Ваш Инзов, уж на что окутан тайной, позаботился о сохранении исторических документов о себе и своём ордене. А что вы напишете? «Солнце вышло, птица спела, я десятый раз влюбился. У неё во-от такие уши, чтобы слушать мои басни».
Пушкин не выдержал и расхохотался, но ответить Ивану Петровичу не успел. Коляска остановилась, и Александр, забыв о разговоре, стал высовываться, чтобы узнать, в чём дело.
Впереди на дороге стояла каруца, гружённая какими-то ящиками и свёртками. Рядом, держа под уздцы пегую кобылку, нервно топтался высокий тонкий человек с длинными седеющими волосами.
Excusez-moi, messieurs, прокричал он, морщась от налетевшего ветра. L» auberge est-elle loin?
Спешим, крикнул в отвеет ямщик. Сойдите с дороги, я важных господ везу.
Je me suis perdu, тонкий человек выпустил поводья и побежал к коляске, приговаривая что-то, как сперва показалось Пушкину, на латыни.
Итальянец! воскликнул Липранди и, свесившись из коляски, стал отвечать на том же языке, впрочем, особенной перемены в звуках, издаваемых Иваном Петровичем, никто посторонний бы не заметил.
Смотри-ка, Раевский смотрел из-под очков ясными глазами, будто и не спал только что. Кажется, они понимают друг друга.
Оказалось, что Джованни Карбоначчо едет в Кишинёв, и едет один, поскольку по дороге повздорил с кучером, не говорящим ни на одном из известных пассажиру языков. В конце концов Джованни попробовал объясниться жестами и случайно ударил ямщика по носу. Тот не пожелал мириться с таким обращением и убежал, а сеньор Карбоначчо остался один в незнакомой местности.
По этой дороге вы доедете до Кишинёва, объяснил Раевский по-французски. Ещё пару часов езды ваша лошадь выдержит. Другое дело, как вам быть без кучера?
Никаких часов езды, ужаснулся Карбоначчо. Через несколько минут сюда дойдёт дождь, а мне нужно укрыть груз. Ради Бога, я сам готов промокнуть, но только пусть bagaglio будет в сухости.
Дождь, Пушкин поглядел на грозную фиолетовую массу, сгущающуюся над лесом. Дождь и нас застигнет. Эй, позвал он ямщика. Успеем до дождя на станцию?
Успели бы, кабы не стояли тут, отозвался ямщик. Сейчас свернём на тракт, а там до почты близенько.
Ну так давай.
Che succede? беспокойно поинтересовался итальянец.
Можете поехать за нами и переждать дождь на станции. Но имейте в виду, вас там задержат и не выпустят до тех пор, пока ваш ямщик не вернётся. А если он пожалуется смотрителю, с вас спросят штраф за избиение.
Пусть задерживают, Карбоначчо махнул рукой и стал забираться в телегу.
Н-но-о, шевелись! над лошадиными спинами свистнул хлыст, Джованни тоже что-то крикнул своей кобылке, и два экипажа всё быстрее покатили туда, где дорога вливалась в широкий почтовый тракт; а позади на горизонте уже сгущалась муть, и первый дальний гром налетел прибоем на дрогнувшие верхушки елей, и воздух потемнел от несущегося вслед за повозками ливня.
Скорее, сеньоры, ради всего святого, скажите этому человеку, чтобы он поторопился.
Липранди усмехнулся и заговорил по-итальянски: видимо, объяснял сеньору Карбоначчо, что торопить смотрителябессмысленнейшая затея. Джованни, распластавшийся на своих ящиках, только прорычал что-то сквозь зубы, когда смотритель, бросив в его сторону холодный взгляд, перешёл к коляске. Всё вокруг полнилось дождём. Овидий высунулся из воротника Александра, получил по носу каплей и с отвращением уполз назад.
Промокнет, трагически стенал Карбоначчо, вытаскивая зажатые между ящиками длинные свёртки и волоча их на крыльцо.
Что у вас там? А.Р., не замечая текущей по лицу воды, шёл за итальянцем через двор.
Ружья, откликнулся на ходу Джованни.
Раевский присвистнул.
Джованни Карбоначчо, не преуспев в торговле на родине, ехал попытать счастья в здешних краях. В ящиках, заполнивших его каруцу, лежали, как рыба, пистолеты всех видов, угрями вытянулись стволы ружей, расставляли клешни, подобно крабам, щипцы для литья пуль, кальмарами громоздились в тесноте пороховницы, и всё этопромасленное, натёртое воском, вычищенноенужно было доставить в Кишинёв, уповая на то, что местный народ, не избалованный разнообразием оружейного рынка, поспособствует быстрому обогащению сеньора Карбоначчо ив отдалённой перспективеего возвращению в Италию в более выигрышном, нежели при отъезде, положении. Это он рассказал, пока перетаскивал свёртки в дом, решительно отказавшись оставить их вместе с ящиками на конюшне. Теперь он расставлял оружие рядами вдоль стены, бережно протирал стволы суконкой, и, казалось, о чём-то с ними разговаривал.
Лошадей сменю после грозы, смотритель оторвался от журнала, куда выписывал подорожные. Крытых экипажей всё равно пока нет.
Кучер, пообещав поглядеть, не вернулся ли беглец итальянца, ушёл спать в ямщицкую.
Задержимся на час, может, чуть больше, Раевский, придвинувшись к камину, развернул на столике карту. Ночью будем у границы Пушкин, у вас есть табак? Мой отсырел.
Мой тоже.
Прфпп!!!
Иван Петрович не взял с собой кисет. Кто-нибудь, позовите этого лентяя и спросите табаку.
У меня, ваше благородие, имя имеется, отвечал смотритель, выходя из сеней. Кондратий Облепиха, если угодно-с.
Вот и принесите нам, дорогой Облепиха, сухого табаку. Monsieur Carbonaccio, vous fumez?
Итальянец помотал головой и выложил на полу оставшиеся четыре пистолета.
Моего возьми, раздался хриплый голос из кресла, стоящего на другом конце комнаты. Кресло развернулось, и в нём обнаружился маленький, но крепкий старик с сердитым лицом, весь обмотанный какими-то перелатанными тряпками, но с роскошным кинжалом, заткнутым под грязный кушачок.
Прфрхрх, потрясённо прошептал Липранди. Хршфрфр фрхфрх!
Господь всемогущий, так же шёпотом перевёл Пушкин Раевскому. Да ведь это Бурсук, его по всей Бессарабии ищут.
Как хочешь, старик забил короткую глиняную трубочку и стал щёлкать огнивом. Мой тутун лучше, чем найдёшь у хозяина.
Не подходите к нему, сдавленно зашипел Кондратий Облепиха, вернувшийся в дом. Его старенькая шинель вымокла так, что в ней легко можно было захлебнуться. Я вам дам табаку. Это гайдук, талгар. Он чуть меня не зарезал, и сказал, что если я дам ему переночевать, то мой двор не тронут при следующем налёте. Вон, немец ваш к нему и близко не суётся (немцем смотритель отчего-то называл Карбоначчо).
Ещё через двадцать минут гостевая комната почтовой станции выглядела следующим образом: Раевский, молча разглядывая карту, сидел у камина; Карбоначчо, восхищённый встречей с соплеменником, объяснял Липранди устройство нового типа английского ружья, доселе в России неизвестного; Пушкин и Бурсук, устроившись друг напротив друга и укрывшись одинаковыми пледами, курили и обменивались вполне доброжелательными взглядамиПушкин впервые видел настоящего гайдука, а старик впервые видел чиновника, носящего в воротнике кота. Станционный смотритель то возился с самоваром, то, завернувшись в шинель, уходил на конюшни.
Голоса Липранди с Карбоначчо странною мелодией соединялись с шумом ливня, потрескиванием камина, жестяным боем капель о дно ведра, подставленного под прореху в крыше, близкими раскатами грома и дыханием простуженного Облепихи.
Воспоминания о разговоре с П.И.Пестелем, приехавшим в Кишинёв седьмого апреля и девятого апреля нашедшего время для встречи с Пушкиным в заброшенном, но буйно цветущем саду у южной окраины города (привидевшиеся Пушкину в полусне в промежутке 18.0318.11 на почтовой станции во время дождя):
Не боитесь гражданской войны?
Война, разумеется, будет. И кем бы я был, если бы слепо верил, что революция обойдётся малыми жертвами. Вы говоритестрашно ли мне убивать своих же товарищей, потому лишь, что они останутся монархистами? Или страшно ли мне проиграть? Первое мне отвратительно, но при этом и неизбежно. Второгонет, не боюсь.
Я скорее говорил о суде, который вас ждёт. Каково будет остаться в веках
С руками в крови? Я принимаю это ради того, чтобы руки были чисты у пришедших после меня. В это верил покойный Крепов, верят мои друзья, видите, я не одинок.
А чего боитесь?
Хочется ответить: ничего я не боюсь. (смеётся) Конечно, пугает многое. Пуще всего боюсь высшего суда. Кто-то назовёт меня героем, приведшим страну к новой эпохе, кто-то скажет, что я запустил в России кровавую мельницу, смоловшую много жизней. Всё это верно в какой-то степени. Но если я предстану пред Богом Всем сердцем, Пушкин, я жажду остаться материалистом в материальном мире, остаться спорной фигурой в истории, нерешённым вопросом моих счастливых потомков. Но разум говорит мне: и ты умрёшь, и если есть Бог, ты ответишь единожды за всё и станешь не вопросом, а ответом, последним и неоспоримым. И как ни хочется мне верить, что у меня есть лишь земная жизнь и земной суд, я допускаю возможность продолжения, и его я да, боюсь.
Противную сторону не оправдываете?
Ну вот смотрите, я, конечно, во многом понимаю и могу оправдать монархию. Хотя вы уже, наверное, записали меня в радикалы. Я знаю, что сначала многое будет хуже, чем сейчас. Но этого не хватит, чтобы я отказался от замысла, в котором вижу правду. Князь Крепов очень любил это повторять, а теперь скажу я, такой интересный вопрос: знает ли крепостной о своих страданиях? Нет. Это знаю я. Предложи ему гражданские праваон откажется, он не привык. Но я знаю причину и этого. Наш народ не умеет оценивать, понимаете? Он не связывает власть, ну я обобщу, благо, в нашем абсолютизме это незаметно получается: не связывает царя с понятием профессионал-непрофессионал. То есть царь не может быть способным к управлению, или неспособным. С ним как с Богомтакой есть, всемогущий, а если о нём плохое подумать, то он накажет, как детей пугают, да? Вот наши цари научились использовать этот приём. Кто любит царя, кроме его близких родственников? Ну вот вы мне скажитекто? Я имею в виду: не одобряет, не осознанно поддерживает, не соглашается с его политикой, а просто вот любит, как человека только. За то, что он весь такой. Любит царя только прощённый преступник. В этом самая суть любой подлой властизаставить нас с рождения чувствовать себя прощёнными преступниками.
А вы сделаете всех знатоками политики?
Это, конечно, невозможно. Я покажу, что нет царя, а есть президентполитическая фигура, которую нужно оценивать. Которая не «даётся свыше», а является отражением народной воли. Не воли, которую я сам себе представляю, а той, которую народ сможет без страха высказать. Я даю выбор, которого раньше не было. Уберите этот ваш анахронизм (закрывает камеру ладонью).
Есть ещё какие-то планы на меня?
Пестель остановился у заросшего диким стелющимся виноградом забора.
Пока никаких. Живите мирно, наблюдайте. В июне будет собрана армия, Пестель погладил шершавую ветку айвы и отряхнул ладонь от сора и муравьёв. Если к тому времени Ипсиланти с Владимиреско одержат хотя бы одну крупную победу, греки и все, кто поддерживает их, будут и на нашей стороне.
Когда же революция?
Соответственно, Пестель боролся с одышкой. Начало июля, по моим расчётам, подходящее время.
Слишком скоро.
А когда ожидаете конец войны?
Павел Иванович шёл вглубь сада напролом, не заботясь о репьях, цепляющихся за штаны, и лепестках, осыпающихся на плечи.
На то не наша воля, сказал он, приминая ногой хрустящий побег.
Александр, прежде общавшийся с Пестелем только в тульчинских апартаментах и очень недолго, теперь почти с восхищением глядел на низенького, вечно охрипшего и запыхавшегося офицера, излучавшего какую-то грозную силу и не стыдящегося идти через колючие кусты, как мальчишкапросто потому, что этот путь короче.
Бело-розовый сад плыл вокруг них, сливаясь в рябь, как зеркальный лабиринт.
Пушкин проснулся, когда в сенях что-то загремело, и послышались негромкие, но смачные проклятия. Смотритель закатил глаза и зашаркал на звук.
Ещё один, констатировал Раевский. Будет тесновато.
Вошёл мужчина лет тридцати пяти, в обвисшей от воды широкой шляпе, плохо выбритый и продрогший.
П-приветствую, не заботясь о грязных следах, он прошагал к камину и рухнул на шаткий табурет возле Раевского. Ф-фу, до чего холодно П-позволите? Вошедший снял мокрый сюртук и придвинулся почти вплотную к огню. Его знобило.
Во-ло-шин, смотритель вписывал фамилию в журнал. Помощник судьи за какой надобностью?
Прежний помощник умер желудочной болезнью, Волошин с интересом взглянул на карту в руках Раевского. Еду на смену, поскольку владею молдаванским языком. Хороший табак, он принюхался и, повертев головой, остановился на Орбанжи. Не угостите?
Гайдук, бандит, мне угрожал, не берите, затараторил Облепиха, хватая Волошина за руку.
Шутите? Нет, это такая шутка? ВыКирилл Бурсук? Волошин, чуть не опрокинув табурет, вскочил и подбежал к старику. Гроза кишинёвских купцов, живой и здоровый!
Вас не обижу, Бурсук поёрзал в кресле и вынул откуда-то из-под своих многочисленных покровов серебряную табакерку. Угощайся, фрате, пока я не пожалел.
Прпр-пр-фр-прф, неожиданно сказал Липранди.
Иван Петрович говорит, что сам не имеет ничего против общества господина Бурсука, но напоминает господину Волошину, что приняв услугу, он тем самым невольно поддержит и способ, э
Фрп.
Самообеспечения, коим руководствуется господин Бурсук. Как государственный служащий, Иван Петрович не смог бы позволить себе участие в делёжке того, что получено неодобряемым в государстве методом.
Я никому не дарю табакерку, возразил Бурсук. Тутун я растил сам и предлагаю от чистого сердца.
Несколько минут было потрачено на спор: при условии, что совместное времяпрепровождение с разбойником без его последующей выдачи властям не будет считаться соучастием, не станет ли таковым получение от разбойника даров в виде собственного его, разбойника, табака из краденной табакерки. Победила никотинозависимость.
Вот я, говорил отогревшийся у камелька Волошин, закуривая, помощник судьи, то есть представитель системы, от которой вы уже без малого десять лет пытаетесь скрыться, (Бурсук важно кивал). По закону я обязан немедленно скакать в город и доложить о нашей встрече или, если хватит смелости, арестовать вас тут. Вместо этого я сижу с вами и курю ваш табак, и после мы разъедемся каждый своей дорогой. Кто скажет, почему?
Потому, что Кирилл Спиридонович бывалый гайдук, и весь дом забит оружием, а у вас даже ножа с собой нет? предположил Пушкин.
И это, безусловно, тоже. Но ещё, господин Тушкин
Пушкин.
Ещё потому, что я не на службе. И дело не в том, что мне не заплатят, а в том, что я просто не нахожусь в том состоянии, когда считаю себя обязанным строго исполнять закон. Поверьте, если бы мы встретились в зале суда
Бурсук переложил трубку в левую руку, а правой показал Волошину внушительную фигу.
Quod erat demonstratum, ничуть не обиделся Волошин. Пока же мы с вами оба в неслужебном положении, ничто не мешает нам быть друзьями.
К шуму грозы прибавился новый звук: хлопки, сопровождаемые кислым запахом дыма. Это Карбоначчо демонстрировал Липранди эффективность различных навесок пороха. Облепиха пытался сделать замечание, но получил от Липранди столь жутко звучащую отповедь (в действительности вполне корректно высказанную, но поглощённую и преобразованную коварными усами Ивана Петровича), что мгновенно заткнулся и больше к итальянцам не приставал.
Узнав, что Пушкинпоэт, Волошин восхитился почти так же, как при виде Бурсука, и стал расспрашивать, как и что нынче пишут. Видно было, что Волошину безразлично, о чём говорить. Служба научила его ладить или, по крайней мере, пытаться ладить со всеми, с кем предстояло проводить время, чтобы не быть нечаянно битым. Вблизи Пушкин понял, что Волошин старше, чем казался сначала: на лбу и под глазами сделались заметны морщины, в волосах проблёскивала седина, а правое веко иногда чуть подёргивалось от тика. Дмитрию Волошину было где-то около сорока.
Испытывая к случайному спутнику искреннюю жалость, но не в силах справиться с раздражением, Пушкин предложил ему присоединиться к лекции Карбоначчо об оружии.
Боюсь, я совсем не умею по-итальянски, откликнулся Волошин. Правда, и молдаване говорят будто на итальянском диалекте. Интересное ружьё, он пощёлкал по стволу карабина.