Бабы зачиркали по полу пустыми тарными ящиками, придвинулись к Агашке, задышали громче.
Ефимья Семеноваплаток на ней по-староверски в роспускожила своим плоским желтым лицом, заговорила первой:
А ведь это нечистый в обличье Степана повадился к Марфе с обольщением
А то кто ж!
Агашка оминала шершавые, искусанные таежным комарьем руки. Покачала головой.
Вдовье дело! Да, тоскует Марфа. Она же очень полюбовно со Степаном жила.
Из-за прилавка подала резкий мужской голос Показаньева:
Знаю, сердцем Марфа слабая. Беды бы не вышло
По крыльцу лавки раздались тяжелые шаги. Ефимья припала лицом к мутному оконному стеклу и тут же, откинувшись назад, мелко закрестилась, скорым шепотом кинула по кругу:
Лёгок на помине, тот кто в овчине
В магазин вошла Федосья Иванцева. Большая, грузная, вся в черном, кивнула открытой седой головой, уплатила за спички, за соль и также молча вышла.
Женщины замерли, всех смутили слова Ефимьи.
А что, бабоньки, наконец заговорила Агашка. Грех нам без помоги Марфу оставить. Вон в Колбине и фершал есть, да что фершал! Марфино ему не по зубам, они, фершала-то, и видимое мало что лечат. А тут дело-то какое
Ефимья воздела руки вверх, строго, приговорно объявила:
Божьим словом оградить от лукавого Марфу надо!
А кто умудрен у нас?
Федосья, сказывают, пользует, напомнила Агашка.
Дура ты безкалошная, право! замахала на Агашку Ефимья. Забыла, что ли, к кому ходил Федьша Черемшин, кому кланялся, ково просил, чтобы промежная кила у него извелась. Одно словоЛешачиха, от нечистова войска. Это она, язва, по злу Федыне килу посадила!
Ну, не скажи, Семенова вмешалась в разговор Показаньева. Черемшиндостоверно, от жадности надорвался, вот и объявилось то выпадение. Помните, когда строился Феденьке бы приплатить, да двоем, втроем, а он один надрывался, такие лесины подымал. Да вот у меня былодавно, а правда. Напал на мою Любочку этот полуношник! Кричит и кричит до петухов доча, никакова сна. Повезла ее к фельдшеру. Учено объясняет в том понятии, что это, мол, ваши нервы передались Понимаю, конешно, задаются там дети в дедушку, в бабушку, в соседабывает! Какие такие нервности у дитя? Извелась я без сна, а потом и пошла к Федосье. И вот пошептала она трижды на зорях над Любочкой, посмывала ей личико водой наговоренной, травной настав приготовила. И ведь сразу наладился мой ребенчишко, куда с добром спала Любочка
Испыток не убыток, а за спрос деньги не платят
Расходились по домам бабы и порешили так, что без Федосьи, похоже, не обойтись. Кто бы она там ни была, а Бог, по крайности, не попустит, оградит убогую
Показаньева напутствовала Агашку Полозову:
Ты, Агафья, у нас по дворам расхожая, попроси Федосью. А наперед Марфу попроведай. Скажи ей, как придет-де Федосья, чтобы приняла и в слова ее без сомнения уверовала. Слышишь?
Рада была услужить продавщице Агашка.
Все сполню!
Уже темнело, когда позаоконьем дома Иванцевых показалась Полозова. Агашка лужайкой, тропочкой пробежалась туда-сюда, да и сбавила резвую прыть.
Не то, чтобы страх бабу захватил, а так неловкость взяла. Знали в Сосновке, что не любит Лешачиха праздного любопытства, в дом свой редко кого пускает, а и зайдешь, так стой у порога. Стояли, многие стояли у дверного косяка
Федосья сразу увидела Агашку, и гадать не надо было, что толчется баба у окон неспроста. Вышла на улицу, остановилась за воротцами.
Агафья, а ты ведь ко мне.
Полозова ужалась от резкого голоса, переминалась с ноги на ногу.
Уж и не знаю
Ступай сюда! Нужда у тебя
Ох, нужда, видит Бог!
Ну, так подходи поближе со своей нуждой.
Счас! обрадовалась Агашка и боком, с невольной опаской, начала подвигаться к ограде.
Эка-а ноги-то у тебя каки деревянны дружелюбно поворчала Федосья. Что так?
Боюсь я, тетенька плаксиво созналась Агашка.
Федосья нахмурила широкие брови.
Ты не меня бойся, бойся кнута своих грехов. Эк, ты вдова-попрыгуха, хоромина непокрытая Опять мужика присмотрела?! Присушить, что ли? Вот что тебе скажу: о чужих мужиках забывай. Не буду ладить, нечево рушить семьи-то. Сама ты сиротой росла, понимать бы должна. Мужа, мужа подыскивай!
Полозова подошла наконец-то вплотную, загорюнилась.
Ох, тетка Федосья Без мужика-то, как подсоченная сосна маюсь А только я ныне с мирской заботой. Беда-то какая, страх!
Федосья выслушала сбивчивый рассказ Полозовой и не сразу отозвалась. Никогда сразу она не соглашалась помочь. Еще мать учила, что надо помолчать для начала. Люди есть люди, поймут по-своему и иные дадут за лечбу больше. А потом, пускай и то в толк возьмут, что не просто у знахарки дела делаются. Теперь, когда Алексей работал, когда самаспасибо Шатрову, работала, Федосья рукой махнула на всякие там поборы. Брала разве, чтобы не обидеть кого. А, случалось, сильно иные деревенские обижались. Не взяла за трудызначит без охоты ладит Федосья Случай выпал особый. Знала Иванцевасильна любовь. Тело мужа Марфы в могиле, но живой душе его еще сорок дней незримо пребывать на земле
Но не дремлет Зло. Не может не делать зла. Принимает нечистый облик усопшего и норовит соблазнить тоскующую вдову, сгубить ее душу.
Ступай, Агафья. Попозже схожу к Марфе.
3.
Домок Федосьи в стороне от другихобошли его сосновцы близким соседством. С давних времен взгорок у Черного болота считался нечистым местом, а кто, каким случаем первым из Иванцевых поселился на нем, теперь уже никто и не упомнит.
Не похотели в старину деревенские гнездиться бок о бок с матерью Федосьипотому Лешачиха не торопилась с этим по той же причине и теперь. Да и то понять надо, что старались мужики осесть двором поближе к воде, к Чулыму. А у Черного болота к тому же земля для огородины сырая, холодная.
Устала Федосья за долгий день. С утра с берестяной торбой ходила по тайге, по луговым гривкам, кой-чего лечебного нарвала. Потом неспешно разбирала травы, определяла стебли, цветы и коренья на высокие сушильные места. Так вот незаметно и день прошел.
Алексей опять покосничал, сон сморил его рано, только лег, и книжка из рук выпала. Федосья прибралась на столе, сегодня она свободна от сторожбывот сидит у окна, провожает уходящий день.
В долгой одинокой жизни Иванцева давно взяла власть над своим телом, в эти поздние часы умела забывать о нем и, победно поднимаясь над старой плотью, давала полную свободу чистому девственному уму, счастливо избежавшему тех наносных, чужих знаний, которые следовало бы принимать слепо, на веру.
Случалось, что женщина выходила на завалину, но чащепрямая, неподвижная сидела у окна и ее освещали то лучи заходящего солнца, то неверный мертвенно-серый свет ранней луны.
Эти ее вечерние бдения пугали сосновцев. С удивлением и суеверным страхом глядя на неподвижную черную фигуру в бледной раме оконного наличника, они сочиняли разные небылицы, вроде той, что это вовсе и не Федосья сидит, а только ее обличье, одна видимость, а где она самато знает только нечистый.
Блекло, сгорало в багровом пламени зари закатное солнце. Полыхала заря, красными огненными ручьями растекалась между черными стволами сосенбуйно жила свой короткий вечерний срок и по-особому тревожила.
Любит Федосья влажную сумеречь поздних вечеров, любит таинства летней таежной ночи и тот глубокий предрассветный покой, те удивительные, начальные минуты нового, едва зарождающегося дня. Всякий раз старая восторженно радуется суточным переменамони давно для нее тайные символы, и она говорит с ними торжественно-певуче: славен ты на высокости, Светило
Золотая пластинка солнца упала в черную тайгу, и мягкие сиреневые тени затягивали затихающую деревню. На Причулымье медленно и властно сходила ночь.
А напрасно пугались сосновцывся она, Иванцева, была здесь, на земле. И только неуемные мысли ее бежали в самые дальние дали.
Долгие годы старалась Федосья понять все и вся, понять мир и хоть как-то объяснить жизнь в ее бесчисленных видимых и невидимых проявлениях.
Многое уразумела Федосья.
Может быть, в тоске по теплу человеческих сердец она давно утвердилась в мысли об извечном наличии двух великих начал, которым дано имя Добра и Зла. И всюдуэто тоже давно-давно уразумела Федосья, по-своему и во всем проявляются, действуют эти извечные силы. Даже в слове, в этом символе, заложено изначально то великое, что движет людьми. Слово тоже безмерная мера Добра и Зла.
В окнепожар. Каждый вечер этого жаркого лета огневая ярость в окне. А потомлунный свет на полу, и в его светлой скошенной полосе скошенная черная крестовина оконной рамы.
Федосья на лавке, черный кот на лунном пятне. Волнуясь, женщина зачарованно глядит на зарю, а кот жмурится на плоский овал луны, монотонно урчит, и не понять, о чем это у него долгий разговор с ней.
Кот поверяет себя луне, Федосья зашедшему солнцу и этой яркой таежной заре. И опять торжественно и распевно звучит величальное в женщине: матушка, утренняя заряМарья, вечерняяМаремьяна
Две главные силы в мире, а все остальноеполем их действа Высоко взнялись эти силы, не могут они ужитьсяони слишком разные, и потому вековечно борются. И борьба эта, проходя через умы и сердца людей, становится судьбой всех и каждого.
Что для Федосьи эти силы?
Когда-то все люди стояли ближе к первородному. Они лучше видели, помнили все начала, глубже понимали и больше брали от первородного. Из седых старин через мать дошли до Федосьи многие тайны зеленого листа, корня и плода, а в словах магических заговоров и наговоров открыта ей целебная или губительная сила Добра и Зла.
Много узнано, испытано самой Федосьей. С каким-то мистическим страхом, но и с радостным изумлением давно почувствовала она, что живет в ней особый дар, особая сила врачевания людских недугов. И, гордая этой обретенной, этой таинственной силой, а она редко кому дается, часто видит Федосья униженно просящих об исцелении. Ей обидно за слабость человеческого тела, за ту униженность знакомых и незнакомых людей, и, забывшись подчас, она высмеивает слабых духом и естеством. Потому-то, наверное, и не любят Иванцеву. И страшно одинока она в этой таежной Чулымской глухомани.
Гуляева не на запоре.
В тесной избе с широкой, расплывшейся печью и в просторной горнице едва освещено. Хозяйкаполная, молодая еще, с подурневшим лицом, не поднимаясь с лавки, взглянула с испугом.
Здорово ли живешь, Андреевна? И тебя не обошло горе Смерть, она без дела не сидит, она из дома в дом ходит и никаких выходных-проходных не знает
Слова Марфы осторожны, с холодком.
Садись, раз уж пришла.
Так, сказывал многоумный царь Соломон: благо ходити в дом плача, нежели пира.
Марфа, видно, не поняла сказанного, втянула голову в плечи, будто пощады просила.
Не во гнев будь сказано. Страшна ты, Федосья. Ходит давно намолвка
Говорятзря не скажут Наслышана я про твое, помочь пришла.
Кто вернет мово Степушку-у запричитала Марфа, как девчонка, размазывая кулаками по щекам слезы. Не чаяла я
Она не чаяла Федосья подняла голос. А кто знает, когда родится, когда от жизни отойдет?! В этом-то вся и тайна великая. Все под вышним ходим и роптать не смей. Все там будем, только в разно время. Одному путь уготован долог, а другому короток Ха! Дикость какая ныне утверждается: никто не хочет думать, помнить о смерти, никто не хочет готовиться к ней, принять ее, а она же не за горами, за плечами у каждого!
Совсем рядом сидят на лавке. Позади на беленой стене густые тени женщин. Не видит Федосья, как осторожно поднялась рука Марфы, как дрожащие пальцы вонзили в тень ее, Федосьиной, головы булавочное острие. Жмет до сгиба, давит на булавку Марфа, как Агашка учила А Федосья ушла в себя, и не видно ожидаемой боли на ее лице, не беснуетсякак должно быть, в ней уязвленная нечистая сила. Марфа светлеет лицом. Выходит, враки про старуху разносят, что с нежитью, как и ее мать, спуталась.
Случайно таки скосила на стену глаз Федосья, все же увидела старания Марфы, и взыграла в ней давнишняя обида. Эх, люди-люди Нищие вы духом и верой То в ноги падают, то в спину плюют!
А Марфа, успокоенная и пристыженная, готова была прощения просить за то страшное подозрение, за ту булавку. Однако промолчала, спросила о другом:
Тебя бабы послали? Это Агашка им про меня сказала.
Федосья присела ближе к столу, заставленному давно не тронутой едой, заглянула Марфе в смущенные, заплаканные глаза и уже больше не отрывалась от них. Ровным, гипнотическим голосом заговорила:
Гляди, как кастрюля блестит, гляди
Марфу беспокоил тяжелый пронизывающий взгляд черных Федосьиных глаз, вдове сделалось как-то не по себе, почувствовала она, будто кто-то чужой вошел в нее и смял волю.
Говори
Нажимистые слова Федосьи падали в замутненное сознание медленно, тихий голос все требовал и требовал ответа.
Говори, ходит он. Ходит, а? Говори правду!
Трудно, очень трудно отвечать Марфе. Как во сне, тихо и монотонно роняет она откуда-то берущиеся слова:
Ходит. Придет, а у меня уж стол собранс дороги же хозяин. Хорошо нам. Степан так-то заботно о хозяйстве начнет радеть. Сена бы подкосить еще, зима-то долга Смеется, ластится А к утру вдруг заторопится, сорвется с лавки, как оглашенный, да в дверь с присвистом. А тут и петух с побудкой.
Слушай, Марфа, слушай! Не Степан это, не Степан! Не попускай нечистому, не верь лукавому. Отринь сразу!
Лицо Федосьи желтым сухим пятном, как бы в тумане. Не сразу пришла в себя Марфа, чувствуя в себе страшную расслабленность и тяжесть в голове.
Встань и молись!
Ласковый, теперь живой Федосьин голос поднял Марфу с лавки, и она покорно опустилась на колени.
Покрытая платком голова женщины все стучала в затоптанные половицы пола, горячий шепот долго мешался в углу под божницей. Встала Марфа с просветленным лицом, а когда присела, Федосья опять заговорила ласково и растяжно.
У тебя, вижу, вода на угольнике под божницей стоит Прилетит незримо жаждущая душа Степана и напьется с благодарностью. Душа! Но чтобы сам он плотью Нет, не дано! Не умножай, Марфинька, своих грехов, не привечай сатанусоблазнит окончательно и погибнешь. И не встанешь для другой жизни в царстве праведных
Что ж я наделала засокрушалась Марфа.
Ты знай, баба, происки лукавого хитроумны, в иной раз слаще меда и сота голос Федосьи убеждал, настаивал. Молись усердно, и даст тебе Бог силы на все времена. Теперь так Сказывали стары люди: как явится он в образе Степана, как прийти нечистому сядь на порог, ноги-то чтобы в избу. А до этого маком вокруг себя густо посыпь и чеши голову гребнем. Ну, объявится в полночь, увидит тебя на пути своем, закричит зло, страшно: «Что делаешь?!» А ты не вставай, сцепи зубыи молчи. Он опять к тебе с ярым допросоммолчи! И, как в третий раз-то закричит, отвечай: «Когда мак по маковине соберешь, тогда и до меня придешь». Смотри, не убойся тут, Марфа. Поднимется ветер, громовая стукотня в сенях и на дворе. А ты молитву читай. Ивсе! И больше не покажется черный гость. Видел, не собрать ему, как человеку-то, до первых петухов те маковые зерна
Спасибо за совет. А выдюжу?
С Богом все выдюжишь. Прояви твердость, все сделай, как сказано. А сейчас убери все это со стола, вонять уж стало. Стыдись, ково ты хлебом-солью привечаешь!
Марфа покорно убрала со стола застоявшуюся еду, перемыла посуду, перекрестила ее. Потом женщины пили чай и Федосья советовала:
Одна ты теперь Ты старуху Терентьиху на житье позови. Сама себя возле живого обогреешь, человека одинокого приветишьхорошо!
Кивала головой Марфа, соглашалась со всем, и в маленьких заплывших глазках ее плавала благодарность.
Я тебе настоенной травки принесу, спать будешь Только повторно говорю: твердостью, молитвой поборись с нечистым!
Уходила Федосья от Гуляевой поздно. И уходила с тревогой. Совсем уж размякла, рассолодела Марфа. Выдержит ли она страшное испытание?
4.
Привез Шатров товар, сдержал слово. Немного, а выдрал у своего прижимистого начальства. Начал в районе с кавалерийской атаки и до высоких тонов дошло. Стучал по столу единственным своим кулаком и кричал: «Пушнинумягкое золото сдаем, понимать надо! А живица? Тоже голимое золото!»
Теперь председатель сидел в конторе, грыз карандаш и мараковал над спискомкому, чего и сколько.
Невольно вздыхалось. Боле десяти лет Советской власти Неоглядно сколь фабричного народу там, в городах, а все-то разные промышленные нехватки. Доколе это будет продолжаться? Тут вечером случайно услышал частушку: «При царе, при Николашке, носил я ситцеву рубашку. А теперь Советска влась, и холщова порвалась». Вскипело сердце, хотел было кинуться к Чулымукто это там забылся, вражески слова выкинул Скрипнул зубами, а потом и ужался, притихвсе оно так и есть. Всего мало, все дорого, в кабинетах говорят о ножницах цен, о товарном голоде