Опять на всех артельщиков метража не хватит! Заворчат обойденные, обделенные, бабыэти особенно. Бабоньки родненькие, рад бы я всех в шелка убрать А жена первая шум устроит: снова Ивану да Петровану, а себе, а ребятишкам?! У парнишонков на рубахах по сорок образков висит, а у тебя это самое скоро наружу вывалит Ничево, потерпит и еще актив. Комсомольцев шестеро Комсомольцам бы надо, шибко надо. Из прошлой бедноты все, хужей других парней и девок одеты комсомольцы. Алешка Иванцев в бору совсем ободрался.
Морочало с утра. Позатянуло хмарью небо и дождиком запахло.
Шатров растер ладонью складки морщин на лбу и опять вздохнул. Вот хитрая штука: правой руки нет, нет ее! А к погоде ноет. Эх рука-рученька Где-то за Красноярском сплоховал, и оттяпал тебя колчаковец. Казак-выучка! Ах, любо-дорого рубал. А конек под нимзверь вихревой, а не конек. Погнали колчаковцев, и хотел, было, дружок Пашка Арефьев достать пулей того казака, да где! На скаку метнулся за круп коня и утек в леспоймай удальца
В кабинете председателя артели сумрачно, тихо. За окном прожаренные летним солнцем лабазы и сосны плотной стеной.
Привыкать стал Шатров к кабинету. Иногда наедине так сладко, горделиво думалось: был ты домок купецкий, а теперь Шатров вот хозяином Да-с, из грязи мы да в князи.
А кабинет купеческий любому районному начальнику впору. Хорошо помнит Силаныч деревенского торгаша. Из городских, тихий, обходительный. Но в свой час рвал добро из Причулымья ухватисто. По летам семейно в Сосновке жил. А что тут не жить! Охота, на Чулыме, на озерьях рыбу черпай сколь хошь, опять же и грибы, ягоды Жену имел хворую, поправлялась она в сосновом бору. Для нее и дом поставил. Хоромину срубил невеликую, да изукрасил резьбой наружной так, что ахали по-первости сосновские мужики, хотя и они считались отменными топорниками. Вот, взять хоша бы и кабинет Картины в тяжелых золоченых рамах, а диван, стол, стулья, зеркаловсе это в таких резаных завитушках, что любуйся и руками разводи. Все-то под темным лаком, жаль мухи засидели, табашный дым зажелтил полотна
За цигаркой Шатрову невольно вспомнилось, как после германской, после революции, он дом и эту мебель спасал.
Еще побаивались мужики купеческое громить, а уж кто-то сторонне науськивал Отрекся царь Николай Александровичэто верно, но кто знает, как оно обернется. А уж как комиссар от большевиков приехалвсе наше! И потащили, кто что успел, потому как грабь награбленное!
Тот комиссар Шатрова в Сосновке главным утвердил. Один ты коммунисткому ж боле в деревне командовать?
Укатило начальство в уезд, Силаныч сходку собрал.
Мужики галдели, говорить не давали.
Так, купецко было, сам талдычишь: сплутатор! Где он ноне? Нетука!
Было купеческо, а теперь наше, наше достояние Культурный очаг откроем, а на чем сидеть, на чем читатьвертай все обратно!
Ну, мелочишку разную: посуду, одежу, кроватиэто Шатров роздал кому победней, а мебель, а книгивсе из домов на место водворил. С книгами-то заварился особый скандал. Тоже покричал на мужиков:
Читать ни бельмеса не смыслите, ведь на раскурку, на ружейные пыжи порвете. А через чево детву к культуре приобщатьоб этом вы думаете?!
Книг в артели сейчас многодва шкафа. Председатель держит их под замком, читать выдает под личную роспись. При случае сам себя втихомолку хвалит: уходил на гражданскую и догадался хорошему человеку библиотеку доверитьсохранились книжки!
Шатров склонился над списком.
Под девятым номером значилась Секачева Анна. Анне сатинету на платье да платок на голову. Платок-то рисунчатый. Напечатки хорошие: заводы, фабрики, трудящиеся ходят с флагами Родитель Анны бондарит по силе возможностиему ситцу на рубаху. А, слышно, ругает артель, двуперстник Надо упредить кулугура, чтоб языком хулы на Советску власть не расточал, поносное на артель не трепал. Окрепла Сэсээрия, она теперь скоро укоротит длинный язык!
По крыльцу, по прихожей мягкие шаги.
Шатров рад оторваться от списка, который уже вымучил его.
Здорово, коли не шутишь За тобой, как свят дух слетал! Ага, только о тебе думал. Да, погоди ты с книжкой. Совет дай, комсомол Если мы лозунгом ударим, а?!
Иванцев поднял прямые брови, в карих глазах мальчишеское удивление: скор Силаныч на придумки
Кого ударим, по какой причине?
А товар-то выдаем Пушнина, живица На это же как посмотреть. Тоже, брат, как и хлебушекполитика! Бери-ка стару газету, изрежь, а на ленте напиши аршинами: «Тысоветской артели! Советская артельтебе!» Вразумительно, а? Текущий момент Действуй, Иванцев!
Только вынес Алексей плакат на крыльцо, а тут Аннушка. Окликнул.
Ты в магазин? Иди сюда, помоги прибить.
Аннушка не то что в лесупринаряжена. Белый платочек, кофточка кубового цвета с длинным рукавом, а по кофточке от шеи и до юбкировный ручеек из сплошных белых пуговиц. И ботинки с высокой шнуровкойвсе из материнского сундука, все давнее, а красиво смотрится на девушке.
Она ласково смеялась глазами.
Ты правильные слова написал!
Лестница, молоток, гвоздочкивсе появилось быстро. Аннушка маленьких квадратиков из бумаги намяла. Это под гвозди, чтобы крепче держался плакат
Молоток прыгал, бил по пальцам.
Ты глаза-то на сторону не продавай, Алеша. Будто и не видел никогда.
А он все глядел и глядел на девушку. По-новому глядел. Как на близкую сердцу.
Что вечером у вас. Какие такие мероприятия
А вечером у нас так Сядем к окошечку, кулачок под румяну щечку и будем ждать молодого царевича на белом коне
Так уж и на белом. А если тот царевич пешочком. С веником для отгона комаров
Сойдет по нашим местам!
За улыбками, за пустыми словечками они прятали то большое, о чем не говорят влюбленные сразу.
Приходи сегодня к Чулыму, Аннушка.
Она прикрыла длинными ресницами свои счастливые глаза. И еще по улыбке на губах Алексей понял: она согласна.
Точно придешь?
Я не Любка Показаньева, словом-то попусту не кидаюсь
Уже успокоенный, довольный, Алексей быстро прибил плакат и спрыгнул с лестницы на землю, готовый хоть сейчас сказать девушке все то, чего еще никому не говорил.
Он не успел. Между ним и Аннушкойуж точно как из-под земли вырос Кузьма Секачев.
Таки спелись Уж и днем у них сбеганья, уж и засветло не разлей их водой
Заросшее плотной бородой лицо Кузьмы Андреевича мелко тряслось. Старик горячо, с перехватами задышал в лицо Аннушке.
А ну, вертай домой!
Дядя Кузьма, зачем вы так?!
Не встревай Цыц, ведьмино отродье!
Костистый, стянутый синими набрякшими жилами кулак старика взмыл над Алексеем.
Секачев сдержался. Так, постращать только руку поднял, себя перед дочерью утвердить Разжал побелевшие пальцы, цепко схватил ими Аннушку, толкнул.
Да-амой!
Дом справа, дом слева
А у тех домов окна-глаза. Черные, жадныедолгие годы глядят они на улицу, на мир, глядят по-разному
Это Ефимья Семенова, у ней гостевал Секачев, углядела возле конторы Алексея с Аннушкой. Увидела из окошка и тотчас смекнула, что разговор у молодых, по лицам было видно, близкий, наверное, любовный
Вот уж не думала раньше Аннушка, что такой длинный он, староверческий порядок Темными елями отгородился от другой стороны деревни Чуть из окон не выпадают своилюбопытствуют, и глаза у всех злые. Кричит где-то позади отец
Лицо горело от стыда. Как в горячечном бреду бежала Аннушка к концу порядка, к Чулыму. И горькое стучало в голове: «Вот и ославилась, всей деревне на посмех выставлена. И кем?! Родным отцом»
Звякнуло железное кольцо, раскрылась, тяжело захлопнулась позади калитка. Наконец-то не шарят по ней злорадные глаза.
Раньшемало ли что случалось, пряталась в дровеннике и там пережидала, пока утихнет правый или неправый отцовский гнев. Сегодня нет прежнего страха. А не маленькаработает, хватит ей по заугольям сидеть. Ну, чего, чего такого случилось? С парнем поговорила, помогла ему
По старой памяти Секачев в дровенник кинулсянет дочери! Это сбило с толку, взвинтило старика. Вот как Выросла! Уже и без боязни перед родителем!
Так ты здесь барыней сидишь Какая ране стыдная девка росла
Аннушка блеснула глазами, принялась нарочито медленно снимать платок.
А что мне прятаться
Вот как заговорила. Уже и сами с усами
Это как хотите, так и понимайте, тятенька.
Дерзкие слова дочери ударили в самое сердце. Старость твою, Кузьма, дочь увидела. «Да нет! кричало все в Секачеве. Нет! Кобенится это в ней чужое. Тово, ведьминого сыночка слова»
Багровея лицом, Секачев метался по горнице. В ярком солнечном свете рукава белой холщовой рубахи его вспыхивали, как крылья испуганной птицы.
По добру говорил. Учил. Остерегал! Нет, ей неймется, ей все резоны впронос. Радуешь, дочь, неча сказать. Лукавый это тебя крутить начал. Уже и днем на глазах у людей начала разводить ты шашни
Все, все поднималось сегодня в Аннушке противу отца. Потому, наверное, что поняла: отозвался Алеша на ее любовь.
Я, тятя, ни в чем не грешна.
Так идешь ко греху, и я, как родитель, сказать об этом должон!
Думала, скоро кончит началить отец. Но не утишился он и разом все потаенное, все светлое, что с весны носила, грубо обнажил и забросал злом.
Ведьма его в ступе высиделане держи и в уме этого блудного выродка! Тогда, на покосе Спасать она кинулась Гад гада бы не извел! Загодя знай: пока жив, не быть тебе за ним. Не дам благословения! А пойдешь замужпрокляну. Под домовину лягу и тогда не смейвзыщу!
Злой вы, тятя.
Гляди-и ты на нее Дурья башка! Мое зло свято, отцовское потому. Пойми, никово, как тебя, от веры святой ведьма оторвать метит и в дом залучить работницей. Сын-то таковскийдуша на ветру, ничево не признает, так тебе, знать, решила передать науку дьявола. Передаст, и погинешь. До сестры, проклятая, добралась, Марфу от ума отвернула. Не пяль глаза, сходи полюбуйся, какова в помраченьи тетка стала, как раз от нее иду. Ну, погоди, гнездо змеевое
Аннушка махнула рукой.
Да, тятя Марфа всегда была с простинкой. А уж как умер дядя Степанда ее сразу повело!
Лицо Секачева опять занялось красными злыми пятнами.
Молчи! Все говорят, что была, была эта ведьма у Марфы. А зачем? Утешать Как бы не так!
Аннушка не знала, что и сказать теперь.
И Кузьма Андреевич молчал. Устал кричать. Шаркнулся на лавку, уперся бородой в оконный косякголову разламывало.
И зачем он так раскричался Да, ладно! Не каждый день учительные разговоры ведет с дочерью. Пусть знает, что не вышла еще из-под воли отца и потачки ей ни в чем не будет.
Поднял уставшие с прозеленью глаза Секачев, поскоблил желтыми зубами мосластый кулак свойнервный зуд унял и подумал с щемящей горечью: вот и это уготовано родителям старым: ругать детей, но и просить, просить слезно
Одумайся, Анна! Я от мира не ограждаю тебя напрочь. Захотела тыотпустил в артель. Работай, как без куска хлеба! Не послабей только в нашей древлеотеческой вере, держись своих уставов, после-то, как в лета войдешь, поумнеешьспасибо скажешь. Я что ругаюсьты еще не умом живешь, зудом телесным. А как не сладишь с собой?!
За что обижаешь, тятенька
Эка ты обидчива стала! В твоих годах каждый этим живет. Ну, если уж приспичило замуж идтиступай! Да ты и мне этим угодишь, мне первому семейно устроить тебя охота. Есть у меня на примете парень в Колбине. Помолчи, не дерзи. Ни в чем он тебя не хужей. Справим свадьбу, и живите без разладицы. Ну, будет об этом. Стол уряди, обедать пора!
5.
Пошла, было, в бор на работу, да вдруг неудержимо потянуло ее туда, на староверческое кладбище, где древние кедры и мудрая вековечная тишина.
Восьмиконечные кресты с иконками давно отбелены солнцем и дождями, давно потеряли свою начальную строгостьнаклонно грустят над размытыми холмиками земли.
Часто ходит на кладбище Аннушка, не может она без поклонения матери и тем, кто двести лет тянет на берегу Чулыма длинную родовую нить. Грех жалеть умерших, убиваться по ним, да никак не пересилить себя. Жили дедичиработали, радовались миру, что открывался глазам и чувствам, любили, страдали И вот их нет, будто и не было!
Знает Аннушка, что тленно тело, что есть он, могильный червь, а только мнится ей, что лежат усопшие целыми в узких гробах, что все они слышат и видят, только подняться не могут и нет у них сил разомкнуть уста, чтобы обласкать все понимающей улыбкой. Живые они для нее! И это им повседневным приветом посаженные ею полевые ромашки. Белые, пышно цветут, тянутся чистотой к голубому небу и теряется Аннушкаможет, это сама мамонька питает их своей красотой
Могильные холмики умерших родичей обложены бревнышками, а на прибитых к слегам досках славянская вязь надписей. Матери она сама доску готовила. Резаные буквы на иных досках давно потрескались, сечены колючими зимними снегами, многие слова и не понять, да знает Аннушка, что все Секачевы уставщики от Божьих законов, все брали на себя нелегкое бремя учителей жизни. Намекал как-то родитель, что и ей предназначено
Присела на песок у могилы матери, и сами потекли горькие сиротские слезы. Мамонька, мамонька Отошла ты от земной суеты сует, а дочка твоя мается в тенетах жизни, уже и белый свет ей в тягость. Конечно, грешно роптать на родителя, перечить ему, да как сердце молодое сразу уймешь?
Все поднимала и поднимала в себе тоску Аннушка, так выходило, что горше ее судьбины и нет. Теперь каждый встречный-поперечный пальцем станет вслед тыкать и смеятьсяпро то, уличное, разносить. От одного стыда впору кинуться в Чулым. А что Плакать, убиваться никто не станет по сироте
В бору уже за полдень оказалась у балагана, спустилась к озеру сполоснуть потное лицо.
Озеро в низинке, по крутому склону густел молодой сосновый подрост.
Засиделась у воды, загорюнилась Аннушкатак сильно мучит безысходность и укрепляется, захватывает уже неотвязная мысль.
Озеро примет Дно у него ильное, мягкое. Вместо той, гробовой подушкигибкие озерные травы. И холодная безголосая тишина воды. Оно и ладно! Только рыб боится Аннушка. Она всегда их почему-то боится. Вертлявые, скользкие, они пахнут тиной и у них твердые, шершавые рты. Приплывут, оглядят круглыми любопытными глазами, обтычут мертвое тело, запутаются в роспуске ее косы
«Примет, вместит озеро»
Аннушка тут же испугалась этих своих слов. Господи, какое затмение на нее нашло!
А черная вода мягко набегала на влажное ободье прибрежного песка, игриво толкалась в ободранные носки сапог, приятно холодила затомленные ноги. Потом торопливо, зазывно откатывалась назад и снова просительно тянулась к песку, припадала к ногам Аннушки. И шепот, сатанински-ласковый, зовущий шепот слышался в накате живой озерной воды
Вчера вроде на дождь налаживалось, а нынче опять разгулялось вовсю. Дул ветер, глухо шумели вверху соснышумели, сыпали на моховые ковры сухой игольный дождь.
Работа вздымщика простая, а не давалась как-то сегодня. Алексей опустил с плеча хаксвой нехитрый ножевой инструмент на длинном черенке, присел на валежину и закурил.
Все не выходил из головы тяжелый утренний разговор с Егоршей. Шли в бор, и пугал Черемшин. Ему что, белобрысому! В открытую гуляет со своей Кланькой, свадьба у них скоро.
Пугал Егорша и пугал-то, может, не зря. Шагал рядом, заглядывал в лицо и чуть не кричал:
Беды бы не вышло Анка, она с виду только тихоня. Эти кержачки знаешь У них завсегда крайности!
Из слов Егорши следовало, что надо досмотреть за Аннушкой. Неровен час Было, руки накладывали на себя староверки в таких-то вот случаях
Сосновые шишки летели из-под сапог Егорширазошелся в слове, торопился парень и в шаге.
Ну кулугуры, ну кулугуры Припугнуть, поприжать их надо, вот что! Да нет, Силаныч не будет против. С нево ж в районе спрос и за эту, за атеизму. А ты знаешь, что в Колбине церковь сгорела. Деревянненькая, так скоренько занялась и тю-тю к небесам
Что-то, как послышишь, церкви стали гореть в селах, да священники исчезать с концом. Это когда же в Колбине?
Неделю назад. В аккурат в ночь на пятницу
Постой, а зачем тебя носило в Колбино, на пятницу же
Сельсовет вызывал, на нову работенку сватаютизбачом! А ты чево губу прикусил? Там четверых подкулачников заарестовали!
Конечно, подкулачников Зажиточных-то уже спровадили на обские низа Алексей помрачнел, замедлил шаг. Не пойму, какой резон мужикам свою церковь поджигатьзнают, что большие срока им сейчас врежут.