Таранис притаился у слухового окна, выбирая себе позицию для стрельбы и прислушиваясь к тому, что делалось на улице.
Урбанарии вяло переговаривались с каким-то загулявшим, судя по речи, вольноотпущенником:
Так живешь ты где?
В доме.
Хорошо, что не в фуллоновой нише за чашей. Дом-то на какой улице?
Ну такой Как эта Но не эта
Урбанарий хмыкнул:
И вот куда тебя? Пойдем-ка, проспишься, урбанарии хотели отвести гуляку в помещение при своем отряде, где префект урбанариев принимал решения о наказании доставленных воров, разбойников и прочих возмутителей спокойстия, а у входа висели для острастки покрытые засохшей кровью плетки, которыми наказывали тех, с кого штраф взять не получалось, а сажать на казенные хлеба в Маммертинскую тюрьму было много чести.
Но пьяница имел свое мнение на тему, где ему проводить эту ночь, и стал отчаянно сопротивляться урбанариям. Те сначала попытались увещевать:
Придурок, себе же хуже делаешь! Добра же желаем! Наказывать еще вроде не за что. Отсидишься до рассвета, а так попадешь в руки не нам, а разбойникам, будь они прокляты.
А затем, устав препираться, все же скрутили, наподдав для острастки пару раз и удалились вместе с возмущенно что-то бормочущим дядькой.
На улице ненадолго воцарилась тишина, но затем проехала большая, запряженная четырьмя попарно поставленными быками, груженая целой горой толстых дубовых бревен. Края бревен на поворотах задевали края пешеходных дорожек, расположенных как раз у верхнего края колеса, а на особо узком повороте даже снесли неловко поставленную или уже кем-то сдвинутую фуллонову чашу, и глиняный сосуд с оглушительным хлопком свалился на мостовую. На крышу шестого этажа, где притаился Таранис со своим луком, запах накопленной за день мочи не проник, но мужчина явственно ощущал ту уже готовую смесь запахов большого города.
Снова тишина. Шаги подбитых металлическими гвоздями кальцей на двойной деревянной подошве кальцей вигилов. Вот грохнуло, упав на камни, опоясанное двумя железными кольцами деревянное ведро, следом раздался звонкий голос молодого вигила, пославшего вслед ведру пугающее проклятие, причем с заметным германским акцентом. Его спутники расхохотались, но спохватились, что уже глубокая ночь. И торопливо удалились.
Вот снова кто-то появился на перекрестке, и Таранис тоже выругалсясовсем не слышно, себе под нос. Его терпение тоже подходило к концувсе, что он хотел, это удобное место, где можно взять на прицел каждый шаг небольшой улицы, по которой иногда проносили лектику Октавиана. А ночью он занимался этим потому, что днем слишком много глаз могли бы его заметить. Но, как оказалось. Жизнь этого безумного города не затихает и ночью. Таранис устало растянулся на пыльных доскахопять не дают работать. Но вот что-то его насторожилошаги были слишком осторожными. Он выглянул в щель между рассохшимися досками, прикрывающими небольшое пространство между вертикальным срезом стены и наклоном стропил крыши. Мужчина, закутанный в темный плащ, что-то разливал по мостовой и пешеходной дорожке, брызнул темной жидкостью из небольшого бурдюка на беленую стену дома. Его спутник развернул мешок, вынул оттуда какие-то сверкнувшие в свете едва проглядывающей луны вещи и бросил в лужу жидкости, разлитой товарищем. А затем они сделали и вовсе малообъяснимую вещьизвлекли из ножен мечи и ножи каждый, сделали несколько ударов, причем даже не друг с другом, что-то крикнули. Один издал полный боли и ужаса крик, похожий на предсмертный стон, и они тут же бросились наутек.
Ошеломленный Таранис подполз еще ближе к щели, наблюдая, что же будет дальше и к чему все это представление. В том, что это именно представление, он уже не сомневался. Но для кого? Он видел, что в инсуле напротив кто-то поплотнее задернул тряпкой окно на третьем этаже. Еще в нескольких окнах промелькнули темные силуэтыно позже, чем начались странные действия мужчин. И те, кто что-то и виделвидели убегающие вооруженные фигуры, растворившиеся в переулке.
Загрохали по мостовой кальцеи и доспехи урбанариев, с другого угла неслись вигилы, громыхая ведрами. Улица и ближайшие переулки заполнились криками:
Лови!
Перекрой переулок!
Гоните за нарядом с Виминала! Нам надо подкрепление!
Что горит?!
И все перекрывающий истошный женский крик из окна:
Убили!!!!!!
Во всем этом гвалте, скупо освещенном факелом вигилов, Таранис увидел слишком знакомый блеск кровавых пятен на стене и камнях, и ещенаруч с перерубленным ремешком, валяющийся в этой луже. Зрением боги не обидели Таранисаи он увидел со своего шестого этажа то, что могли бы не разглядеть люди с высоты собственного роста: чеканный узор, рассказывающий о похищении Елены Прекрасной. Он похолоделэто был наруч Гайи, причем сделанный специально для нее, от наградного, недавно врученного торжественно перед строем комплекта, куда входили такие же поножи и бальтеус.
С удивительной скоростью ворвались на белых горячих конях спекулатории, разом заполнив собой всю улицу:
Всем оставаться на своих местах. Граждане Рима, все спокойно. Возвращайтесь к своим постелям.
И под их уверенными голосами окна тут же опустели и закрылись еще плотнеене потому, что люди так уж были послушны. Просто связываться с когортой спекулаториев почему-то никто не хотел, и даже само название произносили шопотом и с придыханием. Таранис увидел, как двое прискакавших воинов спешились, поставив коней так, что даже шустрые вигилы не успели подойти поближе к разлившемуся на улице кровавому пятну.
Спасибо, энергично кивнул один из спекулаториев вигилам. Возвращайтесь на свой обход.
Вигилы кивнули и удалилисьони не особо старались вмешиваться во все, потому что и своих дел хватало. А так еще и заставят водой из ближайшего водоразборника замывать пятна кровимол, у вас ведра в руках, а эдила еще будить надо.
Урбанарии о чем-то негромко переговорили со спеклаториями. И Таранис уловил лишь обрывки их слов:
Ну не успели. Да все мы понимаем! А пьянь куда? Мы и пьянь должны собирать, и повозки проверять и еще ваших же охранять? Где трупы-то кстати? Мы прибежали, вроде не увидели.
А глаза не пробовали на дежурство брать с собой? И голову? рыкнул второй спекулаторий, наглухо закрытый черной маской, подходя к ним с телом, завернутым в плащ, на руках. Почему я нашел сразу, едва сделал два шага за угол?
Да мы ж там были! залепетал урбанарий, совсем как недавний задержанный им пьяница.
В прошлой жизни? с холодной я звительностью осадил его спекулаторий. Так, парни. Вы влипли. Наряд ваш не пойми чем занят, кроме охраны порядка. Понятно, пьянь ловить легче и штрафовать поутру, чем разбойников с мечами.
Второй вступил в разговор:
Ну ты совсем их запугал. Ребята все ж с нами одно дело делают. Верно же? Тем более нам сейчас не до разборок. Погибли наши друзья. Так что мы тела сразу к себе заберем. Мы и с конями. А вы пешком. Так что вы уж тут место происшествия сами опишите, префекту своему доложите.
А имена? Раз ваши. Вы же их опознали?
Ах, имена Да, конечно, опознали. Наши центурионы. Гайя и Дарий. Так и запишите в протокол. Ладно, бывайте.
А наруч?
Наруч вносите в протокол. Но мы его изымаем.
Простучали мимо копыта двух лошадей, несущих двойной груз. Вздыхали и бормотали урбанарии, вынужденные теперь до рассветного часа выписывать круги вокруг подсыхающих на булыжнике пятен.
Таранис откинулся на спину, мучительно составляя в единое целое увиденное и услышанное. Наруч Гайин. Тело на руках у спекулатория, имени которого не знал никто, разве что прозвище, внушавшее страх и очень подходящее воинуВолк, а Таранис узнал его по голосу и фигуре, явно было женским. Но не могло принадлежать Гайецепкий взгляд лучника видел грубые изгбы уже закостеневшего тела, которые никак не могли принадлежать недавно убитой девушке. Тем более и фигура Гайи была совсем другой, более узкой в бедрах, с выразительной грудью и широкими тренированными плечами, и даже отпечаток смерти не заставил бы ее талию там мгновенно расплыться, а груди стать жалкими и бессильно повисшими даже под толстой тканью накинутого плаща.
Плащ! Тараниса осенило: плащ был не тем, что накинут на плечах у Волка. И у второго тоже плащ остался на плечах, когда он вынес из подворотни в переулке второй труп, с выглядывающей из-под накинутой ткани армейской кальцеей. Тогда что же? Трупы там уже были? Таранис усмехнулсяво всяком случае, Гайю лично он мертвой не видел, как и Дария, несмотря на то, что уже не сомневался в том, что утром что-то последует за всем этим.
И точнокогда он вернулся в лагерь с единственным желанием смыть с себя голубиный помет, густо заваливший лаги, по которым он ползал все ночь, там уже стояло мрачное, полное мужской глухой ярости молчание.
Вырезать их, гадов. Под корень, бросил один из спекулаториев своему товарищу, проходя мимо Тараниса и даже не заметив его.
Да вместе с Изидой ихней и дурью сжечь, отозвался второй.
Он прошел дальше, и в уши вливалось однослаженное желание отомстить за Гайю, смыть каждую каждую каплю так нелепо пролитой крови девушки реками крови тех, кто наполнил город безумием.
Таранис шел и не верил сам себенеужели и правда? И префект, мрачный и молчаливый, стоящий перед скорбным строем. Почерневший, обезумевший Марс. Бессильно лежащая на койке, свернувшись клубочком, Ренита. Костер. Ребята с ввалившимися щеками и горящими злым огнем глазами, методично и уверенно вычищающие от человеческой плесени каждый подвал и куникул. И вместо привычного: «За Рим!» в эти дни звучало: «За Гайю!»
А дальшедальше жизнь не остановилась
Так что, Ренита? он пробежался по ее спине пальцами, ощущая каждое ребро заметно осунувшейся женщины.
Идем, она встряхнула волосами и быстро сплела их в косу. Причем такую, как плела Гайя, плотно прилегающую к затылку и тугую.
Они вышли из лагеря, и только тут она заметила, что Таранис не взял с собой свой лук, с которым, как она грустно шутила, он скоро в постель ложиться будет.
Ты безоружен?
А тебе страшно, моя милая трусишка? Вообще-то у меня два ножа. А ты вот что ничего не носишь? Тебе же и меч выдали. И нож.
Она смутилась:
Да мне и скальпеля хватает Не могу И не хочу. Что мне толку стать еще одним посредственным воином, когда на меня не жалуются как на врача?
Наверное, ты права, у него не было сил спорить с ней, и он просто обнял ее за плечи, стараясь впитать в себя каждый миг наедине с ней, на этих покрытых зеленой травой мягких отрогах тех холмов, на которых стоял город.
Они брели едва протоптанной тропинкой между невысокими кустами.
Наконец, впереди заблестел Тибр, еще не успевший напитаться тающими ближе к середине лета ледниками, и от этого кажущийся ленивым и слегка коричневатым от взмученной подводным течением глины. Таранис сбросил с плеч плащ и расстелил на свежей, еще не успевшей ни пожухнуть, ни попасть под копыта прожорливых коз, траве.
Ренита послушно опустилась на плащ, устало вытянув ноги.
Он присел рядом, развязав ремешки ее обуви:
Дай подышать свои ножкам.
Таранис провел по ее изгибу ее узкой, хоть и не такой ровной и красивой, как у Гайи, ступни с круглыми пятками.
Она смутилась:
Что ты делаешь? Это же все таки ноги Они же пыльные.
И что? Ну если тебе не нравится он мгновенно разулся сам и подхватил ее на руки. Можно и помыть. Река же рядом. Не боишься холодной воды?
Она доверчиво прижалась к нему:
Боюсь.
Вот как? А ванны всем прописываешь.
В ванне не страшно и вода теплая. А тут плавать надо.
А ты не умеешь?!
А зачем? пожала она плечами, еще крепче вцепляясь в него, и таранис почувствовал дрожь, сотрясающую девушку.
Замерзла? Да я ж еще тебя в воду не опустил! Смотри, я сам выше колен в воде, и ничего. Она теплая. Теплее, чем у нас дома в это время года.
Мужчина слегка присел, опуская ее ноги в воду, и Ренита забилась у него в руках:
Не надо! Таранис, прошу тебя! Не надо, мне страшно!
Хорошо, хорошо, он вынес ее из воды. Зато ножки чистенькие, и я могу их целовать сколько угодно, хотя мне и пыль не мешала.
Он опустил ее на плащ, встал на колени и стал согревать каждый пальчик своим дыханием и ладонями. Она наклонилась к его голове, пропуская в ладонях гладкие как сирийский шелк черные волосы.
Таранис и Ренита и сами не заметили, как прикосновения стали все более откровенными и жаркими, как уже ее руки расстегивают его бальтеусблаго она умела делать это быстро и наощупь, годами раздевая раненых в сполиарии. А вот Таранис снова запутался в завязках ее хитонано не решился разрезать их взмахом ножа.
Ренита, не отводя своих глаз от его, ставших от еле сдерживаемой страсти еще более густо-синими и мерцающими в глубине, сама распустила завязки. Таранис осторожно снял с нее хитон, понимая, что если разорвет сейчас тонкую ткань, то Ренита тут же встрепенется и пропадет очарование этого дня.
Она поежилась на прохладном ветру, зябко поведя худенькими плечами, и он поспешил накрыть ее собой:
Я согрею тебя, моя любимая.
Его тело, упругое и горячее, дарило ей удивительное чувство покоя и безопасности. И Ренита прижалась к нему, обхватила рукаминаконец-то просто ощущая руками его гладкую кожу и это потрясающее тепло, а не отыскивая по привычке раны.
Таранис чувствовал, что у него начинает кружиться голова от ее близости, от пьянящего запаха нагревшейся под солнецм еще влажной земли, от торчащих повсюду мелких желтых цветов и негромкого журчания Тибра.
Ренита, любимая
И луговина закружилась в их глазах, наполнившись тысячью звуков и брызг света.
Они полежали какое-то время, завернувшись в плащ, и обмениваясь нежными поцелуями.
Знаешь, а вот теперь я и сама хочу в воду, прошептала она, и он снова подхватил ее на руки.
А после они до самого вечера гуляли по прибрежному лугу, собирая какие-то побеги, которые заметила Ренита.
Куда тебе столько? удивился Таранис, безропотно стягивая тунику и связывая ее мешком, чтобы она могла сложить туда свои находки. Смотри, у тебя уже все руки зеленые.
И что? улыбнулась она. Побеги-то зеленые, а не синие.
А что ты с ними будешь делать?
Сушить. Заваривать, она виновато улыбнулась. Прости. Ты хотел погулять, отдохнуть. А теперь тащишь этот мешок.
Он не такой уж и тяжелый. Могу и тебя на руки взять.
Не надо. А как же я буду собирать хвощ?
Он рассмеялся:
Да ты не о лекарствах можешь думать?
Могу. Но когда лекарства понадобятся, то начинать думать о них будет слишком поздно
Ты не голодная?
Немного, она вспомнила, что ушли они с самого утра, и не могла сообразить, успел ли поесть Таранис, потому что сама даже не пошла получать свою порцию каши, торопять закончить стирку бинтов, чтобы не упускать такой погожий день для просушки.
Тогда нам придется пройти еще чуть-чуть.
И что? Дай угадаю. У тебя там охотничьи силки?
Лучше. У меня надежные друзья.
Ты их съесть собрался, что ли?
Увидишь.
Таранис знал, что Рагнар, тоже освободившийся от дежурства при сенаторе в это утро, уже отнес и поставил в оговоренное место корзину с едой.
Ну-ка. Приглядись к тому кусту.
Ничего не вижу, она закрутила головой. Ой, корзинка. Это же чужое, не трогай!
Ренита, это наше. Ну хорошо, если ты так не боишься всего неожиданного, придется признаться, что ее недавно Рагнар принес.
Откуда ты знаешь? Я вот Рагнара бы заметила. Тут же только кусты и луг. А он огромный.
Таранис искренне рассмеялся, снова пользуясь возможностью прижать ее к себе:
Рагнар воин. И пройти тихо и незаметно для него не сложно.
Тогда ладно. Ой. Подожди-ка. Так вы с ним все заранее задумали?! А если бы я не пошла?
Он замери ведь действительно. Они с Рагнаром даже предположить не могли, что Ренита категорически откажется.
А если бы тревога? выкрутился он.
Ренита вздохнула:
А и правда? Если тревога? А нас нет.
Услышим. Кони пронесутся.
Точно? Ой, но тогда и нас заметят?
Нет. Нас не видно за холмом и кустами. Так что мы один в этом мире.
А пастух какой?
Впреди него будут козы, Ренита. Их ты точно услышишь. Это не Рагнар.
Он закрыл ей рот поцелуем. Она рассмеяласьнаконец-то спокойно и искренне.