В плену (на этот раз настоящем) конец? предел возможностейоднакотем временем в Петербурге
Я неволен,
Но доволен.
Вы, значится, и есть Француз, Облепиха спрятал изъятый у Пушкина шифровальный блокнот куда-то под шинель. С вами, он перешёл к Липранди, всё давно понятно он двинулся дальше, к бледному от ярости и потери крови Раевскому.
Пушкин, Раевский, Липранди и Волошин сидели на полу, обездвиженные эффективным и до обидного простым способом: привязанные к ножкам стола. Стол был внушительным, дубовым, и поднять его даже вчетвером и с развязанными руками было бы нелегко.
Облепиха (или как там его звали на самом деле?) перелистал второй блокнот.
Раевский, Александр Николаевич
Ямщик, сидевший в кресле с ружьём, направленным на пленников, что-то негромко сказал по-турецки.
«Ах, знать бы, о чём они говорят Пушкин скрипнул зубами. Так и не выучил турецкий, а теперь» Впрочем, что теперь? Живыми им отсюда не выйти. Шифры, попавшие к туркам, может быть, и не будут разгаданы в ближайшее время. Слишком многое должно сойтись, чтобы мелкие значки, рисунки, наборы букв и цифр стали понятны. Для этого нужно, как минимум, несколько шифрованных писем.
Но главноетрое агентов погибли, трое ценнейших для Коллегии людей. Заменить-то их заменят, но откуда снова возьмут всю проделанную работу, откуда возьмут, в конце концов, отчаянную изобретательность Пушкина, трезвость Раевского, опыт Липранди? О том, чтобы успеть настичь Зюдена, и речи быть не может
А ещёконец Южному обществу. Потому как последним и единственным барьером между заговорщиками и расстрельной командой был агент Француз.
Страха в этот раз не было вовсе, как и надежды. Только думалось спокойно, что двадцать два года агенту Французу уже никогда не исполнится. А всего-то былонеделю подождать.
Дмитрий Волошин, Облепиха навис над помощником судьи.
Это я, у Волошина дёргался глаз, но в остальном лицо будто застыло.
Тайный неразборчиво произнёс Раевский.
Что? удивился турок.
Пушкину показалось, что он и сам не вполне расслышал.
Прпрврвф! согласился Липранди.
Александр Николаевич повторил:
Тайный агент Волошин.
Волошин вздрогнул и поглядел на Раевского с нескрываемым изумлением.
Я начал он, но Пушкин, наклонившись к нему, насколько позволяла верёвка, зашипел:
Соглашайтесь, чёрт побери, он спасает вас!
Тихо, прикрикнул из угла ямщик и поднял ружьё.
Волошин сглотнул.
Тайный агент Волошин, сказал он севшим голосом.
Исилай, позвал ямщик и затараторил что-то на своём наречии. Облепиха (или, правильнее сказать, Исилай) выслушал и молча кивнул.
«Решилась судьба Волошина, понял Александр. Случайного человека убили бы сразу, как Карбоначчо и Бурсука, а разведчику позволят дожить до конца допроса. Только не пожалеет ли он, что не умер сейчас?..»
В дверь дважды постучали.
Ямщик вскочил, направляя ружьё на пленников и зашипел что-то в том смысле, чтобы ни звука, ни вздоха.
Что угодно? крикнул Исилай, уходя в сени.
Есте чинева аища? закричали из-за двери. Де щи нимень ну мь-а ынтылнит?
Закрыто! Нет никого, и коней нет, а смотритель помер!
Дап кум закрыто! возмутился голос. Щи, ну штий щчинесынт? Дескиде уша, омуле, сынт кукон Констпнтин Ралли, ынцележь?
Сказано, закрыто, хмуро повторил турок. Ступайте, домнуле. До Кишинёва нет станций.
Константин Ралли ещё поскандалил из-за двери и затих.
Ливень кончился, и комната попеременно то освещалась солнцем, то уходила в тень от проносящихся туч.
Так, Исилай сунул пистолет за пояс, обошёл стол и сел на корточки перед Лиранди. Начнём, он обхватил Ивана Петровича за шею и рванул на себя. Руки привязанные за спиной к столу, хрустнули и неестественно вывернулись; Липранди подавился криком. Исилай быстро перерезал верёвку, и руки безвольно упали.
Драться не будешь, удовлетворённо сказал Исилай, поднимая Липранди за связанные ноги и волоча в ямщицкую. А вы пока готовьтесь.
ая ты, в и в я тебя буду! крикнул Пушкин и получил сапогом в зубы.
Прфрпрп!!! грозно сказал Липранди, волочась по полу.
Арх-кх-кх, прохрипел Пушкин, сплёвывая кровь.
Убейся о стену, тварь, перевёл Раевский.
Турок выбросил Липранди из ямщицкой довольно скоро.
Меня почти не допрашивал, с трудом выговорил Липранди разбитым ртом. Усы его слиплись от крови. Только бил. Это он вас пугает, выего главный пленник, он глядел на Пушкина.
Мне нужно знать ваши цели, сказал Исилай, вновь привязывая Липрандина сей раз, к кольцу крышки люка, ведущего в подпол. Всё, что вы успели узнать и сообщить в Петербург, он приблизился к Раевскому. И всё, что у вас связано со словом Зюден.
Липранди буквально жёг Пушкина своими чёрными глазами, страшно горящими на окровавленном лице.
«Придумайте что-нибудь, Француз, читалось в его взгляде. Придумайте же!»
Хотите что-то сказать, Александр Николаевич?
Раевский поднял белое лицо:
Вы знаете, что я буду молчать. И бить меня можете, сколько угодно.
Верю, турок попробовал вывернуть Александру Николаевичу руки тем же манером, каким вывернул их Липранди. Раевский, однако, выждав, когда лицо Исилая приблизится, из последних сил ударил врага лбом по носу. Исилай отшатнулся, схватившись за нос. Второй турок что-то крикнул и вскочил, поднимая ружьё.
Стой! Исилай поймал А.Р. за ноги и легко, как войлочную куклу, поднял над полом. Раевский громко застонал. Исилай потянул ещё, и плечи Раевского с жутким звуком покинули родные суставы.
Пушкин зажмурился, тщетно стараясь отключиться и не слышать, как шуршит по полу спина друга, уволакиваемого на пытку.
Эй, услышал он вдруг едва различимый голос из-за спины. Пушкин?..
«Волошин будет следующим, подумалось отрешённо. И он это уже понял».
Пушкин, выдохнул Волошин тише, чем ветер шуршал за окном. Стена
Помощник судьи бредил. Может быть, сошёл с ума от страха?
Из ямщицкой донёсся жуткий чавкающий удар и спустя секунду звук падения и приглушённый стон Раевского. А.Р. будет молчать. А из Волошина можно вообще всю душу выбитьон так и не поймёт, что происходит. Турок подбирается к Французу, хочет сломать его, заставить бояться. Надо признать, ему это удаётся. Зачем бояться, если изменить уже ничего нельзя? Но есть ведь и другой вопрос: а зачем сопротивляться страху?
Пушкин
Краем глаза Александр увидел, что так взволновало соседа: торчащая из стены щепка. Волошин неловко дрыгал связанными ногами, пытаясь зацепиться за щепку верёвкой.
Ещё несколько ударов; Раевский больше не стонал. Инапряжённые до предела чувства ни с чем не спутают этот звукобрывающийся скрип металла о металл.
Турок скрестил перед ним два ножа и чиркнул лезвиями.
А.Р. будет молчать. Даже когда ножи прорежут кожу
Пушкин вдруг отчётливо увидел самого себясидящего на полу со сведёнными за спиной руками, комнату, тела Карбоначчо и Бурсука, привязанного к люку Липранди, Волошина, ворочающегося рядом.
«Умираю, что ли?» подумал он.
Между нами и турком шагом семь, до окна четыре шага, до двери десять. Но зачем я об этом думаю, я же связан?..
Что-то было в этом видении, в этом запечатлённом улетающей душой плане. Что-то необычайно важное, но на первый взгляд неприметное.
Что же?! В груди Карбоначчо нож, но до него не дотянуться. На трупе гайдука нет даже кинжалаего забрал себе мерзавец-ямщик. Липранди еле дышит Мы с Волошиным
Пушкин!
Душа Александра зависла над столом.
Волошин всё шуршит ногами о свою щепочку. Стоп-стоп-стоп. Колени Волошина видны над перекладинкой меж ножек стола. Значит, он упирается в стену пятками, а ноги его согнуты в коленях.
Пушкин
Стена!
Раз, вслух сказал Пушкин.
Лже-ямщик повернулся к нему.
Какой вес выдержу? И как быстро смогу двигаться? Неужто думаю, что уйду от пули?
Два, (Волошин, думай о том же, о чём и я!!!)
И Волошин не подвёл, сжался, подтягивая ноги как можно ближе к себе.
Что-то сейчас творят с А.Р.?
Три!
Пушкин рванулся, натягивая верёвку, уже внутренне замирая от того, что стол так и не движется с места. И в это время сжатый, как пружина, Дмитрий Волошин, выплеснув силу, о которой он, скорее всего, и сам не подозревал, оттолкнулся ногами от стены.
Вперёд! Стол поднимается с одного конца, подброшенный выпрямленными ногами Волошинасколько пудов может поднять человек? Не думать об этом! разогнуться! нет невозможногостол переворачивается, повисая над спиной Пушкина, где-то очень высоко болтается Волошинножка выскальзывает из верёвки, спутавшей рукитурок поднимает головувперёд! всю злость, весь страх, всё отчаяние в этот бросок! стол готов обрушиться на голову, Волошин орёт, но руки его уже скользят по ножке вниз, и, наконец, веревка соскакиваеттурок стреляет навскидкусколько у нас там времени? Секунда ещё не кончилась.
Энное количество лет назад молодой Липранди дрался на дуэли со шведским офицером Бломом. Этот Блом был на голову выше и в полтора раза шире Ивана Петровича, человека вообще-то немаленького. И силы в шведе хватало с лихвой на ну, не десятерых, но уж наверняка троих таких, как Липранди. В придачу к этому шпаги из выданной соперникам пары были огромными, с длинной тяжёлой рукоятью и гардой, вполне подходящей шведу, но рука Липранди легко уместилась бы под ней трижды.
И вот, когда всё было уже решено, и раненый Липранди пятился, едва успевая защищаться, он разозлился. А когда Липранди злился, он мог поступить двумя способами: сесть писать в дневник новую страницу (это его всегда успокаивало) или убить к чёрту.
В очах у Ивана Петровича потемнело, а вновь зажёгся свет в то мгновение, когда рука Липранди, кажется, без участия своего хозяина отвела шпагу противника высоко вверх, клинок заскользил, высекая искры, по вражескому оружию, и громоздкая гарда шпаги Липранди с немыслимой силой врезалась в висок проклятого шведа. Швед выжил, но встать смог только на следующий день.
Так что Иван Петрович очень хорошо знал, на что способен человек, загнанный в угол. И сейчас, лёжа на крышке люка, Липранди открыл заплывающие глаза и увидел, как Пушкин, маленький и страшный, встаёт во весь свой потешный рост, поднимая на плечах и перебрасывая через голову громадный дубовый стол с привязанным к нему человеком. Что ещё произошло в этот короткий миг, Иван Петрович в точности не разглядел. Стол вдруг отделился от привязанных к нему людей и полетел в ямщика; тот выпалил в самую середину несущегося к нему тёмного прямоугольника, будто пуля могла остановить таран.
Ямщика смело и отбросило к стене. Ружьё выпало у него из рук и, ударившись об пол, выстрелило из второго ствола. Труп Карбоначчо содрогнулся, и на доски пролилось ещё немного крови.
Застонал, поднимаясь, пришибленный Волошин.
Знал Липранди и другое; то, о чём не любил рассказывать, вспоминая давнюю дуэль. После того, как Блом рухнул, выронив шпагу, Липранди под крики «bravo! bravo!» огляделся, величественно расправил плечи и свалился в обмороке рядом с поверженным шведом. В критические минуты тело отдаёт резервы, но и спрашивает потом втридорога.
Выбежавший из ямщицкой Исилай остановился, глядя на грозного маленького Пушкина, стоящего перед ним с искажённым лицом.
Сдавайся, скотина, сказал ему Пушкин и лишился чувств.
Прф, печально вздохнул Липранди, ворочаясь на полу.
Он прав, сдавайся, Волошин стоял, не обращая внимания на кровь, капающую с порезанного запястья, и целился в турка из дуэльного пистолета английской работы, украшенного серебряной вязьюжемчужины коллекции Карбоначчо.
«Однако»подумал Липранди, не подозревая, как далека развязка.
Не стреляйте, с трудом выдавил Пушкин. Его нужно в Кишинёв К Инзову
Зачем к Инзову? удивился Волошин.
Нам не суждено узнать, что мог бы ответить Пушкин, ибо произнесённая фамилия генерал-губернатор вызвала неожиданные и роковые последствия.
Атаман Кирилл Бурсук получал удары и похлеще. Жизнь вообще часто и с удовольствием била его по голове всем, что окажется поблизости: кулаком врага, доской, камнем, низким потолком, бутылкой, а теперь ещё и ядром. Очнулся атаман лёжа в неудобной позе, без кинжала и с болью в голове. Само по себе, ничто из этого не улучшило ему расположения духа, так в добавок первым, что услышал Бурсук после возвращения в мир живых, были слова:
Зачем к Инзову?
«Инзову! Инзову!нзовувувуу!..»медным дрожащим эхом прогремело в ушибленной голове атамана. И, ещё не обретя способность мыслить, но преисполнившись жаждой мести, Бурсук вскочил на ноги, схватил лежащий неподалёку карабин и, широко размахнувшись, снёс прикладом Волошина, имевшего несчастье произнести слово «Инзов». Слово это было для гайдука с недавних пор связано исключительно с разочарованием и предательством.
«Однако»снова подумал Липранди, когда Волошин вылетел из его поля зрения.
Воспользовавшийся этим Исилай тотчас поднял пистолет и, пинком отшвырнув подползающего к нему Пушкина, первым делом выстрелил Бурсуку в лоб. Брызнуло алым; с комода поднялась пыль; замявкал, прячась куда-то под кресло, всеми позабытый Овидий.
В наступившей тишине звонко и безумно прозвучал свист далёкого наяпастушьей флейты, разносимый над влажными полями на вёрсты вокруг: «Фу-у, фу-у, фу-у фу-фу-фу-фу»
В голове у Черницкого вертелся прилипчивый странный мотив, и статский советник напевал его неслышно, одним дыханием.
Фу-фу-фу, сопел слегка простуженный Черницкий. Фу-фу-фу-фу-фу-у
Давно этот Рыжов с вами говорил?
Нынче утром, (фу-у, фу-у)
Начальственное лицо, пред коим вновь предстал статский советник, вытянуло из прибора перо и смяло его в пальцах.
Что делать Что делать, друг мой. Никто в нашей бедной стране ещё не получал прививку от логики. А умерло от неё уж немало.
Распорядитесь и его?..
Считайте, что уже распорядился. А что вы так смотрите? Или мы с вами не знали, что может случиться? Француз рискует, Рыжов рискует («Фу-фу-у фу-у»думал Черницкий, глядя, как гибнет перо в начальственном кулаке). Что могли, они сделали. Пора покончить с обоими.
Когда приступать-с?
Сегодня, Черницкий, а то покамест вы будете начальственное лицо задумалось, измышлять Убейте Рыжова нынче же, и дело с концом.
Глава 10
Давным-давнокто такой Зюден? последнее откровение А.Р. - армия Инзовак цыганам!
Укрась же, о дружба, моё песнопенье,
Простое, внушённое сердцем одним.
Октябрь 1791 года, б е з п о с т о р о н н и х:
Незадолго до того, как мне исполнилось двадцать три, дошла до меня весть о кончине моего названного отца и первого воспитателякнязя Трубецкого.
Меня вызвал лично генерал Юрский, с которым я, благодаря объединяющей нас тайне, к коей оба мы сделались причастными в Храме Креста и Розы, состоял в отношениях более дружеских, нежели служебных.
Можешь выпить, штоф уже стоит на столе перед генералом. Красное оживленное лицо Юрского говорит о том, что тризну по Юрию Никитичу Трубецкому он начал справлять без меня. С князем он не был знаком. Видно, для того я ему и нужен, чтобы оправдать возлияние. Помянем Юрия Никитича, царстве ему небесное, добрый был человек.
А сам-то ты веришь, что понадобишься когда-нибудь? спрашивает генерал. Глаза его по-хмельному влажны.
Не дай Боже, отвечаю ему.
То-то же, неведомо к чему говорить Юрский и наливает вновь. Проходить минута, и он добавляет. А я теперь знаю, кто ты таков.
Кто я таков?
Юрский кладёт передо мною маленький серебристый ключ.
Покойник, говорят, велел передать тебе перед смертью.
Я беру ключ и пытаюсь догадаться, что сие должно означать. Вспоминаю вдруг о медальоне, висящем у меня на шее вот уже третий год. Генерал кивает, видя, как я сую руку под воротник.
Упокой, Господи, душу раба твоего Юрия Трубецкого, в который раз повторяет генерал и опрокидывает стакан. Штоф пустеет. Ну, признайся, ты мечтал о новом мире, о котором твердили эти блаженные? блаженными он именует моих наставников-Розенкрайцеров.