С окончанием заготовки дров в Дмитрии Павловиче вновь проснулся конспиратор, считающий, что дым должен стелиться низом. Жертвам эксперимента пришлось подчиниться. Вскоре появился костер, сложенный на манер нодии. Это сооружение отчаянно дымило, но дым действительно стелился понизу, рассеиваясь в еловом лапнике. Наверное, такой костер вполне приемлем летом, но в снежной яме творился ад.
Первым из «душегубки» выскочил Мишенин. Вслед за ним чесанул сам «творец», после чего из ямы донеслось:
Димон, черт тебя дери, кхе, кхе, кхе, у такого костра прошлым летом загнулось двадцать пионеров. Пятеро замерзли, остальные задохнулись от дыма. Я тут, как ежик в тумане, куда идти-то?
Ну, дык, ты это, на голос двигай.
Раскидав чудовищное творение, Федотов сложил свой любимый костер-колодец. Три слоя поленьев смотрелись хрестоматийно. На этот раз бес вселился в Федотова, то есть не бес, а инструктор читающий лекцию о кострах в лыжных походах.
Внимайте неучи, самозабвенно стал вещать трибун. Для правильного костра, надо уложить два-три слоя поленьев, годится и простой кругляк.
Федотов указал на свое творение, как будто вокруг толпилось с полсотни курсантов.
Главное выдержать расстояние между полешками в треть их диаметра. Тогда дыма точно не будет, а для костра используйте только хвойный сухостой. Все остальное дымит, особенно так называемая сухая березабольшего зла в природе не существует! В крайнем случае, годится ольха. Все остальные виды костров, забудьте, как страшный сон. Их изобретали полные кретины. У нодии конечно можно спать, но если вы с палаткой, то лучше такого «колодца» ни чего не существует.
Когда преподавательский порыв иссяк, все с облегчением вздохнули, а через пару минут в небо действительно взметнулось бездымное пламя.
К этому времени окончательно стемнело, мороз ощутимо усилился, но у костра было тепло и по-домашнему уютно. Еще через полчаса в миски раскладывалась пшенная каша. Обильно заправленная жирной свининой, она источала умопомрачительный аромат.
Ну что, господа, вот мы и дома! произнес Борис, оглядываясь на внушительную гору елового лапника и сухих сосновых бревен.
Дмитрий Павлович, а вам не кажется, что мы теряем время, напомнил о главном Ильич.
Реакция на столь важное предложение была мгновенной. Легким движением фокусника Дима извлек из недр своего рюкзака пару «мерзавчиков».
«Столовое вино 21», вслух прочитал Доцент. Это, простите, что?
Это, Владимир Ильич, волшебный народный напиток, больше известный под названием водка.
Надо же! изумился Мишенин, поднося свою кружку. Так я и думал. Пострадавшим в первую очередь!
За начало путешествия, господа!
Славно-то как! усердно работая челюстями, произнес Ильич.
Эт точно! подмигнул ему Зверев, отбивая сургуч со второго «мерзавчика».
Борис свернул самокрутку. Табачок был не очень ядреный, с легким привкусом меда. Мелькнула легкомысленная мыслишка: Вернусь, буду курить «Каприз».
Неспешно попивая чаек, он бездумно поглядывал на увлеченно беседующих друзей. Сознание выхватывало отдельные фразы:
Дим, как вы после переноса без еды-то шли, зима же?
Так куда было деваться.
И без топора?
Каждый вечер лыжами копали снежную яму и ломали лапник. Без топора с дровами было худо
Шли мы однажды на байдах Вуоксу
А какую я однажды встретил мадам
Глядя на этот костер в подмосковном лесу, на такой привычный зимний бивуак и звездное небо, Борис вдруг отчетливо услышал торжественно грянувшее:
Одинокий гитарист в придорожном ресторане.
Черной свечкой кипарис между звездами в окне.
Он играет и поет, сидя будто в черной раме,
Море черное за ним при прожекторной луне.
И витает, как дымок, христианская идея,
Что когда-то повезет, если вдруг не повезло,
Он играет и поет, все надеясь и надеясь,
Что когда-нибудь добро победит в борьбе со злом.
Ах, как трудно будет нам, если мы ему поверим
С этим веком наш роман бессердечен и нечист,
Но спасает нас в ночи от позорного безверья
Колокольчик под дугойодинокий гитарист.
Все вокруг кричало, что он дома! Дома! В своем времени! В голове не укладывалось, что вот сейчас, подняв голову, он не увидит мерцания проблесковых огней воздушного лайнера. А утром не услышат тарахтенья полуразвалившегося сельского газика. Такого просто не могло не быть!
Черт, как навалилось! Димка плесни, хрипло сорвалось со ставших вдруг непослушными губ.
Звякнула кружка.
Старый, на, закуси.
Ты закури, легче будет. Ты не думай, все будет нормально.
Да, мужики, попали мы. Убил бы этих экспериментаторов.
Ильич, помоги сдвинуть костер к дальнему краю. Вот так.
Теперь стелим лапник, вон ту большую лапу в ноги брось.
Нет, этим лапником сверху укроемся. Достань свою малую овчинку. Снизу ее постелем, сверху накроемся моею.
Ложись, Старый, отдыхай.
Федотов лежал на подогреваемой снизу овчинке. Глядя на усыпанное звездами небо, он не мог забыть, как необычно звучал «Одинокий гитарист».
«А может, это был последний подарок судьбы и мы побывали дома»?
* * *
Борис проснулся, когда утро только обозначилось. От вечерних печалей не осталось и следа. Лишь легкая грусть на секунду всколыхнулась в груди, чтобы тут же растаять.
Прикрыв овчиной посапывающего Ильича, Федотов привычно определил, что мороз никак не меньше двадцати градусов.
Прислушался. Если в утреннем морозном лесу включить шумомер, он покажет полную тишину. Такую же тишину покажет прибор в пасмурную погоду. Однако человек слышит иное. В морозное утро в полной тишине слышен какой-то торжественный звон не звон, но некий звук, которому трудно дать определение. Такое можно уловить только в полной тишине и всегда хочется растянуть эти минуты.
Сухая еловая лапа, брошенная на подернутые пеплом угли, отозвалась вспышкой яростного бездымного пламени. Мороз мгновенно отступил, будто и не было его.
Через двадцать минут под веселое «Эй, сонное царство, вставай, пора шнурки гладить» в закипающую воду полетела греча.
Дальнейший путь до пригорода старой Москвы мало чем отличался от описанного. Вставали с первым призрачным светом. Шли, пока держал наст. Сторонились жилья и редких дорог. Это было нетрудносевернее Москвы простиралась непролазная тайга, в точности, как в начале XXI на границе с Тверской губернией. Под стать была и плотность населения. Если южнее Москвы толкались деревенька на деревеньке, то чуть севернее был полный голяк. Порою можно было пройти полста километров так и не встретив жилья.
Хозяйственными работами теперь распоряжался Ильич. Рассчитывая отвлечь товарища от переживаний, Федотов передал ему часть своих полномочий.
К вечеру второго дня Мишенин немного отошел, отряхнулся от пережитого. Неожиданно для Зверева он оказался и расторопным, и работящим. Вове пришлось по душе каждый вечер копать снежную яму и готовить ужин. Борис с Димой заготовляли лес.
Эх, если бы жизнь была сплошным турпоходом, между двумя ударами топора вымолвил Дима.
Ты хочешь сказать, что цены бы такому мужику не было?
Без обид, ни как не мог понять на хрена ты с этим мужиком паришься, а сейчас вижу нормального пацана. В городе он скулит по черному, а тут Зверев развел руки изображая недоумение.
А ты заметил, на что направлен скулеж?
Воткнув жердину в снег, Борис с любопытством посмотрел на Зверева. По всему выходило, что психолог без практики решил таковую то ли продемонстрировать, то ли приобрести, но по-любому показать ученость. Наверное, повлияло окружение.
Эт конечно. Нормальные пацаны делают деньги, кто не умеетте скребут на жизнь. Наш-то, все норовит бедных студентов учить, да спасать Россию. На большевиков, у него вырос зуб мудрости.
А от западных супостатов он ее спасать собирается?
Не помышляет о таком наш математический ум.
В сказанном сквозило осуждениепоследствие недавней стычки. На днях Мишенин достал Зверева своим нытьем. По мнению морпеха скулить стоило о положении на востоке, Мишенину же это было, что называется, «по барабану», зато социалисты ему были поперек горла.
Димыч, смотри, что мы имеем. Здесь, в лесу, он нормальный человек сам за все берется. Дома ничего толком не делает, но постоянно скулит. Здесь мы имеем простые работы и угрозы только природного характера. В городе надо постоянно ломать голову. Там наши поступки чреватыможно крепенько схлопотать. О чем это говорит?
Старый, а ведь он еще и жуткий тормоз.
Зверев на минуту замер в позе Геракла, опирающегося на топор.
Черт, словно пелена с глаз упала. Это же классический конфликт личности с обществом! выдал вердикт Психолог. Смотри: с одной стороны, блестящая память и звание кандидата наук, с другойредкий тормоз и ни хрена не знает жизни. Имеет толику честолюбия, но робость не дает ему реализоваться. Если мы его всерьез не принимаем, то представляю, как его шпыняли дома. Во флоте такие гальюны чистят.
Последнее предложение прозвучало неожиданно, от того получилось образно.
Степаныч, а ведь он неудачник!
Хм, неудачник, и из чего это следует? Вова-то себя неудачником не считает, Борису было любопытно, как выкрутится Димон.
Люди не часто признают себя неудачниками, а бесовщина прячется в мелочах.
Ну ладно, Дим, о бесах потреплемся позже, но нам-то что с этим делать?
Да ничего не делать. Главное, мы сейчас выяснили, к какому психотипу относится наш Доцент. А с бандюгами, Степаныч, было проще.
Димон, ты лучше бревно неси, оторопел от такого поворота мысли Степаныч.
А еще неплохо бы понять, к какому психотипу относятся здешние социалисты.
Психолух. Здоровый очень? Нам еще четыре таких бревна нести. Потом договорим.
Эт я моментом.
* * *
Зимние вечера у костра проходят незаметно, особенно если ты сидишь в окружении друзей. Мышцы после дневного перехода приятно гудят. Неспешные беседы, размышления. Порою просидишь до полуночи и удивишься, как быстро пролетело время. Сегодняшний вечер исключением не был, а тема коснулась будущего. Еще до поездки переселенцы убедились, что ни игрой на бирже, ни иным «легким» способом им не заработать. Оставалось вкладываться в промышленность, где Федотов мог привнести по местным меркам новое. Посудачив, решили по возвращении этот вопрос обстоятельно проработать. Тут же встала проблемагде именно разворачиваться. В России с внедрением новшеств всегда было трудно. Скорее по укоренившейся традиции, нежели здраво рассуждая, все в один голос решили свалить из страны. Постепенно разговор перетек на обычные темы.
Вполуха слушая вечерний треп, Федотов предался своим размышлизмам.
«Первую задачу, так сказать, ближнюю, мы выполнили: средства для старта нарисовались. Нащупали следующую цельсоздание собственной супер-пупер конторы. Психологу явно пришелся по душе покуривающий в сторонке Сименс. Любит он таких курящих. Вова колеблется, но он всегда колеблется. По факту большая часть народа идею поддержала. Это радует, но пахота предстоит запредельная. Интересно, предложи им дома любые деньги, чтобы подвинуть Боинга, согласились бы? Сильно я в этом сомневаюсь, а здесь решились».
Осознав эту коллизию, Борис непроизвольно начал чесать давно немытую шевелюру.
«А вот я сомневаюсь, стоить ли так упираться. Рекламное дело обеспечит потомков на пару столетий. С нашими знаниями неоновой техники и психологии клиентовмы впереди планеты всей. Троечники, конечно, но местные знают на порядок меньше».
Подбросив в костер пару поленьев, Борис подлил отдающий дымком чай. Расслабуха после дневной нагрузки, чаек, покой и умиротворение. Все способствовало отвлеченному потоку фантазии.
Федотову было очевидно, что каждый втихаря подумывал о влиянии на историю. Не так чтобы совсем всерьез, но подумывал. Пока шла борьба за выживание, все они были паиньки, но что будет, как чуток образуется? По всему выходилонадо ждать неприятностей.
«Такова наша природа. Вова хоть сейчас готов поделиться великими откровениямиспустит в унитаз и глазом не моргнет. Димон пока маскируется, но что-то в нем зреет. Знать бы только что именно».
Борис сплюнул в костер, выразив тем самым свое неудовольствие человеческой природе.
«М-да. Спасать человечество, конечно, не наш стиль, но о России-матушке немного помыслить стоит. Помечтать, так сказать, гипотетически, хотя встревать в историю, конечно, на фиг нужно. Вот окажись мы, к примеру, фрицами. Тут же вспомнили бы о самой просвещенной нации мира. Мол, мы подарили человечеству величайшую философию и поэзию. Припомнили бы и науку. Так что даешь фатерланд от можа и до моржа, от Атлантики, значит, и до Тихого океана. Так и мы комплексовать не будем. Один общечеловек затесался в наши ряды, но начнет всерьез взбрыкиватьголову открутим в момент. Главное найти, куда двигаться, да чтобы в будущем опять все не просрали. Вот это проблема, так проблема».
Горестно вздохнув, Борис прислушался. Мишенин вспоминал студенческие годы:
Вам, Дмитрий Павлович, не довелось сдавать историю партии, но в наше время изучалось многое, что вам неведомо. Так вот, Мишке Звонкову этот предмет не давался. Взял он билет. Добросовестно списал, а вновь упрятать учебник под ремень на животе не получается. Заткнул сзади. Тут подошла его очередь отвечать.
« Садитесь, Звонков».
А как он сядет, если тут же вывалится книга? Мишка придумал гениальный ход:
« Извините, Александр Моисеевич, но историю партии я могу отвечать только стоя!»
У историка глаза на лоб, мы еле сдерживаемся. Мишка ответил, получил в зачетку подпись и эдак задом, задом к дверям.
Мишенину удалось, не вставая, изобразить этот своеобразный отход. Получилось забавно. Зверев искренне ржал. Федотов вернулся к своему «исследованию»байка была стара как мир. Впервые Борис услышал ее на первом курсе.
«И этот об истории. Явно работа подсознания. Итак, что нам известно? Сейчас Россия терпит тяжелое поражение и поделом. В военном деле это откликнется более-менее адекватной подготовкой к первой мировой. К сожалению, проведенные политические реформы не обеспечат достаточную отрицательную обратную связь в системе. Реформы будут в основном косметическими, кстати, вот это заодно и проверим. Спустя десятилетие на германском фронте мы потеряем два миллиона молодых крепких мужчин. На это последует жесткий отклик системы. Даже обыватель взвоет: Долой Колюдурачка. Коля, кстати, ни в чем не виноват. Его не спрашивали, может он рулить державой или он царь без царя в голове. Это и есть кошмар классических монархий. Так или иначе, но протестной энергии накопится выше крыши, в итоге мы ринемся самозабвенно резать друг друга».
Подравняв прогорающие поленеца, Борис подкинул сверху пару новыхкостер требовал внимания.
«Кстати, надо будет непременно почитать тех, кто трезво оценит ситуацию. Помнится, что-то писали в Вехах, пробежал по диагонали. Будет издано где-то в девятьсот седьмом году.
Так вот. Схлестнемся мы ради свободы и торжества мировой революции. Что характерно, ни мировой революции, ни свободы не получится. Для революции не будет достаточных условий, а свобода невозможна без достатка, то бишь без индустриализации. Опять же без индустриализации русским придет гарантированный капец. Отсюда растут ноги тому насилию, что развернется на просторах нашей многострадальной. Индустриализация, мать ее. Таким образом, возникают два вопросавозможна ли индустриализация без революции и может ли произойти мировая революция? Эх, Чернышевского бы сюда. Он мог спросить Что делать. А нам это надо? М-да, вопросец».
От мрачных мыслей захотелось побыть одному. Федотов встал, прошелся по схваченному морозом снегу. Незаметно для себя отошел на сотню метров. Городскому жителю и невдомек, что в морозные ночи можно пешком ходить по лыжне. Там, где днем снег проседает даже под лыжником, ночью держит пешехода. Занявшая почетное место луна заливала лес своим диковинным светом. Отблески костра едва угадывались на хвое елей. Стояла звенящая тишина, от которой по спине пробегали мурашки. Мир предстал в ином свете, все прежнее показалось суетным, не стоящим внимания.
«А может ну ее, эту тягомотину с прогрессорством? Мы же полные чайники. Смоемся в те же Штаты и делу конец, зато потомки будут благодарны. Опять же золотой миллиард и миллиард на счету у каждого. Стоит ли таким разбрасываться?»