вот, оказывается, она какая Исмелая! Выбеленная солнцем, светлая коса девушки лежала на его ноге, он осторожно взял ее и это легкое, первое прикосновение к ней было таким новым для парня, что он на какое-то мгновение забылся.
А теперь скорей домой!
Пить хочу.
Знаю, Алеша! Тебе сейчас пить и пить надо, жар унимать.
Они шли лугом так быстро, как только могли. Алексей крепился, ему было стыдно за эту неожиданную свою слабость перед Аннушкой, той Аннушкой, которая теперь так много для него значила.
Веслаки где?! зашумел на Алексея вынырнувший из-за стога Шатров. Бесстыдники! На глазах у всех в обнимку ходят
Змея его укусила тихо сказала Аннушка, поддерживая Алексея.
Как так
Типнула ивсе!
Сбежались женщины, заохали, замахали руками.
Между тем Егорша Черемшин запряг лошадь.
Бабы, кидай сено! торопил Шатров. Аненка, бери вожжи, чево стоишь!
Егорша уже подсадил дружка на телегу. Алексей прилег, поднял голову, в мутнеющих глазах его мелькнула слабая улыбка.
Ничево, не впервой, мать сладит. Пить еще дайте.
Трогай, трогай! торопил председатель.
Аннушка вскочила в передок телеги, хлестнула вожжами по потному крупу лошади.
Н-но!
Бабы тревожно галдели А Шатров стоял в сторонке и улыбался своими светлыми глазами. Это он с умыслом послал Анну за веслаками, а теперь с тем же умыслом и на телегу посадил. Когда рядком, так и поговорят ладком
Телега отъезжала все дальше. Видно было, как Секачева через плечо что-то говорила Иванцеву.
Шатров по-прежнему улыбался.
Нашла птичка свою ветку
Никогда, никогда не было у Аннушки столь счастливого дня!
Ну, Алешино Да это дело двух-трех дней. Деревенские, с кем такая-то вот расплошность случится, всегда Федосью зовут, и всех она поднимает заговором и каким-то отваром.
А на своем дворе столько ласковых слов наговорила тетка Федосья. Доченькой назвала. И Алеша очень уж признательно смотрел
Едва Аннушка за калиткуФедосья приступила к сыну.
Пока то да се Не вот сразу травы разберу, пока-то настав напарится Прими защитное слово.
Федосья уложила сына на кровать, присела рядом, воззрилась на какую-то мертвенную припухлость ноги. Алексей, было, поморщился, руку в отмашке поднял, но укротила его мать. С таким нездешним лицом над ним поднялась, что сын покорно сник.
Шептала мать-заботница:
«На море, на окияне, на камне сидит кущ-зелья, на том куще-зелье сидит гадюка шкорупела, а ты Ева, гадюка, шкорупела не распускай своего войска, ибо пойду до Бога, возьму ключи, замкну щеки твои и войско твое. От всякой желтой кости, от красной крови, от бела тела Алексея подговариваю и укрощаю гадюку».
Вечером, после долгого неторопливого ужина Секачев выговаривал дочери. Ходил по дому легкий, разом вздернутый злом.
На вечерку самоволкой бегала? Не запирайся, знаю, что бегала. Смолчал, а кричало сердце. Дожил, нате вам Родима дочь обманывать начала. А седни наслышан, повестили уже. Что, больше некому было привезти домой этово комсомола. Сама напросилась?
Голос отца прожигал правдой. И верно, таиться начала, секреты завелись, теперь всякий раз выкручиваться
Шатров послал, тятенька.
Вот-те и большак Сводничать начал. Потако-овник! У нево едина заботушка: всех одной веревкой повязать, в одно бездумное стадо сбить, да и погонять самому. Послал Отказалась бы! Ну, гляди, дочь отецкая. Видит Боглюблю, но и спрошу строго. Не доводи меня, старова, до судного греха, не преступай запретных граней!
Как крылом, смахнул отец все радости дня.
2.
Торгует в Сосновской лавке толстая Наталья Показаньева, мать отчаянной девки Любашки. Когда-то отец Натальи служил в приказчиках у купца и вожделенно вперед заглядывал. Обучил дочь и грамоте, и счетному делу, только не довелось ей наживать легкую денежку в той отцовской лавке, о которой когда-то заветно мечталось Показаньевым. В другой уже системе пришлось Наталье стоять за торговым прилавком.
Торговли почти нет, и одно скрашивало пустые дни продавщицы: бабы ее не забывали, и она привечала их. Беда с этими бабами! Засидятся иной раз праздно, а уж вечер: самое время домашней управы. И бежит мужик к хозяйке с крепким словом: такая ты сякая, незагонная Корова пришла, ребятишки ись просят, сам не емши
Кучились, как и всегда, бабы у широкого окошка лавки, и Агашка Полозова, которая сама себе сама, свеженькое рассказывала:
Ой, бабоньки, неладно с Гуляевой! Соседское дело: захожу вчерасидит Марфа, как на вылюдье разодетая, и стол у нее всякими заедками уставлен. Ну, поздоровалась, а она и ухом не ведет, безо всякого внимания! Глаза какие-то отрешенные, говорит не разбери что. Слышу, мужика своево помершева потчевать собралась. Марфа, Марфа, говорю, Бога ты побойся, Марфинька! Или ты забыла, что Степан твой уж полмесяца как схоронен. Очнулась, накинулась на меня с побранкой и выгонят, помешала я ей А потом отошла, заплакала, так-то запричитала, что жалость одна