По приказу особо уполномоченного генерала, министра военного времени при правительстве Моргана, любой мужчина, пытающийся покинуть город, должен быть отправлен на фронт. Беглые солдаты и их члены семьи мужского пола подлежат расстрелу, с каждым словом ярость Логана уходила, и он уже говорил полностью спокойно.
Я действую по приказу генерала Гана и отправляюсь на границу. Меня не имеют права задерживать, поникнув на мгновение, ответил Джордан.
Имеют. Следуйте за мной, капитан Гоцеллин. И Вы, Фрэнк Гоцеллин, тоже, затем он повернулся к чиновнику и в приказной форме обратился к тому, немедленно отправьте конвоем задержанных людей на фронт. С беглыми солдатами я разберусь.
Как прикажете! покорно ответил чиновник.
Следуйте за мной, кому говорю! И вы тоже, указал он на трёх человек, прижавшихся к вагону.
Фрэнк схватил Эллен за руку и не двинулся с места. Джордан так же оставался на месте.
Я думаю, вы не поняли моего приказа. Взять их силой, спокойно проговорил лейтенант.
Не бывать этому! Джордан выхватил свой револьвер и нацелился на лейтенанта, я капитан Джордан Гоцеллин, и я не позволю, чтобы меня и моего брата Фрэнка расстреливали за дезертирство! Я приказываю отпустить нас!
Солдаты направили свои винтовки на взбунтовавшегося Джордана, а лейтенант стоял на месте. Наконец, его уста расплылись в ещё большей улыбке.
Замечательно Расстрелять!
Джордан, опусти оружие! Пусть не делают этого при Эллен! Мы сдаёмся, он повернулся к своей жене, и посмотрел в её глаза. В сложившейся ситуации, единственное, что ему оставалось, это насладиться её взглядом. Ведь больше он её никогда не увидит. Её лицо было искажено ужасом и болью, а по щекам стекали бесконечным потоком слёзы. Фрэнк, молча, её поцеловал и прошептал на ухо: "Ступай. Я тебя найду".
Эллен не хотела отпускать Фрэнка, потому солдатам пришлось силой вырывать его из её рук. Их повели к краю платформы, где всё ещё был прекрасный вид на степь. Ибо платформа была на склоне холма, поросшего колючими травами. Вокзал, построенный на холме. И стены не нужно: тела просто падают вниз. Никакой возни, никаких могил. Всё ужасно просто. Это была их судьба, закончить жизнь здесь
Слышался плач. Жёны приговорённых ревели, умоляя солдат помиловать их членов семьи. Какойто особо мерзкий солдат сказал им:
Прекратите, или составите им компанию, хохоча, сказал тот, под дружественные подмигивания его боевых товарищей.
Арестованных выстроили в шеренгу. Кто имел шляпы, поснимали их, и начали молиться. Лишь один солидного вида джентльмен вытащил сигару и закурил. Все молчали, кое-кто лил слёзы. Джордан подошёл к Фрэнку и сказал тому тихо, дабы солдаты не услышали:
Когда я скажу, прыгай вниз и притворись мёртвым. Затем беги в город и прячься там.
Едва Фрэнк хотел возразить, как тут знакомый голос лейтенанта крикнул арестованным:
Закончили молиться! Солдаты, целься!
Все надели шляпы обратно, кто их имел. Джентльмен с сигарой положил её на пол и затушил своими начищенными до блеска туфлями. Солдаты передернули затвор.
Вы обвиняетесь в государственной измене и дезертирстве и приговариваетесь к смерти! Приговор исполняет немедленно лейтенант республиканской армии Логан. Товсь! без капли сомнения, с огнём в глазах, проговорил лейтенант.
Прощай, Фрэнк, сохраняя серьезное лицо перед неминуемой смертью, сказал громко Джордан. Фрэнк лишь молчал, после чего, почти одновременно с криком лейтенанта, услышал:Беги! и Джордан сразу вытолкнул Фрэнка подальше с платформы.
Пли!
Фрэнку задело руку, но он успел скатиться по холму вниз. Его сопровождали оглушительные выстрелы. Он катился по склону, и каждая веточка, каждый камешек, каждый корешок впивались в его тело, причиняя неимоверную боль. Но Фрэнк остался безмолвен; изза ужаса произошедшего, боль сковала его язык раскалёнными щипцами.
Когда он глянул вверх, то к нему с платформы уже летели мертвецы. Фуражка брата полетела отдельно от его тела.
Глава 3. Станция
Глава 3. Станция
В ставке было тихо. Телеграфисты всё ещё смотрели на генерала, лицо которого за минуту изменилось до неузнаваемости. Из подавленности и безжизненности его эмоции преобразились в упорство, гордость, уверенность. Аккерман лишь потирал свою подстриженную бороду. Молчание висело во всей ставке.
Первым его нарушил полковник:
Ваше высокопревосходительство, присел он на колени, взяв офицерскую саблю в руки, позвольте присягнуть Вам на верность! Аккерман говорил уверенно, не мешкая. Генерал неловко уставился на него, как и телеграфисты. Но затем он ответил, и в голосе его можно было расслышать гордость:
Принимаю твою присягу, полковник Аккерман. Вставай.
Телеграфисты, наконец, ожили и тоже быстро встали на колени, давая присягу своему новому министру. К ним присоединился и Эшфорд. Генерал, приняв их присяги, тут же начал раздавать приказы:
Телеграфируйте на станцию: "Приказываю снимать с поездов всех боеспособных мужчин и отправлять на фронт. Беглых солдат и офицеров отправлять на гауптвахту, или же в тюрьму. Ответственный за порядок назначен комендант железнодорожной станции. Генерал"
Ваше высокопревосходительство, телеграмма отправлена. Ещё приказы?
Да. Указ 1: "Отныне все мужчины старше 21 года могут быть мобилизованы в действующую армию. Верховное командование обороны столицы имеет право реквизиции любых людских и материальных ресурсов гражданского населения. Все несогласные подлежат принудительной мобилизации в боевые батальоны заключенных. Военный министр".
Генерал ещё долго раздавал приказы всем командующим фронтами и внутренними войсками. Его глаза горели, а руки тряслись от возможностей превратить свои планы в жизнь. Он не давал ни секунды телеграфистам. Они всё время записывали, записывали А он никак не останавливался:
Приказ коменданту Мосицкому из жандармерии: переместить вверенные ему подразделения поближе к центру города, к Ставке. Отправьте это вербовщику: нужно три человека с хорошим образованием для заполнения бесчисленных протоколов. Все строящиеся в этом здании планы должны быть записаны и переданы телеграфом нашим командирам в других частях страны.
У него ушло больше двух часов на то, чтобы наконец закончить. К этому моменту ему пришло множество телеграмм от командующих фронтами и армиями с присягой новому военному министру.
Мой генерал, телеграмма из Цаибурга. Генерал Ган пишет: "Поздравляю Вас с назначением. Да пребудет с Вами смелость и уверенность в Ваших начинаниях. Надеюсь, что смогу лично Вас увидеть и передать от меня и всей моей армии полную нашу поддержку Вашей персоны".
Ответ: благодарю вас, генерал Ган, за оказанное мне доверие. Хочу поскорее увидеть Вас, и услышать Ваши ценные советы. Пошлите телеграмму генералу Роузману: я хочу зачислить его в свой штаб. Пусть он помогает мне в планировании операций.
Наконец, он обратился к полковнику:
Аккерман. Отправляйся в штаб полиции. Я даю тебе письменный приказ о создании из не подпадающих под мобилизацию мужчин отряды внутренней полиции и "оборонительного ополчения". Затем он передал тому лист с приказом.
Слушаюсь, мой генерал.
Я отправляюсь на станцию. Надо познакомиться с этим Оливье. Со мной пойдёт Эшфорд.
По телеграфу был вызван транспорт и 3 солдата для конвоя.
В это время, когда они уже выходили, пришёл ответ от генерала Роузмана. Там говорилось, что сам он явится не может, но пошлёт своего штабного в качестве своего представителя. Также он извинился за то, что вынужден так поступить, но объяснил своё решение крайне тяжёлой обстановкой на фронте.
Генерал надел свою фуражку, проверил свой револьвер на количество патронов; Эшфорд же молча, смотрел на него, ожидая приказа выдвигаться. Наконец, когда машина подъехала, они вышли. Их уже ждали три солдата с красными воротниками, да водитель из гражданских. Они отдали честь генералу, а Эшфорд поспешил открыть ему дверь.
Машина тронулась. Все молчали. Солдаты глядели на разбитые дороги, на разрушенные дома. Их лица передавали всю ту боль, что испытывает человек, когда в его дом приходит война. Как прекрасно время, когда ничего не угрожает тебе. Ни на секунду не прекращались выстрелы артиллерии. Лишь у генерала не дёргалась ни одна мышца, ни одна жилка лица.
Внутри него пылало множество противоречий. Спина горела от одной мысли, что в любой момент обездоленный народ, которого в столице осталось около пятисот тысяч, может поднять восстание и разбить внутреннюю армию, а после разложить фронтовые части. Он записывал на листе бумаги численность своей армии по последним данным: всего лишь 5 тысяч штыков, 700 сабель, да 169 орудий. Пулеметов около двухсот.
Тем временем они уже подъезжали к вокзалу. Генерал глядел на вереницу людей, идущих в сторону станции; их лица чётко выражали ненависть к военным. Вглядываясь в солдат, они словно старались испепелить их глазами.
Машина остановилась у ворот. Из сторожки вышел, а вернее выбежал, чиновник, в сопровождении офицера. Подойдя к машине, он, с небольшой дрожью в голосе, проговорил:
Добро пожаловать на станцию, генерал! После чего офицер, слегка запыхавшийся, ибо был полноватым, выпалил: "Здравия желаю Ваше Высокопревосходительство!".
А генерал молчал. Он смерил взглядом то одного, то другого, а после уставился на ворота, которые до сих пор не были открытыми. Эшфорд понял, чего дожидается его генерал, и сказал:
Почему ещё не открыты ворота? его голос звучал тихо и спокойно.
Прошу прощения, господин адъютант! Отопри ворота, тут же поменявшись в голосе, свирепо молвил офицер.
Начальник станции у себя?
Да, мой генерал. Он ждёт вас.
Ворота открылись, и машина проехала вперёд. Она остановилась у дома начальника станции. В мирное время здесь продавали билеты пассажирам, а так же хранили их багаж. Сейчас же здесь было всё наоборот. Вокруг дома сидело много людей, которые мокли под дождём. Два привратника стояли с винтовками в руках, не пуская никого внутрь.
Один остаётся у машины. Эшфорд, Вы идёте со мной. Остальным осмотреть станцию, раздавал своим людям приказы генерал, выходя из машины. Он двинулся к привратникам, которые настороженно смотрели то на него, то на вооружённых солдат, выходящих из машины.
Генерал в сопровождении Эшфорда подошёл к ним. Его суровый взгляд мог пробить каменную стену. Но привратники не дрогнули. Тогда, с нескрываемым удовольствием в голосе, генерал молвил:
Я явился к начальнику станции.
Проходите, мой генерал, один из них тут же положил винтовку к стене, и, выудив из кармана ключ, вставил его в замочную скважину. Дверь была открыта, и теперь никто не мог скрыться там.
Здание было очень интересным. Построено из кирпича лет так пятьдесят назад, оно отдавало старинным духом. До застройки города промышленными районами, у него была только одна железнодорожная станция. Но она была давно снесена, и теперь главные транспортные узлы были размещены по краям города: с востока и с запада.
Когда-то здесь была вилла одного из императорских чиновников. Интересная история связывает это место с городом. Ровно после окончания стройки первой части промышленного района, здешний помещик был обвинён в госизмене и депортирован. Всё его имущество попало в распоряжение городского главы. И потому он построил здесь большую железнодорожную станцию, как раз перед официальным визитом императора.
Обсерватория и винокурня были снесены, но главный дом оставили. Его просторные холлы переоборудовали под залы для ожиданий, а хозяйское крыло под кабинеты начальников и управленцев станцией.
Холмы вокруг когда-то были усажены красивыми, редкими для этих краёв деревьями. Но всё нещадно рубили для прокладки маршрутов. Местные ботаники взбунтовались, но их протест не увенчался успехом. Все они принимали участие в прокладывании железной дороги.
С тех пор эта станция является главной в городе. И именно сюда, в это невероятное место, держал путь генерал со своим адъютантом. Интересно то, что с началом войны, коменданты станции менялись один за другим. Никто не мог управиться и смириться с тем, что это место, не оборудованное ни разгрузочной платформой, ни большими просторными платформами для большого количества людей, теперь обязано принимать военное снаряжение и отправлять бесконечный поток беженцев и солдат на поезда.
Эшфорд зашёл первым. Ему навстречу ударил в лицо тёплый воздух. Здесь, по сравнению с улицей, был просто рай. Хоть и в воздухе парил запах табака, но было очень тепло. Фонари освещали помещение, где до войны сидели люди со своим багажом и ожидали прибытия их поезда. Их тени до сих пор украшали этот зал, хоть и делали его несколько зловещим. Ни на секунду не покидала мысль, что они вот-вот возникнут из воздуха, встанут со своих мест, и пойдут садиться на прибывший поезд.
Но сейчас там было пусто. Лишь куча снаряжения для починки поездов, да горстка рабочих, покуривающих очень едкие самокрутки, находились в этом зале. Эшфорду стало тошно от этого запаха. Рабочие как раз о чём-то весело переговаривались, играя в карты.
Эшфорд вырос здесь, и потому от попавшихся его взгляду перемен ему стало больно на сердце. Вот он, след войны. Всё не так, как было когдато. Но, кажется, что это было так давно, что ты видел это в какихто картинах, ктото рассказывал тебе об этом, но никак не видел воочию. Но нет, с начала войны прошло всего два года, а тебе уже кажется, что это было целые поколения назад.
Генерал вошёл следом. Он оценил взглядом комнату, а после услышал звук открывающейся двери. Ему навстречу, из кабинета, вышел старик, опирающийся на трость. Генерал прочёл на двери "Начальник станции".
Глава 4. Оливье
Глава 4. Оливье
Оливье, я полагаю? спросил генерал у старика, оценивая того взглядом.
Едва ли можно было сказать чтото большее об этом человеке, чем он сам о себе говорил: "Я Оливье, и я начальник станции". Большего о нём, к сожалению, сказать было нечего. Седовласый старец, который, казалось, пережил уже не первую сотню лет. Кроме потрёпанной куртки и связки ключей, торчащей из кармана, он был обычным человеком. Для войны, конечно. Но война на всех нас оставляет отпечаток.
Оливье посмотрел на генерала, а после прокуренным басом ответил:
Так точно, Ваше Высокопревосходительство! Устав требовал от него выпрямиться, но едва он сделал это, как его плечи затряслись.
Не нужно, не нужно, снисходительно ответил ему генерал, я прибыл к Вам с инспекцией на станцию.
Из открытой двери, что вела на улицу, повеял холодный ветер. Оливье весь съежился от него, после чего предложил пройти в его кабинет.
Он вошёл первый, следом за ним Эшфорд, а после и генерал. Это был обычный кабинет, разве что отличался крайне низким потолком. Не сказать, чтобы тут было тесно. Стеллажи с документацией стояли вдоль стен, из-за чего рабочий стол и несколько стульев пришлось расположить в центре комнаты. Тысячи отчётов, расписаний, зарплатных планов Всё это, представляющее ценность ранее, сейчас просто лежало вперемешку на стеллажах и полках. На столе стояла кружка с чаем рядом с пепельницей: её давно не чистили.
Бросалось в глаза так же кресло, на которое поспешил сесть Оливье. На спинке покоилась шинель, заплатанная пять раз возле карманов. Само кресло было продавлено; на месте, где сидел начальник станции, кожа была очень потёртой. Это многое говорило об образе жизни Оливье.
Эшфорд тут же подал генералу свободный стул, после чего помог ему снять свою офицерскую шинель, и встал у двери, за его спиной.
Вы являетесь начальником единственной оставшейся в нашем распоряжении железнодорожной станции. Доложите ситуацию, с полным спокойствием сказал генерал.
Да что тут докладыватьто, Ваше Высокопревосходительство? Беженцев много, не успеваем их вывозить. Я только час назад прибыл, там был инцидент на одной из подстанций. Люди чуть не убили машиниста за то, что тот медленно ехал.
Интересно А что с ними сейчас?
Я их отдал отряду жандармерии в распоряжение, как и требовал того закон нашей страны. А после немедленно вернулся, ибо Кхм голос Оливье поменялся. Словно дрожь пробила его с ног до головы.
Да? уже с нескрываемым интересом выпалил генерал.
Понимаете ли Некоторые люди пробиваются сюда незаконно, по поддельным документам. Я пытаюсь контролировать ситуацию, но их очень много. Все бегут из этого города.
Вы еще не получили мой приказ?
Ваш приказ? Не знаю В последнее время их было очень много. Какой именно?