СТАЛИН. Ясно, что эта ваша научная работавсего лишь прикрытие. Будете сбегать, Важанов?
ВАЖАНОВ. Так ведь не дадите свободно уехать.
СТАЛИН (Паукеру). Что будем делать с Важановым?
ПАУКЕР. Позвольте добавить, товарищ Сталин? С предателем Важановым! Был как бы не совсем наш, а стал совсем чужой. К тому же, начинен секретами, как динамитом. Его же слова! Своими ушами слышал, как он Алене говорил. (Алене) Говорил?
АЛЕНА. Говорил. Но это правда. Начинен.
ПАУКЕР. Разрешите арестовать Важанова, товарищ Сталин?
Сталин смотрит на Алену.
СТАЛИН. А что скажет девушка предателя?
АЛЕНА. Товарищ Сталин, нельзя арестовывать.
СТАЛИН. Это по каким же соображениям?
АЛЕНА. Вы поймете это, когда прочтете запись разговора Важанова с американцем Дэвисом.
СТАЛИН. Что там?
АЛЕНА. Они не пойдут ни на какие контакты, если Важанов будет репрессирован.
СТАЛИН. Значит, он их давний агент.
АЛЕНА. Товарищ Сталин, он не агент, но как только будет арестован, автоматически превратится в агента.
Сталин тяжело задумывается. Движением руки велит Паукеру угомониться.
СТАЛИН. Что ж, если будете сбегать Важановбудем вас ловить.
Сталин подходит к патефону, берет наугад пластинку.
СТАЛИН (читает надпись на пластинке). Аплодисменты после речи товарища Сталина. Паукер, это что жеодни аплодисменты? И ни одного моего слова?
ПАУКЕР. Так точно, товарищ Сталин. Люди слушают стоя.
СТАЛИН. И покупают такие пластинники?
ПАУКЕР (неуверенно). Так ведь для чего выпускаются? Чтобы покупатели слушали.
СТАЛИН. По-моему, это перебор. Как вы думаете, Важанов? Или вы думаете о чем-то другом?
ВАЖАНОВ. Я думаю сейчас о ваших пяти побегах. Вас ведь тоже ловили, а вы снова сбегали. Так что мне нетрудно будет привыкнуть.
ГОЛОС РЕЖИССЕРА СПЕКТАКЛЯ. 9 ноября 1932-го года Надежда Аллилуева будет обнаружена утром мертвой, с пулей от браунингато ли в груди, то ли в виске. На этот счет сведения разнятся, поскольку высокопоставленный супруг запретил проводить следствие. Предположения, что именно он довел жену до самоубийства, так и не превратятся в материалы уголовного дела.
Алена вернется к Петру Смородину, который выслужится до секретаря Ленинградского обкома и будет расстрелян в 1937 году. Окажется в подвалах Лубянки и Алена. Выйти оттуда живой у нее не получится.
Борис Важанов (в реальной жизни Борис Бажанов) избежит этой участи. В результате хитроумной комбинации он сбежит из СССР, перейдя границу с Персией (Ираном). Сталин устроит грандиозную погоню. Но тщетно. Бажанову удастся перехитрить вождя и получить убежище во Франции.
Реабилитация Мазарини
Драма
Кардинал Мазарини
Королева Анна Австрийская
Кардинал Ришелье
Король Людовик ХIII
Герцогиня Мари де Шеврёз
Король Людовик ХIV
Гастон Орлеанский
Принц Конди
Принц Конти
Эльпидио, биограф
Бернуини, камердинер Мазарини
Массовка: придворные, пажи, слуги, парижане
Действие происходит между 1630 и 1661 годами в Париже.
ПАРИЖ, 1661-й год
Кардинальский особняк. Покои Мазарини
Мазарини сидит в большом широком кресле у окна. За окном сумрак. В комнате горят свечи. Мазарини звонит в колокольчик. Входит камердинер Бернуини.
Мазарини. Давно ты был в городе, милейший Бернуини? Как там наш Париж?
Бернуини. Грязь, слякоть и зловонье, ваше преосвященство. Вы же знаете наших парижанок. Они неисправимы. Выливают помои на улицу прямо из окон.
Мазарини. Это ты зря, Бернуини. Не то ты видишь, старина. Париж прекрасен, хотя ему так не хватает римских фонтанов, где хорошо назначать свидания. Тебе что-то другое не нравится, Бернуини, давай уж выкладывай. Сейчас ты скажешь, что не смеешь вымолвить. А ты вымолви. Ты же знаешь, мне можно говорить все, особенно сейчас. Перед смертью от неизлечимой болезниврачи говорят: теперь вам можно все. А моя болезнь неизлечима.
Бернуини. Увольте, господин. Зачем вам это знать?
Мазарини. Вот простак. Нашел чем испугать. Последние восемнадцать лет я каждый день по уши в дерьме. Хотя и в почестях. Такова жизнь сильных мира сегодерьмо и почести. Но как же мне это надоело! Человек уходит не тогда, когда изношен, а когда исчерпал себя. Можешь идти, Бернуини. (мучительно кашляет).
Бернуини выходит.
Мазарини. Простак Бернуини не знает, что мне уже доложили о последней эпитафии. «Здесь покоится Мазарини. Он стал бы бессмертным, если бы хитростью или с помощью денег смог обмануть смерть». Злословы не понимают, что я уже бессмертен Вот за что я полюбил Францию. Нигде в мире так не чихвостят правителей, как здесь. И нигде в мире правители не проявляют столько терпения. Но уж как только меня не обливали помоями, я не ввел цензуру. Хотя, конечно, не только за это я люблю мою Францию. Да, она моя моямоя навеки. И особенно Париж. Конечно, я все еще люблю Рим, хотя не был там бог знает сколько лет. Римэто город, где на одной улице и даже в одном доме мирно уживаются благородный кавалер и нищий, благочестивый прелат и проститутка, простолюдины и принцы. Но и в Париже сегодня под одной крышей живут башмачник и аристократ, вышеупомянутая дама и придворный
Слышатся звуки подъезжающей кареты и цокот копыт. В дверях возникает Бернуини.
Бернуини. Их величества, ваше преосвященство.
Бернуини хочет укрыть Мазарини одеялом, но тот делает запрещающий жест.
Мазарини. Я лучше лягу.
Появляются двое слуг, они переносят кардинала на широкую постель.
Мазарини. Немного румян. И отодвиньте свечи.
Бернуини быстрыми и точными движениями наносит кисточкой румяна, слуги отодвигают от постели канделябры.
Мазарини. Теперь проси.
Бернуини выходит из комнаты.
Мазарини. Я знаю, что обо мне будут говорить потомки. Гадкий лицемер, он превратил свою жизнь в захватывающий спектакль. Кто-то будет называть этот спектакль даже балаганом. У меня до сих пор перед глазами памфлеты, где меня называли хозяином буйного фаллоса. Да-да, не удивляйтесь, именно так называли меня, когда я был молод. Другие будут обвинять, что я, кардинал, не утруждал себя долгими молитвами и перед смертью отказался от исповеди и причастия. Что ж, пусть обсуждают, пусть судят. А я буду мирно спать в своем склепе. Но что бы обо мне не говорили сегодня или через сколько-то веков, я так и останусь вечной загадкой. Как это приятно сознавать сейчас, когда я не могу спать ночами.
Входят Людовик ХIV и Анна Австрийская.
Людовик ХIV (подходит к кровати и опускается на одно колено). Ваше преосвященство, отец мой.
Мазарини. О, государь, встаньте, прошу вас.
Анна (склоняет голову и делает легкий реверанс). О, Жюль.
Мазарини (бросая взгляд на свои ноги). Простите меня, мадам. Под одеялом мои ноги болят особенно нестерпимо.
Анна. Пустяки, Жюль. Что вам говорят лейб-медики?
Мазарини. Шарлатаны, они давали Ришелье сутки, но он умер раньше. Мне они дают два месяца. Значит, остался месяц. Но это много, мадам, я все успею, ничего не упущу. (заходится в кашле)
Анна. Мы привезли вам биографа, Жюль. Его зовут Эльпидио. Он прибыл из Рима с рекомендательным письмом от ваших родственников.
Мазарини. О, пощадите, мадам, только не итальянца! И не стоит об этом в такую минуту. Есть дело поважнее. Хотя Если Нет, даже не думайте, мадам! Будьте спокойны. Я знаю, как разговаривать с биографами, ваше величество, тем более с итальянцем. А теперь о деле. (обращается к Людовику) Ваше величество, я должен попросить у вас прощения Бывало, я ограничивал вас в тратах, а однажды даже отобрал деньги, чтобы вы не купили очень дорогую, но поддельную вещицу. Я хочу загладить свою вину. Буду просить вас принять от меня в наследственный дар небольшую сумму
Людовик ХIV (прерывает). Ваше преосвященство, отец мой, ваше наследиедолгожданный мир в Европедо самых окраин Московии.
Мазарини. Это не только моя заслуга, государь. Я всего лишь закончил начатое Ришелье. Но мир так хрупок, так недолговечен, а войны требуют стольких денег. Обдумайте мое предложение, умоляю вас.
Людовик ХIV. Нет, нет, даже не просите! Мне и без того принадлежит ваше духовное наследие. Вы воспитали во мне монарха. Мое имя всегда будет связано с вашим именем. Я и без того ваш должник.
Мазарини. И все же я прошу вас, государь.
Людовик ХIV. Хорошо, отец. Как вам будет угодно, я обдумаю.
Анна. Жюль, мой камердинер Лапорт оповестил меня, что взялся за свои мемуары.
Мазарини. Бальзам на душу, мадам. В какой еще стране слуги пишут мемуары о господах? И каких господах! Как я счастлив, что выбрал в свое время Францию.
Анна. Можно не сомневаться, что месье Лапорт приврёт.
Мазарини. Ну, как же не приврать, мадам. Иначе мемуары будут плохо продаваться.
Анна. Итак, вы подаете мне надежду? Вы прольете свет на какие-то страницы своей жизни?
Мазарини. Хорошо, ваше величество. Но только на какие-то, заверяю вас. Я проведу этот месяц в беседах с синьором Эльпидио. Эти проныры итальянцы, нигде от них скрыться.
Людовик ХIV (целуя руку кардинала). Как вы держитесь, отец! Нет слов Мы будем навещать вас.
Анна прикладывает платок к глазам, видно, что она искренне опечалена.
Мазарини. Я еще не назвал вам сумму, государь.
Людовик ХIV и Анна застывают в напряженном внимании.
Мазарини. Это около 15 миллионов лир.
Людовик ХIV (его разрывают противоречивые желания). О! О, нет, отец! О! Хотя Хорошо, я дам вам ответ через три дня.
Король и королева-мать выходят.
Мазарини. Эти встречи только отнимают у меня последние силы. Как тяжко уходить, когда другие остаются. Обычно человек всему находит оправданье, объясненье, утешенье. Но только не своему уходу в вечность. Кажется, я заговорил с интонацией героев Шекспира. Я странен сам себе. Наверное, я все же верю в чудо.
Краткое затемнение; когда освещение возвращается, Эльпидио уже в комнате кардинала.
Эльпидио (протягивает кардиналу свиток). Мои рекомендации, ваше преосвященство.
Мазарини. Я посмотрю потом. Итак, Рим знает о моем состоянии, и кто-кто уже потирает руки. Ну и зря. С моим уходом мира станет меньше. А может, им так надо? Тогда прав будет мой друг Паскаль, который сказал мне как-то: неважно, что алтари Христа полны мерзости, лишь бы церкви были полны народа. Бедолага, он хоть и намного моложе меня, но тоже болен.
Эльпидио. Ах, монсеньер, не все так привержены миру и морали.
Мазарини. О, только не надо выписывать меня таким уж миротворцем.
Эльпидио. Но нельзя не признатьу вас доброе сердце. От потомков не укроется, что вы на прощанье сделали королю баснословный дар. Будут строиться догадки. Почти наверняка возобладает версия, что вы не просто крестный отец короля Людовика ХIV А может, это какой-то экзамен для монарха? Может, вы надеетесь, что он гордо откажется?
Мазарини. А ты не прост, Эльпидио. Сколько расставил мне ловушек. Но я не поймаюсь ни в одну из них. Я стреляный воробей.
Эльпидио. Ходит слух, что однажды вы сказали Людовику: если допустить, что корольтоже человек, то он, как всякий человек, продажен?
Мазарини. Святая Богородица! Нашли, кого рекомендовать мне в биографы.
Эльпидио. Потомки будут подозрительней меня, ваше преосвященство.
Мазарини. Давай уж лучше о любви, Эльпидио.
Эльпидио. О вашей любви к власти?
Мазарини. Да не к власти. Как же мелко ты берешь. Тот, кто любит власть как таковую, лишается ее в два счета. У всякой власти есть свой смысл. И нужно любить этот смысл, а не власть. Только не спрашивай меня сейчас про мой смысл. Если я скажу, ты все равно не поверишь. Давай продолжим про любовь. Я обычный смертный. И хочу дать таким же смертным совет. В первую треть жизни добивайтесь достойной женщины, даже если она не считает вас достойной себя. И добейтесь ее, и станьте ей необходимым, как воздух, чтобы и во второй трети жизни вы были ей нужны. А в последнюю треть жизни будьте нужными друг другу.
Эльпидио. Это вы о себе и о
Мазарини. Пиши так, как я сказал, и не вздумай добавить отсебятину. Читатель все равно не поверит, что я был до конца с биографом откровенен.
Эльпидио. Кстати, монсеньер, вы не передумали пройти исповедь и причастие?
Мазарини. Нет, черт бы тебя побрал. Собрал уже последние сплетни. Уйди, на сегодня хватит, я устал. (заходится в кашле) У меня обострение плеврита. Дымом крайне раздражены бронхи. А тут еще ты со своими провокационными вопросами. Видишь, я начинаю больше кашлять, чем обычно. Проклятый пожар отнял у меня десять лет жизни, никак не меньше. Проклятая галерея, если бы я не создал ее, она б не загорелась.
Эльпидио. Хорошо, монсеньер, я немедля удалюсь. Но давайте обсудим на прощанье форму наших будущих бесед. То, что вы называете провокацией, всего лишь прием биографа с целью обострить беседу и сделать ее запись интересней. Мы отдадим ваши мысли и те откровения, которые вы себе позволите, на суд потомков и истории. Вас ждет суд истории, от этого некуда не деться. Но не логично ли будет сделать и наши беседы похожими на судебное разбирательство?
Мазарини. Неужели ты хочешь, чтобы я был сам себе подозреваемым, подсудимым, прокурором и адвокатом? Нет, Эльпидио, я могу обнажить свои больные ноги, но только не свою душу, хотя она, возможно, ничуть не менее больна. Этому не бывать, даже не надейся провести меня.
Эльпидио. Но ваша артистическая натура
Мазарини. С чего ты взял? Или уже покопался в моей жизни? Да, я однажды вышел на сцену в Римском иезуитском колледже. Мне пришлось заменить заболевшего актера и сыграть святого. Знаешь, мне не понравилось. Нет, святость не по мне, как тогда, так и сегодня.
Эльпидио. Зато вы стали гениальным артистом во всем: в дипломатии, в управлении государством, в финансовом деле. Это нужно как-то отобразить. Иначе история будет рассматривать вашу персону однобоко, а значит, будет оскорблена справедливость.
Мазарини. Ну, хорошо, я обдумаю твое предложение. Только не думай, что это ты меня переубедил. Это все кашель.
Эльпидио. Будете думать, как корольтри дня?
Мазарини. Подслушал? Нет, у меня гораздо меньше времени, чем у короля. Знаешь, а мне нравится, как ты в меня вцепился, Эльпидио. Это ничего, что я на «ты» с тобой»?
Эльпидио. Мне это даже льстит. Я вижу, что не противен вам.
Мазарини. Какой догадливый. А теперь проваливай.
Эльпидио удаляется с поклоном.
Мазарини. Занятный малый. Конечно, я подыграю ему. Как ни крути, а то, что он суд истории делает с намиразве не дьявольское обхождение? Да-да, уж я-то знаю, где сидит в засаде дьявол. А перед самым концом жизни, когда обостряется мышление, это особенно понятно. Я не столько артист, сколько игрок, азартный игрок. Что ж сыграем эту последнюю игру с дьяволом.
ПАРИЖ, 1630-й год
Резиденция кардинала Ришелье. Кардинал Ришелье за своим столом.
Секретарь. Ваше преосвященство, посланник его святейшества папы Римского прелат Джулио Мазарини.
Ришелье. Проси.
Входит молодой Мазарини. Ему в ту пору 28 лет. Делает почтительный, но не лишенный достоинства поклон. Кардинал поднимается из кресла, подходит к нему, пытливо всматривается в глаза.
Ришелье. Если бы вы жили во Франции, вас бы звали Жюль Мазарен.
Мазарини. Вы читаете мои мысли, ваше преосвященство. В душе я француз.
Ришелье. Вот как! Ловко!
Мазарини. Благодарю за снисходительность, ваше преосвященство.
Ришелье. Вы готовы довольствоваться такой малостью, как моя снисходительность?
Мазарини. Я хорошо представляю, с кем имею честь говорить.
Ришелье. Вы говорите с плутом. Так назвал меня папа Павел V, когда мы беседовали с ним. Правда, тогда я еще не был Ришелье, я был всего лишь Жаном де Плесси.
Мазарини. Вам был тогда 22 года, и вы были уже епископом. Не могу припомнить более головокружительной карьеры.
Ришелье. Мне тоже кое-что известно о вас. Подарки, комплименты, умение вести беседу, игра ума
Мазарини. Не только, ваше преосвященство. Я стараюсь узнать о будущем собеседнике не только то, что он любит, но и то, кого, или что, он не любит.
Ришелье. И? Договаривайте, папский лазутчик. Кого же и что же готовы не любить вы, только бы понравиться мне? (Мазарини молчит) Понимаю, как дипломат, вы и без того сказали мне достаточно. А я скажу прямо. Я не люблю Испанию. Я не люблю Англию. Готовы ли вы присоединиться ко мне в этих двух чувствах?
Мазарини. Если вы готовы добиваться мира с этими странами, то да.
Ришелье. Хочу, если они признают, что Франция сильнее. Помогите мне сделать это, и вы получите мир.
Мазарини. Хорошо. Я предвидел это предложение. Я пришлю вам 15 бочек пороха.
Ришелье. Вот даже как! Ладно. А я вам в ответ пришлю инструкции, как лучше действовать дипломатам папского престола, чтобы его святейшество обрел лавры миротворца. (после паузы) Давайте уж выкладывайте, что вы разнюхали обо мне, папский шпион. Что вам больше всего не нравится во мне?