Мне было хорошо и спокойно. Мелочи жизни, копошение буден, Бруты, Виивсё осталось за коробчатым задком «Неоплана», теряясь в извивах поземки. Скорый поезд нес меня, баюкая, частя перестуком колес, а уже завтра я окунусь в московскую круговерть Сказка!
В окне смутно отражалось мое лицо, подведенное пьяненькой улыбочкой. Это все соседка с верхней полкиНаташа, кажется Или Даша? Надо же, говорит, уходящий год проводить!
Без двадцати уже! разнесся по проходу высокий, звонкий голос Наташи или Даши. Готовность номер один!
Есть, товарищ командир! добродушно забасил попутчик с боковушки, Павел или Петр. В общем, на «П».
А вот и сама соседушкав теплом халатике и лохматых тапках с помпонами. Шествует, хватаясь за поручни локтями, чтобы не цеплять заразу ладошкамикачается под ручку с вагоном
Длинные струящиеся волосы небрежно оплетены золотистым «дождиком», глаза блестят, пухлые губки то и дело в улыбку складываются Хороша, чертовка!
Антон Ой! девушку шатнуло. Постелишь мне, ладно?
Ладно, сказал я покладисто, и тут же засомневался, расхрабрившись под хмельком: Вдвоем на верхней полке? Чревато. Лучше у меня внизу
Я вот тебе дам! строго погрозила мне соседушка, а затем, уловив шальной второй смысл, покраснела. Да ну тебя! Говоришь, что попало!
Я молитвенно сложил ладони.
Больше не буду!
Ла-адно, прощаю, затянула Наташа или Даша, по-девчоночьи важничая. Подходи к первому купе, наши все там будут.
Так точно! перенял я армейский формат Петра или Павла.
Провожая глазами девушку, я оценивал вприглядку ее фигуру, а заодно завидовал наташиной или дашиной открытости. «Наши все» это попутчики, с которыми она уже успела познакомиться. Скоро у первого купе весь вагон соберется
Я опустил узкую «девичью» полку и раскатал свернутую постель. Бельишко сама пусть, раз не хочет вдвоем
Поднатужившись, достал матрас с третьей полки и расстелил внизу, своему одинокому организму. Вдруг мысли о суетном покинули меня, упорхнув, как спугнутые птицыприминая постель, уселся Брут. В стильной спортивке он выглядел обычным пассажиром. Вагона СВ.
В-вы? выжал я, оплывая ужасом.
Мы, невозмутимо подтвердил Федор Андреевич, и слегка раздвинул губы в мефистофельской улыбке. А чего это ты сбледнул, Антоний? Садись, перетрем за жизнь
Я медленно опустился, нащупывая диванчик задницей. Сердце билось глухо и часто, попискивая в ушах и затемняя свет. Отстоявшиеся страхи взбаламутились, а недавняя боязливая радость смерзлась, как дерьмо в стужу.
«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Брут, и подавно уйду!» крутилось в голове. Тут и сказочке конец»
Глянув на Петра или Павла, буржуин непринужденно кивнул ему:
Спасибо, свободен.
Петр или Павел дисциплинированно удалился, а на губах Брута заиграла насмешечка.
Ну, что, герой-любовник? Побазарим? порывшись в кармане, он достал конфету в блестящей обертке, с шелестом развернул ее и сунул в рот. Жнаеш, а ведь Шветка на тебя жапала На тебя! Предштавляеш, как любов жла? Ум-м «Минотавр» покачал головой, жуя и причмокивая. Вкушно! И что ты думаешь? Пока выбирал, как мне вас дрючить, целую коробку слопал! Зато выбрал. Я вас, попугайчики мои ощипанные, разлучу! Вот и всё. Супружницу мою безутешную в этом времени оставлюпущай рыдает, я ей тазик куплю, а тебя, Антоний, зафутболю в самый застой! Брежневский, я имею в виду. Вот и всё. Не веришь?
Верю, каркнул я пересохшим горлом.
И правильно делаешь, Федор выудил знакомый серебристый смартфон, покачал его на ладони, а затем вытянул руку и сунул гаджет ко мне в карман. Пусть пока у тебя побудет, потом заберу, хе-хе Психоматрицу я еще в редакции снял, а минут через десять он глянул на часы «Лонжин». Ровно через шесть минут эта твоя «душка» угодит в одна тыща девятьсот семьдесят третий нет, пока еще семьдесят второй и вселится Ну-у Не знаю даже, в кого. В такого же, как ты, чмошника, или в бомжа, в алкаша, в старика-инвалида В той локации выбор скуден. Вот и всё. А неодушевленная «тушка» останется здесьзавалится на пол, наделает в штаны Будет ножками сучить и мычать. Прикинь? Но ты не волнуйся, все будет хэппи-энд! Наташа проследит, чтобы Антоху Чернова срочно сняли с поезда и поместили в специализированное учреждение Вот и всё. Глядишь, через месяц-другой на горшок ходить научится Антоша, ложкой кушать и выговаривать букву «Р» притушив глумливую ухмылочку, Брут закатал рукав спортивного костюма, открывая маслянистое сияние золотых часов. О! Пора, мой враг, пора. Посидим на дорожку!
Буржуин дурачился, получая огромное удовольствие от своей затеи. Отсев на боковое сиденье, он то и дело кривил губы в беглой усмешке. И этот гримасничавший «минотавр» стал моим последним видениемвокруг вскрутился бесшумный вихрь, темные и светлые полосы завились туманными, рваными обручами, скрещиваясь и распадаясь. И бысть тьма
* * *
Перевалившись набок, я сел, помогая себе руками. Обождал, пока сердце угомонится, и встал, сжимая костлявые кулаки. Меня не тянуло в «светлое прошлое», но вот он я, весь тут. «Жизнь дается лишь дважды»?
«Ладно, согласен. Куда ж деваться? суматошные мысли сливались в «бегущую строку». Что ни делается, все к лучшему, верно? Разве не так?»
Я устало опустил плечи, сникая, и тут же выпрямился, зло одергивая себя: хватит страдальца изображать! Чего ты лишился в будущем, мальчик-попаданчик? На вопрос «кого?» отвечать не стоит: ты здесь, Светланатам, а между вами непреодолимая пропасть лет. Забудь.
Все твои потериэто старая отцовская двушка, но ты разменял ее на огромную страну! Гордись! Проснись и пой.
Что ты видел, Антон Чернов, в своем тусклом и пустом житии? Тебя шугали в школе и чморили в армии, ты всю свою никчемную жизнь пробоялсягопников, девушек, начальников, старослужащих Ну, так и не казнись, не кляни Брута. Может, он нечаянно сотворил добро, тебе желая зла? Дал тебе шанс, Антон Пухначёв отныне и присно, попаданец ты хренов!
Бросай пить и трусить. И хватит уже в чмошниках состоять! Вкалывай, как проклятый, днем и ночью, «за себя и за того парня», но добейся всегоденег, славы, женщин!
Мещанские хотелки?
Ну и пусть! с силой вытолкнул я.
И отправился на физиопроцедуры.
Глава 2
Москва, 22 января 1973 года. Разгар дня
Бельишко я твое постирала, погладила, домовито суетилась Сергеевна, выкладывая китайскую «Дружбу» с начесом.
Спасибо! обрадовался я. Залезать в чужие кальсоны жуть, как не хотелось, но эти хоть чистые. И что бы я без вас делал!
Да ладно! засмущалась хлопотливая санитарка, отмахиваясь, и заново всполошилась: Ой, ты ж документы не забудь!
В слове «документы» Марья Сергеевна ставила ударение на второй слог, и это звучало как-то по-родственному, что ли, словно у бабушки в гостях.
Вот паспорт твой пять рублёв мелочь ключи портсигар
Кивая, я раскладывал имущество Пухначёва по карманам, и тут сердце дало сбойпростодушная Сергеевна передала мне серебристый гаджет, «подаренный» Брутом.
Как он здесь вообще оказался? Моя психоматрица, мой комплекс нейронных состояний или Да как ни извернись, обзывая душу «по-научному», она всего лишь информация! Но смартфонматериальный объект. Он-то как попал в прошлое?
«Сделай лицо попроще, мелькнула трезвая мысль, что ты вообще можешь знать о времени? Два часа по радио пропикаловот и все, что тебе известно!»
Кивнув, я небрежно сунул «портсигар» в нагрудный карман заношенной офицерской куртки на овчине, и обул знаменитые войлочные ботинки «прощай, молодость». Готов к труду и обороне.
Ну, все, Марь Сергевна, до свиданья!
Смотри, не пей больше, проворчала санитарка. А то доиграешься!
Всё, завязал я с этим делом!
Ну, ступай, ступай
Заглянув в ординаторскую, обставленную парой продавленных диванов да шкафчиками, я никого из врачей не застал, зато повсюду висели их портреты, рисованные карандашомцелый альбом извел на медперсонал.
Строгий Андрей Евгеньич, отпустивший чеховскую бородку, моложавый Николай Егорыч, не удержавший пышный чуб под белой шапочкой, бойкая Ирина Витальевна с полными губами, таившими улыбку
Мне страшно повезло с реципиентоми глазомер у него оказался в порядке, и чувство цвета, и понимание формы, и пространственное воображение, и твердость руки. Недели две я маялся, приучая сучковатые пальцы алкаша работать с рисунком, подтягивал моторику, но талант не пропьешь! Рука слушалась все лучше, штрихи ложились все уверенней, легче. Я перепортил кучу невзрачной упаковочной бумаги, исписал три карандаша «Тактика», зато обрел покой, как тот скряга, что нашел свой потерянный и оплаканный золотой. Ведь художествоэто все, что у меня есть.
До свиданья, сказал я, обводя глазами портретную галерею.
Натянул на русый «ершик» лыжную шапочку, и зашагал прочь.
* * *
Три недели в больницеэто бесконечное круженье между палатой, туалетом, столовой и процедурным. Выписка обрывала скучную карусель, отпуская в Большой мир. Мир 1973 года.
Привыкнуть к новой реальности, принять ее как данность, было непростопамять вязала к «родному» будущему. Валяясь часами, я поневоле сравнивал «прекрасное далёко» с «советской действительностью». Прикидывал, взвешивал
С обеих сторон хватало и плюсов, и минусов. Тянуло, сильно тянуло порыться во всемирной помойке Интернета, а мне предлагали бубнёж «Ленинского университета миллионов»
«Зато как одуряюще пахли больничные, общепитовские котлеты! плеснули энтузиазмом мысли. Да и толку в тех сравнениях»
Правда, что Текущее время плескалось всюду, проникая даже в мои сны. Напористое, оно бубнило на волне «Маяка», шелестело страницами «Комсомолки», завивалось сизым дымком «Беломора», накатывало поджаристо-ржаным духом «Орловского» за шестнадцать копеек буханка.
Настоящее пропитывало меня, как водаиссохшую почву. Я даже начинал боязливо прислушиваться к себене прорастает ли доброе и вечное, занесенное советскими ветрами у излета эпохи?
«Не пугайся, быдло креативное, отразилось в голове, до «ватника» тебе еще расти и расти!»
На «Новослободской» я украдкой заглянул в паспорт Пухначёва, зеленую книжицу с серпастым-молоткастым. Он то есть, я? родился в сорок шестом, значит, ему то есть, мне? сейчас двадцать семь. На восемь лет младше «подсаженной личности»! Это плюс. И здорово, что зовут нас одинаковоне надо переучиваться на другое имя. Хотя все девчонки берут фамилию мужа, и ничего. Бывает, что и не по одному разу. Но вот прописан мой тезка в коммунальной квартире И это минус.
Я вышел на «Арбатской», медленно погружаясь в неведомое мне бытие, как тот робкий купальщиксначала ногу вытянет, пальцами воды коснется, затем по щиколотку войдет По колено По пояс Плеснет на грудь Занырнет с головой
Пока что самым сильным впечатлением стал удивительно спокойный ритм жизни в столице СССР. Никакой беготни на тротуарах и пробок на улицах.
Полвека спустя в Москве даже ночью толчея, а тут Лепота! Не спеша и не обгоняя, проехал красно-белый интуристовский «Икарус», ему навстречусалатового цвета «Волга» с шашечками и желтый милицейский «луноход» с синей полосой вдоль по кузову. Прокатился серый «газон»-хлебовозка Вот и все дорожное движение.
Я покачал головой, не узнавая столицу. Как будто накрашенная эскортница, «такая вся в дольче-габбана», вернулась домой, умылась, накинула простенький халатики обернулась милой, стыдливой девчонкой. Эту Москву я только в старом кино видел
Вон, наискосок за почтамтом, к высотке жалась церквушка, словно робкая матушка к вымахавшему дитяти. У подножия следующей башни игриво зазывало кафе «Ивушка», а между ними пластался «Дом книги»
Ой-ё-ё-ёй! разнесся тонкий крик. Рятуйте!
Бабуська, ковылявшая впереди меня, рылась в сумке, да видать, не учла коварство ветрарезкий порыв стяжал у нее сотенные, взметнул их с разбойничьим посвистом, закружил желто-коричневыми листьями.
О-о-о! взвился следом надрывный стон.
Домохозяйка в безвкусном пальто и жуткой шапке-папахе засеменила, хищно подкрадываясь к добыче, и ловко выхватила из воздуха реявшую банкноту.
Держите, буркнула, разом снисходя и сожалея.
Ой, шпасибо, доченька!
Лови! Лови! азартно кричала парочка студентов в куцых курточках, «утепленных» свитерами крупной вязки. Серый! Во-он, прямо над тобой!
Скача по тротуару, они ловили порхавшие сотенные.
Есть! Ого! Две!
И я две! Вот, вот! Есть!
И тут я углядел самую «хитрую» банкнотустелясь над серым асфальтом, отмеченным снежными лепешками, она шла на бреющем, трепеща номиналом. Скользнула за бровкуи резко набрала высоту. Закружилась в вихре, поднятом «каблуком» из рода «Москвичей» и стала бессильно опадать.
Можно было спокойно досмотреть это кино, фланируя мимои дальше. В будущем я бы так и поступил, но меня несло иное время.
Замахав руками наезжавшему «ПАЗику», выскочил на проезжую часть, корячась в далеком от изящества пируэте. Хоп! И сто рублей крепко зажаты мерзнущими пальцами.
Короткой трелью отозвался милицейский свисток. Я, ругая себя за «активную жизненную позицию», протянул улетевшие деньги счастливой старушке.
Ой, шпасибо! причитала она, шепелявя беззубым ртом. Ой, шпасибо! Это ж я деду на телевижор
А студентики уже наседали на милиционера, с жаром расписывая охоту на ассигнации, вырвавшиеся из бабкиного кошелька. Человек закона добродушно козырнул старушенции:
Не теряйте больше, гражданочка
Я сразу успокоился, повеселел даже, минуя «Прагу» и роддом. Обычное правило жизни в «нулевых»: «Не спеши творить добро, чтоб не накликать зла» нарвалось на исключение.
Мои веки дрогнули, щурясь. Солнце закатывалосьи высвечивало сизые тучи с изнанки, било лучами навылет, отражаясь в окнах домов-«книжек».
Я задержался у «Печоры», любуясь перепадами света. Причудливая игра сдержанных зимних красок завораживала. Недавно расплывчатые в скудном сиянии, как водянистая акварель, они вдруг прописывались глубоко и резко, словно в беспощадный летний полдень.
Узким переулочком я сквозанул к Арбату, будто смыкая город с деревней. После хлопотливой суеты проспекта Калинина, переход к провинциальной неспешности утешал контрастом. В нарядной толпе не чувствовалось буднего напоралюди скорее проминались, чем спешили по делам.
Поозиравшись, я недоверчиво оглядел громадный «Дом с рыцарями», похожий на замок то ли в псевдоготическом, то ли в неоготическом стиле.
«Это здесь, что ли, мое ПМЖ?» шмыгнула боязливая мыслишка. Я торопливо сверился с паспортом. Вроде все правильно«Москва, ул. Арбат, д. 35».
С самым независимым видом я вошел в парадное.
Подъезд до сих пор хранил дореволюционное роскошествомраморные лестницы и зеркала, фрески на потолках и витражи в окнах, дубовые перила да литые решетки. Классика!
Лифт работал, подняв меня на четвертый этаж. Потертая дверь квартиры напоминала дряхлую княгинюшку, вынужденную переквалифицироваться в пролетарку, но сохранившую старорежимные ухватки. Я отпер дверь своим ключом, ожидая скрипа, но не дождалсямассивная створка открылась без шума, дозволяя войти.
«Кто, кто в теремочке живет? Кто, кто в невысоком живет?»
В огромной коммуналке стояла храмовая тишина, которой я обрадовалсясоседи еще на работе. Прямо передо мной пролегал темноватый коридор. Пол был выложен наборным паркетом, высоченный потолок украшен лепным декором, а стены мазаны тяжелой зеленой краской.
И пять дверей «на выбор». Спрашивается: какая моя? Нервничая, я стал совать ключ во все скважины. Подошел он лишь к филенчатой, не крашенной и захватанной двери, рядом с которой бурчал округлый, словно надутый холодильник «Саратов».
Торопясь, я переступил порог комнаты три на четыре, с недосягаемым потолком. Прикрыл дверь за собойи отчетливо выдохнул. Я в домике!
Ничего особенного: диван и комод с телевизором, черно-белым «Горизонтом», массивный шкаф на основательных ножках-«копытах», письменный стол у окна и пара легких венских стульев. Холостяцкий стандарт, а бонусом шла грязь. И вонь.
Развел срач
Первым делом я забрался на широкий удобный подоконник, с тенью боязни глянул за окно, во двор-колодец, и дотянулся до форточки, отмахивая сероватый тюль. Свежий воздух потек вниз, мешаясь с теплым, что струился над батареей, а мне пришла в голову замечательная идея: совместить генеральную уборку с обыском. Надо же знать, кто я такой!