И он утянул ее на постель, а затем накрыл своим большим и сильным телом, спеленал по рукам и ногам нежными объятиями. Гайя хотела было ухватиться за его плечией хотелось слиться с ним в едином движениино вовремя спохватилась, что плечи Марса все изранены, и обвила ногами его бедра, отвечая на каждое его движение.
Забывший уже о собственных ранах Марс еще долго благодарно ласкал и целовал любимую и все шептал:
Гайя, моя милая и родная да я благодарен командиру и ликторам, что они подарили мне этот день рядом с тобой
Замечательная мазь Кэма, хороший уход и природная живучесть Марса сделали свою работупролежав у Гайи дома пару дней, он на третьи сутки все же встал.
Марс боялся спугнуть свое счастьеон дожил до того долгожданного момента, когда Гайя сама первой обняла его и поцеловала, а затем робко юркнула к нему под простыню, вернувшись из дворца. Он спал, хотя и вполглазаМарс безумно мучился оттого, что он вынужден прохлаждаться обнаженный по пояс и натертый мазью от шеи до ягодиц, в то время, как Гайя вынуждена одна продолжать выполнять задание, которое они едва не провалили из-за его горячности. Но он проснулся, едва заслышав ее легкие шаги на крыльце и в атриумеи даже не ее скорее, а носильщиков-нубийцев, а ее негромкий усталый голос, отдающий распоряжения управляющему, чтобы он как следует покормил ребят и проследил, чтобы они спокойно отдохнули.
Ты не поторопился? осторожно поинтересовалась Гайя, стараясь казаться как можно спокойнее, чтобы не показать Марсу, как же ей не хочется отпускать его.
Это же такая ерунда, с таким же напускным равнодушием ответил ей Марс, которому тоже не хотелось покидать дом Гайи, а еще меньше хотелось покидать ее объятия, которыми она вознаграждала его за все страдания.
Они оба были слишком гордымии каждый не мог вымолвить такую простую фразу: «Останься со мной!»
Гайя с тоской смотрела, как он затягивает подпругу своего коняи не могла разрешить себе кинуться к нему, схватить за взбугрившиеся от напряжения предплечья, посмотреть в глазаи пропасть окончательно. Она лишь кивнула ему:
Осторожнее там.
А Марс ждал, что она сама его окликнет, предложит остатьсяведь это был не его дом, и он не мог напрашиваться.
Ты тоже, посмотрел он на нее, а про себя подумал: «Дожить бы нам обоим до рассвета»
* * *
Гайя в очередной раз окинула наметанным взглядом дворцовый триклиний. Все шло, как обычнособравшись на пиршественных ложах в компании по интересам, цвет Рима ел, пил и судачил. Все эти люди были неплохи сами по себекто-то родовит так, что его предок чуть ли не из одной миски ел с Нумой Помпилием, а кто-то пробился наверх исключительно своим неимоверным усилиям в торговле, политике или на полях сражений. Гайе повезлоона была и родовита, и отмечена боевыми заслугами, как и Марс.
Но вот послать ей в помощь никого, кроме Марса, префект и не смог:
Да пойми ты, почему я так озверел. Сам себя, честно говоря, клял не хотел тебе признаваться. Да ты ж в душах читаешь, он нервно вышагивал по штабной палатке. Жалко мне этого Марса стало еще в тот момент, когда он попросил тебя не наказывать и обещал вынести все кары мира.
Что? выдохнула одними губами Гайя.
Да что слышала, рыкнул он беззлобно, сам не понимая, чего же хочет лично он, видя и понимая, как мучаются два его лучших офицера.
Фонтей заметил взаимную симпатию Гайи и Марса несколько лет назад, когда понял, что их армейская дружба перерастает в нечто большее, вместе с тем, как из ободранного сорванца прорезается потрясающей красоты и совершенных форм девушка. Но Гайя, так и не осознав до конца своей привлекательности, была со всеми ровна и приветлива, а ничего лишнего никому не спускалаи била без слов, но с таким взглядом, что надолго охлаждала горячие головы во всем легионе. И только в Риме, надев впервые на его памяти женское платье, и входя в роль племянницы императора, она позволила своей женственности выйти наружучто и скосило Марса окончательно. Сначала Фонтея это позабавило и обрадовалои он послал в лудус на ее прикрытие именно Марса, рассчитывая, что тому будет легко показать свою к ней симпатию и даже вожделение, даже изображать ничего не придется. Но в декабре он чуть не лишился Гайидо сих пор перед глазами ее белоснежное ледяное лицо и запавшие глаза: «Да я на любое задание готова, командир! И чем дальше отсюда, тем лучше! А стреляют там, так это вообще прекрасно!»
Хорошо, я и сама понимаю, что Марсу сейчас лучше не показываться в обществе. Луцилла в глазах женской части Рима пострадала по его вине. Сошла с ума от любви
Луцилла А кстати, как она? Ты справлялась?
Да, просто ответила Гайя, понимая, что Фонтею Луцилла интересна вовсе не как женщина, а как объект, который они так удачно разрабатывали и вдруг едва не упустили. Я посетила ее дом. Пообщалась с врачом и заплатила ему. И что самое удивительное, нашу бедняжку Луциллу испугала даже не ванна с ледяной водой водопровода!
А что же? Перспектива пообщаться с тобой?
Бритье, Гайя недоуменно провела рукой по своим волосам, уже падавшим ей волной на плечи после того, как Дарий своим ножом смахнул их начисто в Остийском порту еще перед отправкой их в Сирию. Она сочла, что самым страшным будет потеря волос.
И прям удивительно. Марс вот был готов ради тебя голову потерять. Да и потерял в некотором смысле. Но он и к ликторам не дрогнув шел. А она ради него пару локонов пожалела?
Гайя пожала плечами:
При чем тут ради Марса? Ей же не обещали его вернуть после того, как ее обреют наголо.
А ты пообещала ей Марса? прищурился префект, понимая, что Гайя просто так не пошла бы к Луцилле и уж тем более не ушла бы с пустыми руками.
Пообещала спасти ее красоту. Не дать побрить. Я вовремя пришла.
У тебя вообще редкий дар появляться вовремя, девочка моя.
Да? она приподняла бровь, слегка изломанную давним шрамом, но от этого ставшую более привлекательной своим прихотливым изгибом. Как бы то ни было, Луциллу не побрили. И не сунули в холодную воду, хотя я тоже там ничего страшного не вижу. И она готова выполнить мою любую просьбу. Она и правда была напугана.
И как ты думаешь ее использовать?
Все так же. Вилла. Мы сняли вершки. Но если вилла использовалась как перевалочная база ползущих в Рим со всех концов Ойкумены и всеми способами поганцев, то приползут еще.
Логично. Тогда наблюдай за этой Луциллой.
Уже. Я с ней подружилась. Но она чувствует себя опозоренной и правда больной. Пусть отсидится дома. Общаться с безумицей никто особо не рвется. Так что я поскрашиваю ее одиночество.
Давай. Но учти. От дворца это тебя не освобождает, он сурово взглянул на свою любимицу, которую был готов прижать к сердцу и расцеловать за ее удивительную сметливость.
Поняла, ссутулила на мгновение плечи Гайя и снова распрямилась с гордо вздернутым подбородком. Одна?
А кого?! Квинта? Этого круглолицего с веснушками сына огородника?
Он отважный воин. Умелый. Толковый командир. Ребята за ним в огонь и в воду, обиделась Гайя за товарища, потому что Квинта она уважала еще и за то, что он прошел свой путь с самого простого пехотинца без доспехов, а к двадцати пяти годам стал центурионом, подарив своим родителям радость до конца дней. Гайя видела их как-то, когда они приехали навестить сынасвободные римские крестьяне откуда-то из Лукании, где сами под стенами города Грумента всей многочисленной семьей с какими-то бесконечными братьями, племянницами, их мужьями, женами и детьми выращивали капусту на продажу. Квинт в них и пошелтрудолюбивый до упрямства, самостоятельный и отдающий всего себя делу, за которое взялся. Но при всем уважении к отважному парню, во дворце бы Квинт потерялся
Я не о ребятах. И не о его толковости в бою. Сам видел. А ты слышала, что он говорит, когда в бой идет?! снова рыкнул Фонтей.
Гайя хихикнуладействительно, та брань, которой Квинт сквозь зубы осыпал и веревки, по которым слетал с крыши в окно, и самих поганцев, слышать было невозможно. А еще более интересно ей становилось, когда Квинт, высказав все свои познания о мужской любви фавнов, вдруг замечал ее взгляди тогда его покрытое веснушками скуластое круглое лицо с немного вздернутым чуть закругленным носом становилось пунцовым, как полосы на тоге сенатора.
Поняла Разрешите идти?
Фонтей махнул рукой, отпуская ее, но в дверях окликнул:
Ты бы время выбрала, к Юлии бы зашла. Она там совсем истосковалась. И перед ней я тоже, получается, виноват. Рагнара-то я по службе гоняю.
Так он вроде не жаловался, поспешила уточнить Гайя, которая Рагнара и Кэма видела во дворце и на других увеселениях почти ежедневно, и даже успевала быстро перемолвится с ними парой словечек, причем с Рагнаром в первую очередь, потому что его-то в гости и не дождешься обстоятельно поговорить.
Он не жаловался. А Юлия мне всю плешь проела, какой я безжалостный. Это еще хорошо, его тогда не подстрелили! А то б она меня бы и укусила бы.
Это заслуга Кэмиллуса. Он закрыл и сенатора, и Рагнара собой.
А ты его прикрывала. Думаешь, если я с вами не выезжаю, то не знаю подробностей?!
Гайя улыбнулась и посмотрела ему в глазаона любила своего командира прощала его ворчание и верила ему бесконечно.
Я обязательно зайду к Юлии, да и почтеннейшую Гортензию тоже рада буду видеть. Но не сегодня точно. Мне уже пора.
Фонтей взглянул на клепсидру, в которой капли воды отмечали прошедшие часы.
Иди. И береги себя.
Это уж как получится
И вот теперь Гайя снова сидела в триклинии, вертя в руках серебряную чашу с разбавленным цекубским. Она мило поболтала с несколькими матронами, улыбнулась легату Клавдию и снова сделал вид, будто захвачена выступлением танцовщиц. Девушки были родом откуда-то из Африки, темнокожие, гибкие, с длинными гибкими шеями, увенчанными маленькими вытянутыми к затылку головамии тоже обритыми, отчего Гайя порадовалась даже, что нет под боком Луциллы, которая так страстно была уверена, что волосы являются ее главным украшением.
Гайя подумала мимоходом о Ренитета особо и не задумывалась, закручивала в тугой узел на затылке свои длинные, но довольно тонкие и какого-то неопределенно коричневого цвета волосы, такие же, как и ее глаза, похожие цветом и формой на желуди. И все равно невзрачная Ренита казалась Гайе намного привлекательнее ухоженной, завитой и накрашенной Луциллыхотя бы тем, что в глазах Рениты светилась доброта. И когда она наклонялась над раненым со своим уже вошедшим в поговорку в когорте очередным «маленьким зайчиком», то думала не том, сколько сестерциев ей положено за очередную бессонную ночь.
Гайя отхлебнула из чаши, в которую проскользнувший мимо юноша-виночерпий подлил вина из кратера, которым обносил всех гостей. Она не заметила никакого подвохаон почтительно налил вина и ее соседям по столу, и дальше отправился, как ни в чем не бывало. Но девушка почувствоала, как ее бросило сначала в жар, а заме в холод и снова обдало даже не просто жаромвсе ее тело горело в ожидании прикосновений. Она сначала даже подумала, что на нее напала хворь, которая как-то в лесу подстерегла некоторых ее товарищей по легионуони набрели на огромный малинник, и принялись есть ягоду прямо с куста. Железные солдатские желудки приняли бы ягоду и с листьями, и даже с ветками, и все остались сыты и довольны, и друзьям набрали в оказавшиеся под рукой котелкино несколько ребят, переусердствовавших у малинника, кожа пошла красными пятнами и стала страшно чесаться. Они промучились так пару дней, а затем все прошло бесследно, но врач их легиона, к которому Гайя оттащила упирающихся ребят, опасаясь заразы, которая расползется по всем, успокоил, сказав, что бывает так, что не всякая пища нам оказывается полезна. Но за собой Гайя подобного никогда не наблюдалаи уж покрыться почесухой, похожей на следы крапивы, с пары глотков вина точно не могла.
А между тем голова кружилась все сильнее, во рту пересохло, и она отхлебнула еще несколько больших глотков, не в силах видеть перед глазами прохладную розовую влагу и томиться от жажды.
Кэм, стоя позади Марциала, наблюдал исподволь и за Гайей. Он получил указание префекта прикрывать и ее по возможности. Сам он, будучи восстановлен негласно, на уровне документов, в наследных правах и принадлежности к фамилии, пока что не мог в открытую заявить о том, что он Кэмиллус Марциал. И был вынужден охранять своего родственника, прикрываясь личиной воина-северянина, соотечественника Рагнара и собрата по плену.
В самом начале вечера он просто откровенно любовался грациозной, нежной и уверенной в себе девушкой, с удивительной легкостью и остроумием поддерживающей беседу на любую тему и при этом действительно являющуюся украшением зала. Он изящно ела, охотно бросала темно-красные лепестки троянды своего венка в чаши с вином, которыми обносили гостей. Кэм видел, что ее глаза, полуприкрытые густыми и слегка потяжелевшими от краски ресницами для того, чтобы спрятать пронзительный жесткий взгляд, делают свою работуГайя внимательно наблюдала за гостями. Но вот Кэм заметил нечто странноеей как будто перестало хватать воздуха, она приспустила паллий с плеч, а затем попыталась ослабить фибулы столы так, чтобы и она соскользнула по спине так, чтобы открыть ее почти до талии.
Многие знали уже после того купания Гайи в бассейне в термах, о том, что на ее теле нарисованы драконыно большинство решило, что это сделано временно, и смоется через пару посещений кальдария и очистки кожи стригилисом с хорошим оливковым маслом. О драконах поговорили, а затем и забылистолько новых впечатлений приносила жизнь дворца, да и сама Гайя дала повода для разговоров своим прыжком с террасы. Теперь уже поговаривали, что и прыгала она прямо на спину коня, и удивлялись, как не переломила еевсе же по сравнению с большинством знатных римлянок, Гайя была высокой и широкоплечей. Это рядом с Рагнаром и Кэмом, да и вообще среди ребят казалась иногда, в особенности без доспехов, совершенно крошечной и тоненькой. Тот же Рагнар мог посадить ее себе на ладонь и поднимать на разминке вместо гирион проделывал это как-то и в лудусе, но Кэм об этом узнал, естественно, только из рассказов друзей. А вот навещая его, когда он отлеживался после ранения у Гайи дома, Рагнар как раз и развлек его таким фокусом, даже перебросив гибкую девушку с руки на руку над головой. Гайя только посмеивалась счастливым смехом, делая стойку на руках, опершись на огромные мощные ладони Рагнара:
Твоей будущей мелюзге можно позавидовать! Вот уж не будут гулять сами по себе. Будут лазить по отцу.
Кэм тогда помрачнел, но постарался не показывать друзьям боли, которая полоснула его в душеон слишком хорошо помнил свое детство безотцовщины. Потому и оттолкнул, не раздумывая, Рагнара, принял в тело предназначенную ему стрелу.
Кэм с возрастом и сам стал задумываться о продолжении родатем более, теперь он был не уличным щенком, пробившимся наверх зубами и лапами, а еще и наследником древнего рода римлян, увенчавших себя многовековой славой. Но если он и хотел подарить свое семя, то только в такое лоно, которое сможет выносить ему достойных сыновейвыносить и воспитать. А кроме Гайи, смешивать свою кровь ни с кем он и не хотел пока чточем дальше наблюдал за жизнью дворцовой знати, ровни себе, тем меньше хотел найти невесту среди них. Да и не был уверен, что юная невеста, в оранжевой фате, осыпанная зернами пшеницы и слегка сбрызнутая на счастье по подолу кровью невинно пострадавшего на празднестве гладиатора, оказавшись с ним наедине в кубикуле, не вылетит с криком о помощи в атриум нагишом, увидев его татуировки.
Он в своей жизни познал много женщин, и далеко не всех по своему желанию выбиралбыла и жрица Изиды, да и просто надо было в определенный момент поддерживать репутацию повесы, красавца-варвара, нахального торгового гостя. И только Гайя смогла затронуть его душу, только с ней он вновь ощутил себя сбросившим коросту с души. Умная, сильная и при этом потрясающе красивая, свободная, не боящаяся ничего в жизнитакой он ее узнал в первый же момент их встречи, когда она перехватила рукой цепь, летящую ей же в лицо, а затем и вовсе кинулась за ним в море, решив, что он покончил с собой от пыток. Кэм помнил ее и взбирающейся вместе с ним по снастям к самому верху главной мачты, и беспомощно мечущуюся в жару у него на руках, стянутую бинтами и кашляющую кровью. Помнил он и ее нежные руки, когда настал ее черед врачевать уже его рану.
Кэмиллус продолжал наблюдать за Гайейи уже с тревогой в душе. Уж очень свободно она раскинулась на пиршественном ложе, задевая обнаженным плечом спину сидящего рядом немолодого, красивого статью состоявшегося и уверенного в себе человека, известного юриста и оратора, часто и помногу выступающего на Форуме с пламенными речами, прославляющими Октавиана и мудрость его решений.