Ларри Пейдж любит представлять себе, что не покидал академической науки. В конце концов, Google начался как докторская диссертация, а источником вдохновения относительно устройства поисковой машины послужил принцип отбора академических публикаций. Сын профессора, он знал, как исследователи оценивают свою работу. Критерием служит количество ссылок на нее в работах других. Его момент озарения пришел, когда он увидел, что Паутина и профессора подобны: гиперссылки были похожи на академические ссылкии те, и другие представляли собой, каждые в своем роде, форму рекомендации. О полезности веб-страницы можно судить по количеству ссылок на нее, размещенных на других страницах. Придумав этот алгоритм, он дал ему название, явно намекавшее на него самого: PageRank.
Научные исследованиялюбимое дитя Пейджа, и в этого ребенка Google вкладывает огромные суммы: например, в прошлом году компания потратила 12,5 млрд долларов на научно-исследовательские работы и на проекты, которые заведомо не начнут приносить прибыль в обозримом будущем. Компания, если можно так выразиться, построила парадный вход с вращающимися дверьми, через которые входят звезды академической науки, лучшие профессора, чтобы присоединиться к наиболее дерзким предприятиям Google. Если возникает выбор между интересами бизнеса и чистотой научного познания, то Пейдж не просто выберет чистоту науки, а постарается, чтобы все об этом узнали. В этом и лежит секрет непрерывного успеха Google на протяжении многих лет. Если другие поисковые машины продавали верхние места в выдаче, то Google избегал такого излишне коммерческого образа действий. Компания всегда могла, не кривя душой, заявить, что ее результаты поиска получены научными методами.
Этот идеализм отчасти предназначен для публики, но главным образом порожден культурой компании. «Googleне обычная компания. И у нас нет стремления сделать ее таковой», гордо заявляли Пейдж и Брин в письме на имя Комиссии по ценным бумагам и биржам (SEC), сопровождавшем начальное публичное размещение ее акций в 2004 году Можно было воспринимать эти слова как пустую риторику, но на Уолл-стрит они вызвали ощутимое беспокойство. Те, кто мог наблюдать жизнь компании вблизи, заметили, что она старалась не брать на работу типичных выпускников программ MBA. Она упрямо сопротивлялась созданию отдела маркетинга. Пейдж гордился, что нанимает инженеров на позиции, которые в другой компании отдали бы человеку с дипломом в области, скажем, финансов. Даже когда количество сотрудников Google стало измеряться десятками тысяч, Пейдж лично просматривал досье каждого кандидата, желая удостовериться, что компания не отходит слишком далеко от своих инженерных корней.
Наиболее ярким выражением идеализма Google стал ее часто служивший мишенью для разнообразных шуток девиз Dont be evil, что можно перевести как «Сторонись зла». Понять значение этого девиза и увидеть в нем решительную декларацию собственных ценностей легче, если знать, что Google никогда не предназначала его для внешнего употребления. Google хотела обратить внимание сотрудников на свою благородную и одновременно амбициозную миссию. Можно сказать, что она решила прикрепить к самой себе что-то типа наклейки Post-it, чтобы та напоминала о необходимости никогда не вести себя так эгоистично и узколобо, как Microsoft, технологический король, которого она намерена была свергнуть. Девиз стал широко известен, когда генеральный исполнительный директор Эрик Шмидт случайно упомянул его в интервью Wired и вызвал тем недовольство многих сотрудников, понявших, что теперь Google станет легкой мишенью для насмешек. (Со временем Google отказался от использования этого девиза.) Когда Ларри Пейдж произносит речи, он обычно говорит серьезно. И тезисы, которые он повторяет часто, дают представление о его истинных, поистине масштабных намерениях. У него есть талант выражаться скромно и в то же время напыщенно: «Мы сейчас достигли, наверное, 1 % возможного. Хотя изменения происходят все быстрее, все равно мы движемся слишком медленно для возможностей, которые перед нами открываются».
Чтобы понять намерения Пейджа, нужно понять, какие бывают виды искусственного интеллекта. Все, что делается в этой отрасли, можно грубо отнести к двум школам. Есть школа эволюционная, дорожащая всем достигнутым до сих пор: например, такими победами, как алгоритм PageRank или программное обеспечение, читающее неразборчивый почерк на чеках. Эта школа практически не надеется, что компьютеры когда-либо обретут нечто хотя бы отдаленно похожее на человеческий разум. Вторая школа, революционная, склоняется к взглядам Курцвейла и вере в сингулярность. Они стремятся создать компьютер с так называемым «сильным искусственным интеллектом».
Основную часть своей истории Google была сосредоточена на эволюционных изменениях. Вначале ею управлял Эрик Шмидт, немолодой опытный менеджер; инвесторы Google заставили Пейджа и Брина принять его в качестве «взрослого» руководителя. Это не означает, что Шмидт был лишен амбиций. В эти годы Google оцифровал и загрузил на свои сервера все существующие на планете книги и создал продукты, используемые сегодня повсеместно: Gmail, Google Docs, Google Maps.
Но эти амбиции никогда не имели того масштаба, который устроил бы Ларри Пейджа. В 2011 году он вернул себе угловой офис, а вместе с ним и пост главного исполнительного директора, который занимал при рождении Google. И он переориентировал компанию в сторону сингулярности. Со временем он подружился с Курцвейлом и привлек его к совместной работе над рядом проектов. Вернувшись на свой прежний пост, Пейдж нанял Курцвейла в качестве технического директора и поставил перед ним задачу научить компьютеры читатьто есть осуществить экспоненциальный прорыв, который может ускорить наступление эры сверхразума, так ожидаемой Курцвейлом. «Это кульминация тех практически 50 лет, которые я занимаюсь искусственным интеллектом», сказал он сразу после подписания контракта с Google.
В своих выступлениях перед сотрудниками Пейдж настойчиво возвращается к метафоре американской лунной программы. У Google есть своя программа, похожая на «Аполлон», нацеленная на создание «сильного» искусственного интеллекта, и она носит название Google Brainи это название вызывает пугающие ассоциации. («Политика Google по многим вопросам состоит в том, чтобы дойти непосредственно до той точки, где становится страшно, и не двигаться дальше», метко выразился Эрик Шмидт.) Google возглавила возвращение в оборот концепции, рожденной в 60-е годы, но до нынешнего дня неудачной: нейронные сети, то есть моделирование работы человеческого мозга и его методов обучения программными средствами. Google взяла на работу профессора Джеффа Хинтона, британца по происхождению, достигшего наибольшего прогресса в этой области. Они также приобрели лондонскую компанию DeepMind, создавшую нейронные сети, способные обучать самих себя, без указаний человека, играть в видеоигры. Поскольку складывающееся положение вещей, когда настолько сильными алгоритмами владеет одна компания, вызывало опасения у DeepMind, она настояла, чтобы Google никогда не использовала бы ее продукцию в военных целях и не продавала бы ее разведывательным службам.
Насколько глубоко верит Google в технологическую сингулярность? Вряд ли каждый в компании согласен с идеями Курцвейла. Один из наиболее знающих и опытных инженеров Google, Питер Норвиг, возражал против закона ускоряющейся отдачи. Сам Ларри Пейдж никогда не высказывался относительно Курцвейла публично. В то же время в действиях компании прослеживается закономерность, отрицать которую невозможно. В 2008 году Google помогла Курцвейлу профинансировать Университет сингулярности10-недельную программу для выпускников университетов, проходившую в кампусе NASA в Кремниевой долине. Сам Курцвейл выступал в ней в качестве сооснователя, чтобы таким образом пропагандировать свои идеи. Google пожертвовала миллионы долларов, чтобы студенты могли участвовать в программе бесплатно. «Если бы я был студентом, то хотел бы находиться именно здесь», говорил Пейдж. Компания позволила себе еще несколько причуд, определенно связанных с идеей технологической сингулярности. Например, она вложила значительные суммы в стартап Calico, намеревавшийся решить проблему смерти, не размениваясь на такие сравнительно тривиальные вещи, как рак. «Вот что показалось мне тогда поразительным,говорит Пейдж в интервью журналу Time. Если решить проблему рака, можно прибавить к средней продолжительности жизни примерно три года. Мы воспринимаем победу над раком как огромное достижение, способное изменить мир. Но по большому счетуда, много людей заболевает раком, и каждый раз это трагедия, и это все очень печально, но победа над ним даст нам не так много, как можно было бы подумать». Google, скорей всего, не достигнет ни одной из своих целей, и его «лунная программа» обернется простым фейерверком. Тем не менее эти проекты свидетельствуют о всемирной перспективе, взятой компанией, и об удивительно цельном наборе ценностей и убеждений.
Сингулярностьэто не просто представление о будущем. Она предполагает определенный взгляд на настоящее. Согласно радужной теории Ларри Пейджа относительно жизни на Земле мы вплотную подошли к эре всеобщего изобилия и удивительных чудесто есть ставки так высоки, что было бы глупо, даже жестоко, не ускорить наступление дивного нового дня. Некоторые слепы по отношению к открывающимся возможностям, из-за своего луддизма или от слабости воображения. Но такова природа научных революций: их двигают вперед еретики и нарушители правил. Эта труднейшая задача движется дерзостью, упрямством и изрядной долей безответственности. В погоне за будущим Google часто обдумывает и разрабатывает технологии, способные существенно изменить устоявшиеся в человечестве обычаи. Ее подход состоит в том, чтобы в подобной ситуации с изрядной долей рвения продолжать движение вперед, без лишних раздумий, в полной уверенности в том, что она находится на стороне добра.
Когда компания решила оцифровать все книги на земле, она расценивала законы об авторских правах как незначительное препятствие, не стоящее даже секунды сомнений. Разумеется, Google не могла не предвидеть, как ее проект будет воспринят. Вот почему она стала действовать тихо, стараясь избежать излишнего внимания. «В этой процедуре был определенный элемент игры в разведчиков, прикрытый сверху еще одним слоем необходимости скрываться, вспоминает Стив Леви свою работу в программе, словно ты выскакиваешь на улицу из ночного клуба в 50-е, чтобы покурить травки». Грузовики Google подъезжали к библиотекам, чтобы загрузиться ящиками с книгами, тихо отвезти их на сканирование и вернуть назад. «Если нет причины рассказывать об этом, то зачем рассказывать?»оборонялся Ларри Пейдж, когда у него публично требовали признать существование программы. Главный юрист компании без обиняков описывал позицию своих коллег по отношению к программе: «Руководство Google не слишком беспокоят прецеденты и право». Прецедентом в данном случае была насчитывающая несколько столетий практика защиты интеллектуальной собственности, а последствиями могли бы быть разорение издательской индустрии и зависящих от нее писателей. Другими словами, Google задумала интеллектуальное ограбление исторических масштабов.
Зачем же это понадобилось Google? На поверхности лежит очевидный ответ: чтобы сохранить превосходство. Выдача их поисковой машины должна быть самой полной, самой точной, лучшей среди конкурентов. Перед ними лежала богатейшая сокровищница человеческого знания; грех было бы ими не воспользоваться и не включить их в поиск. Но у этого поступка есть и менее очевидные мотивы: когда историк технологий Джордж Дайсон посетил Googleplex, один инженер заметил ему буднично, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся: «Мы сканируем все эти книги не для людей, а для ИИ». Если это правда, то становится более понятна секретность, которой Google окружил свое мероприятие. Величайшее собрание знаний мира послужило просто материалом для обучения машин, жертвой на алтарь технологической сингулярности.
Googleкомпания без определенных границ, или, точнее, компания с непрерывно расширяющимися границами. Вот почему страшно слушать Ларри Пейджа, говорящего, что конкуренция только приводит к растрачиванию ресурсов впустую, и превозносящего сотрудничество как метод организации работы. «Отрицательные величиныне наш способ движения к прогрессу, а что еще важнее, у нашей игры ненулевая сумма. Будет ли вам интересно приходить на работу, если лучшее, что вы можете сделать, это без усилий разорить компанию, занимающуюся примерно тем же, чем и вы?» Еще страшнее слушать его, когда он размышляет вслух, как в Google когда-нибудь будет работать свыше миллиона человек, в двадцать раз больше, чем сегодня. Это не просто заявка на доминирование в отрасли, где у компании нет настоящих соперников, а нечто гораздо более серьезное: констатация готовности Google навязать свои ценности и богословские убеждения всему миру.
Глава 3. Марк Цукерберг против свободы воли
Кремниевая долина переросла породившую ее контркультуру; но не до конца. Все провозглашаемые в ней ценности принадлежат 60-м. Все крупные технологические компании подают себя в качестве инструментов личного освобождения, в точности как проповедовал Стюарт Бранд. Каждый имеет право свободно высказываться в социальных медиа, реализовывать свой интеллектуальный и избирательный потенциал, выражать свою индивидуальность. Телевидение как носитель информации предполагало пассивность зрителя и создавало инертных граждан, а Facebook предполагает вовлеченность, делает граждан сильнее. Благодаря ему подписчики расширяют круг чтения, мыслят самостоятельно, формируют свое собственное мнение.
Какая-то доля истины в этой риторике есть. Есть уголки мираи некоторые из них даже находятся в Соединенных Штатах, где Facebook придает гражданам решимости и дает им средство организоваться для сопротивления властям. Но и принимать этот словесный автопортрет Facebook за истину тоже не стоит. Facebookэто хорошо управляемая иерархическая система, а не форум. Она копирует некоторые внешние черты беседы, но это поверхностное сходство.
Facebookэто клубок правил и процедур для сортировки информации; правил, установленных корпорацией исключительно ради выгоды корпорации.
На самом деле Facebook всегда следит за пользователями, контролирует их, использует их как лабораторных крыс в поведенческих экспериментах. Создавая впечатление, будто она предлагает выбор, Facebook решительно подталкивает пользователей в направлении, которое она полагает наилучшим для нихи которое одновременно формирует наиболее труднопреодолимую зависимость. Эта фальшь очевидна в краткой, хотя и исторической карьере его вдохновителя и руководителя.
Марк Цукербергхороший мальчик, однако он хотел быть плохим, ну хотя бы чуть-чуть. Героями его подросткового периода были хакеры в первоначальном смысле слова. Давайте определим этот термин точно. Его кумиры не были злоумышленниками: похитителями чужих данных или кибертеррористами. Жаргон хакерской культуры отводит подобным преступникам название «кракеров». Цукерберг никогда не поклонялся им. В то же время его герои презирали власть в любой ее форме. Они были виртуозами в своем деле, бесконечно изобретательные ковбои от мира технологий, не связывавшие себя условностями традиционного мышления. В лабораториях Массачусетского технологического института в 60-е и 70-е годы они умудрялись нарушать все правила, хоть как-то мешавшие делать такие чудесные вещи ранней компьютерной эпохи, как первые видеоигры или текстовые процессоры. В свободное время они устраивали фантастические розыгрыши, в свою очередь привлекавшие еще больше внимания к их ловкости, например, поместить живую корову на крышу студенческого общежития в Кембридже, или запустить метеозонд с буквами MIT на оболочке прямо из-под футбольного поля посреди матча Гарвард-Йель.
Заклятыми врагами хакеров были бюрократы, управлявшие университетами, корпорациями и государствами. Бюрократы говорили о том, чтобы сделать мир более эффективным, в точности как хакеры. Но на деле они были ограниченными перекладывателями бумажек, яростно защищавшими информацию, которой обладали, даже если эта информация буквально сама просила о распространении. Всякий раз, когда хакеры изобретали способ улучшить жизньнапример, изготавливали коробочку, позволявшую совершать междугородние и международные звонки, или находили команду процессора, способную улучшить работу операционной системы, бюрократы становились у них на пути, грозя пальчиком. Хакеры устраивали себе развлечение и получали эстетическое удовольствие всякий раз, когда им удавалось перехитрить людей в строгих костюмах.
Когда Цукерберг поступил в Гарвард осенью 2002 года, лучшие дни хакерства давно были в прошлом. Их герои стали старше, о них рассказывали истории, а некоторые так и застыли в своей полуподпольной борьбе с государством. Но Цукерберг хотел делать то же, что делали когда-то они, с тем же безразличием к общепринятым нормам. В средней школе, взяв себе ник Zuck Fader, он взломал защиту, не позволявшую пользователям изменять программное обеспечение AOL, и усовершенствовал на свое усмотрение программу мгновенного обмена сообщениями. На втором курсе колледжа он сделал сайт Facemash, решавший весьма важную задачувыбрать самую сексуальную девушку в кампусе. Цукерберг просил пользователей сравнить фото двух студенток и выбрать ту, которая выглядит привлекательней. Победительница в каждой паре переходила на следующий раунд этого гормонального турнира. Для сайта Цукербергу нужны были фотографии, и он позаимствовал их на серверах факультетов Гарварда, где они накапливались. «Одно совершенно точно, писал он в блоге, нанося последние штрихи в свое создание, ну и сволочь же я, что сделал этот сайт. Да и ладно».