Ну, як?Спросил седой пластун, которого все называли Батькой.
Жарко.
Не хай. Полежишь завтра на камнях годын шистьдобром поменёшь.
Часов шесть,машинально перевёл Николай, увидев мой растерянный вид, сдвигая папаху на затылок.
Пойдём до зори,рисовал план Батька.Хрестом.
Крестом.
Микола, с поручиком в голове. Грицлевое плечо. Сашко Гулыйправое. Вам не только поперед глядеть, но и склоны держать. Грицуправый, Сашку
Левый,отозвался Гулый.
Умный! Два гирла узких имеем, на первом я остаюсь, на втором Гамаюн. Ниже второго гирла, онатаман. Если турок уже там, плечи не уходят, пока есаул не отойдёт. Если турка нет, сховаться и наблюдать. Овечек пригонят, Микола подзови мальца, гроши забери и нехай отару гонят до гирла, дальше один Гамаюн, он вам сигнал на отход даст, да про собак не забудьте. Ось, вроде и все, ну а там, як Бог даст.
Седовласый пластун первый, а за ним и остальные перекрестились. Слушая атамана или старшёго, пластуны занимались своими делами. Ктото перекладывал небольшие заплечные мешкиторбы, ктото делал на револьверных пулях насечки крестом.
Зачем пули портите?Меня передёрнуло, вот не любил когда с казенным имуществом так небрежно обращаются.точности не будет.Это любой солдат подтвердитзнания особые не нужны.
Не хай, зато хоть в пятку попадёшь, пол стопы оторвёт. Один пистоль для точности, другой для урона. Вы, ваш бродь, свой тоже через один зарядите.
Какой я вам ваш бродь, Иваном меня зовут,не удержался, добавил,Матвеевичем. С вами неразумным новичком пойду.
Ну вот и гарно, возьми пули, сыпьэти в один карман, а эти в другой. Всё Батько, готовы, можно и повечерять.
Вычерпали до дна медный казан и со стенок соскребли до чиста. Забытая сытость растеклась по всему телу. Опять появился неизвестный мне струнный инструмент, опять дудочка тоненько стала затейливо выводить незнакомые мотивы. И словно струны и дырочки играли в моей душе, вытаскивая из неё давно забытое, а может никогда и неизведанное.
Турки первые в мире поняли, что музыка действует на человека особым образом. Они собрали оркестры и под их звуки шли в бой. Теперь оркестры есть во всех армия. Музыка может сотворить со взрослыми, совсем не изнеженными мужчинами, чудеса.
Микола пристроился рядом и потихоньку переводил смысл песен, или отдельные фразы.
Славянские языки менялись, незнакомые наречия чередовались с чемто неуловимо знакомым. Слова оставались те же: трогали за душу, нагоняли слезу, тревожные воспоминания о доме, семье. Как там маменька? Выдержит ли сердце, едва не остановившееся со смертью мужа, если придётся сгинуть на чужбине старшему сыну? Жаль тебя, аж крутит всего изнутри. Но не могу, не могу подругому. Никто Суздолевых не сможет заподозрить в трусости, не могу я опозорить род и имя своё. Ценность слишком велика. Золотоничто, имя твоёвсё. С ним жить. С ним умирать. С ним, жить следующим Суздолевым. Будут ли они с гордостью вспоминать, или стыдливо упоминать,да, был у нас такой родственник, но тут заиграла дивная тихая музыка. Казаки загрустили. Под очередную песню начал складывался из звёзд и облаков в ночном небе, образ Малики, и я боялся пошевелиться, любуясь дивными линиями гибкой фигуры. Девушка кружила в нескончаемом танце. И от него перехватывало дыхание. Господи, видел то мельком, а как в душу запалазапомнилась навсегда. Слушая старинные песни, я вдруг понял, люди сложившие много лет назад эти замечательные строки, были не глупее нас сегодняшних. Вот песня про злую мать, сгубившая невестку с дитём, пока сын был в походе. Это ведь образ злой войны, разбившей семью. И совсем не важно, что в песне казак живой, семьи то нет! Конечно, в жизни наоборот, да разве горе от этого меньше. Сменилась тихая песня. Люди вокруг просветлели лицами. Стали переглядываться. Чтото за витало в воздухе. Особое. Я чувствовал невысказанное единение и рад был оказаться в нем. Никто не осудит сурового Батьку смахнувшего слезу. Песни говорили:
Мы не одни, нас помнят, ждут, надеются. И чёрта лысого мы дадим нас, так просто ухлопать или заморить.
Новая песня. Совсем незнакомая речь. Микола сначала подпевал тихо, потом видя мою заинтересованность, тихо сказал:
Сербская песня. Древняя, про воинов, где отважные мужи знают, что завтра умрут, но сегодня призывают сдвинуть стаканы, так же плотно, как завтра сдвинут плечи в бою.
Сильная песня. Я прочувствовал.
Казак достал глиняную бутылку, пустил по кругу.
По три глотка, чтоб спалось лучше.
У Гамаюна знаешь, какие глотки?! В три глотка Чёрное море выпьет.
Да ни. Загнул! Мабуть в пять!
Казаки негромко прыснули со смеху, давясь в смешках.
Пошёл дождь. Языки пламени заволновались, зашипели. Посиделки пришлось прекратить.
Как можно заснуть? Я опустил голову, прижимаясь щекой к мягкому войлоку. Знакомые запахи заворожили, закачали сознание, глаза сами собой закрылись и тут жечужая рука затрясла за плечо.
Иван Матвеевич, пора.
Казалось, и не спал совсем, мысли метались от дома до предстоящей вылазки. Образы любимых людейв грусти и в радости, сменялись кудрявой отаройсотня баранов решит вопрос с провиантом и тёплой одеждой. И чтобы продолжить дальше жить ради тех, кто дорог, надо успешно выполнить задачу. Как много зависит от баранов!
Командование должно было все силы приложить, чтоб их получить, а начальство делало вид, что такая мелочь, как отара сама по себе, а обессиливший русский корпус отдельно и никто совсем не заинтересован в исходе непонятной операции. Мол, пять неизвестных босяков и мающийся от безделья, артиллерийский поручик, потерявший свои орудия, за так, между прочим, обеспечат войско мясом.
Стоп. Ладно. Чегото разбурчался! Ну, плохо спал на новом месте, зато не мёрз и не голодал, а впереди дело весёлое. Не хлопотное. И все лучше, чем безделье в палатке.
Правда, дело оказалось в первую очередь скользким.
После сотни падений на обледеневших камнях, мокрый как мышь, упёрся в каменную стену. Тёмный, отсыревший камень давил массивом, величественно возвышаясь над головой. Вздохнул, поражённый природой. Её внезапным вторжением в наш ход. Впрочем, пластун уже уверенно повёл в сторону, доверяясь своему чутью. Продвигаясь за Николаем вдоль неровной скалы, дошли до просвета. И я, что греха таить, задышал свободнее, хотя от частых паденийребра болели и легкие не могли, как следует сделать полный вдох. Пластун сразу подал сигнал и показал, что можно отдохнуть. Через несколько минут с двух сторон подошли фланги. Гриц и Сашко. Отдышавшись, они пошли вперёд. Немного погодя пошли и мы. Здесь лёд лежал, только местамипричудливыми застывшими каплями, свисая с камней или растекаясь крохотными треснувшими панцирями в расщелинахступишь в такую и улетишь в каменный мешок, откуда уже никто не спасёт и не вытащит. Минуя опасные места, не смотря ни на что, до второй теснины дошли быстрее.
Природа зловеще улыбалась, капризничая.
Что бы наш спуск был ещё чудесней, пошёл мелкий дождь. Противный, он струился по папахе, заливал глаза так, что приходилось часто промаргиваться.
В этом месте между вертикальными стенками оставался проход саженей в двадцать. Здесь казаки повторили свой манёвр.
По моим прикидкам спуск продолжался около трёх часов. Когда я в очередной раз полетел пересчитывать камни своими рёбрами и сотый раз проклинал своё решение идти с пластунами, в голове появилась подленькая мысль:«Может не вставать и пусть будет, как будет.»
Откудато ниже и правее:
Псс.
Решив, что нет смысла и сил вставать в полный рост, на четвереньках, ногами вперёд, двинулся на этот «псс», пока не упёрся в большой камень.
Ваня, сюда залазь,зашептал пластун.
Наверное, изза дождя, светлее не стало. Почти на ощупь нашёл Николая.
Тут, в камне трещина, залазь, с другой стороны.
Нашёл, с трудом залез, царапаясь лицом, чуть не потеряв меховую бурку с левой ноги.
Когдато часть скалы отвалилась и катилась по склону, пока не треснула пополам. В этой трещине, уже поросшей мхом, мы с пластуном и устроились. Он прокричал птицей, в ответ с двух сторон, ответили «плечи».
Всё, отдыхай, можешь подремать.
Подремать? У меня в голове предложение казака не укладывалось. Сразу пришла тупая боль. Навалилась, рвя сознание, со всех сторон. Невольно тихо охнул, прикрывая глаза. Начал себя ощупывать. Открытых переломовнет. До чего мог дотянуться, было вымазано толстым слоем глины. Одежда отяжелела. Не приято, но сейчасэто тревожило меньше всего. Как это я, ухитрился ничего не сломать вотчудо!
Внутренне стеная и охая, както незаметно уснул. Толчки по ногам, медленно вытряхивали из сонной неги.
Просыпайтесь, граф. Вас ждут великие дела.
Знакомо. Гдето я это уже слышал. С Прохором что ли успели подружиться? Когда только.
Глядика, кажись пошло движение.Николай тронул, кивком головы показывая направление.Ты оглядись пока. Там саженей двадцать с твоей стороны, чуть ниже, кустарник густой начинается, со стороны скалы, мы там тропку протоптали. Можно потаённо почти к турецким позициям выйти. Посмотри по сторонам, запомни места, где укрыться от пуль можно.
Зачем? С кем воевать собрался?
Всегда так делай, где бы, не был.
Сдвинувшись в своей нише, осторожно высунул голову. Рассмотрел колючий кустарник, уже освободившийся от снега, Постарался запомнить расположение валунов побольше. Ветер опять сменился на злой, холодный, порывистый. Нас мало тревожил, но только, что стекавшие ручейки на глазах, покрывались льдом. Камни, как будто высасывали тепло через толстые слои одежды.
Ты, как Ваня?в голосе пластуна звучала забота.
Тело затекло,с трудом выговорил я, кажется, еще и говорить разучился.
Напрягай ступни на пять счётов, раз двадцать, потом ноги до колен, потом от колен до бедра, так до головы, потом снова ещё раз.
Сперва было больно, словно сотни иголок впивались в тело, заболели все ушибленные места, но стало теплее, и снова почувствовал власть над своим телом.
Точно, отару гонят.
Я высунулся ещё дальше. Постепенно разглядел, приближающееся, серое пятно. Неясно брехала собака. Позвякивал колокольчик.
Через час можно было рассмотреть две нитки конных, сопровождавших с двух сторон овечье стадо. Ещё через полчаса, то, что конные безжалостно пускают в ход нагайки, отгоняя, трясущих кулаками турецких пехотинцев. Вот овцы стали подниматься по урочищу. Конные перестроились в линию, осекая отару от равнинной части. Вокруг отары бегали две здоровенные собаки, не позволяя овечкам отстать или выйти из только им, понятного пространства.
Нас собаки почуют, лежи не двигайся и глаза прикрой, порычат и убегут.
Конные снялись, ускакали рысью в даль.
Мальчишка, тоже здесь,рассмотрел мальчика верхом на ослике.
Давно засёк,отозвался пластун.
Щас, найпервейше дило зробим,видать волновался, невозмутимый пластун, раз перешёл на родной язык.
Первым мимо камня, звеня колокольчиком, прошёл чёрнобелый важный козёл. Тряся длинной бородой, он иногда замирал, вытягивал шею и злобно блеял, вытаращив круглые глаза. За ним, обтекая камень, с двух сторон шли мохнатые, перепачканные грязью и глиной безропотные овцы. Вислоухие животные покорились дождю, смирились с непогодой и грядущей неизбежностью.
Услышав рычание, я поглубже забился в щель. И, кажется, вовремя. Здоровенная собачья голова, заслонила свет, показывая мне желтоватые зубы в половину указательного пальца и злобно зарычала.
Страх, дикий до ужаса животный страх, вздыбил волосы на спине, вызывая учащенное дыхание и приступ потливости. С трудом сдерживался, чтоб не выстрелить, ещё труднее было закрыть глаза и не о чем не думать, однако этого, волкодаву хватило, чтоб не засчитать меня, как угрозу. Обежав камень, Миколу он просто обнюхал, даже без рычания. Может и хвостом вильнулпроверять не хотелось.
Тявкнув напарнику, псина умчалась по своим охранным делам.
Овцы шли и шли, они тоже скользили на камнях и падали на грудь, прокатывались вниз, сбивали нижних.
Вылазь, но в рост не вставай, следи за склоном.
Ужом вылез на волю, устроился за камнем головой к долине.
С другой стороны полилась турецкая речь. Микола разговаривал с мальчишкой. Ещё мгновенье и ослик зацокал за отарой.
Добре, гроши у меня.
Над ущельем полетел условный клёкот.
Можно вставать? Турок не видно.
Лежи, Ваня, пока отара первое гирло не пройдёт, будем лежать.
Я доверился чужому чутью на опасность и опыт в засадных стычках. Переглянулись. Пластун подмигнул. Чуть сдвинул папаху. Расправил усы. Серьезный, а у самого смешинки в глазахникогда не унывает. Лежим себе рядышком, на чёрной бурке. Холодный дождь моросит, обдавая порой тяжелыми каплями мокрого снегамёрзнем, но настроение отличное. Дело действительно пустяковое оказалось, но сколько солдат нам будет благодарно. Корпус такую вылазку надолго запомнит и не раз у костра вспомнит. Может, и награждение моё вновь вынырнет из небытия штабных бумажеквозродится набранный ход. Отара начала втягиваться в узкий проход. Турчонок спешился и потихоньку начал спускаться, видя ослика на поводу. Значит, передал овец Гамаюну. Дело сделано. Я облегченно выдохнул.
И вот тут началось, то, чего и опасались пластуны.
Время замерло, набухающей каплей, а потом прорвалось с первым тревожным удара сердца.
Сперва раздался двойной птичий крик. Эхом разносясь в горах. Я невольно посмотрел в небо и действительно увидел парящего орла. Голодная птица кружила над овцами. Несколько раз стремительно промелькнул силуэт Сашка. И, наконец, стала видна причина тревоги.
Слева внизу, изза левого отрога в нашу сторону быстро двигались три десятка чёрных всадников. Справа неслышно появился Гриц.
Черкесы!
Чтото маловато их, чтоб отбить отару, тут хитрость какаято. Казаки, в круг!
Мыкола, Сашко левый, я центр, поручик тыл, а ты справа, если что уходи с золотом в схрон, завтра тебя вытащим на рассвете.
Добре. Матвеич, подымись вонтуда,он ткнул рукой назад,смотри только вверх. Ветра почти нет, после выстрела смещайся на границу порохового облака, Выстрелопять отбегай.
Грицко быстро побежал вниз, забирая влево. В каждой руке у пластунов было по револьверу.
Както обидно, что меня, офицера, задвинули в тыл, хотя в душе, я понимал, что в такой ситуации пластуны разбираются куда, как лучше. Мальчишка, похоже, тоже не обрадовался, остановился, а потом бросил ишака и побежал вверх, чтото крича. Одновременно раздалось три ружейных выстрела со стороны конников.
Глаза от удивления полезли на лоб. Саженей в пятьдесят, ниже теснины, прямо из скалы, из камня, выбегали люди в чёрных черкесках и высоких такого же зловещего цвета папахах. Мало похожие на добрых джинов, они уверенно действовали по своему плану. И от их решительных фигур стало не по себеобреки знали, что делали, основываясь на свои обычаи и традиции.
Сперва черкесы кинулись вверх к уходящей отаре, но бегущая наперерез овчарка и два метких выстрела, уложивших двоих нападающих, снизили пыл. «Черные джины» проявили осторожность и залегли возле упавших. Не суетились. Не торопились. Вскоре одного потащили к скале.
Коля, сзади!вырвалось у меня. Казак обернулся.
Добре, держи их.
Стрелять мне было далековато. Не любил просто так переводить патроны. Я осмотрелся, привычно наметил будущие позиции для стрельбы. Приготовился.
Внизу внезапно загрохотало: два выстрела, ещё два, пауза пять секунд, снова два и ещё два. Защёлкали, кажется со всех сторон, винтовки. Потянулась паузаизза порохового дыма ничего не видно. Горное эхо множило и уносило вверх звук уже сделанных выстрелов, как весточку своим: «Мы, приняли неравный бой!»
Пронзительно ржали подстреленные лошади. Эхо не замечало последних жалоб, но глухой удар упавшей снежной шапки радостно размножило. Обреки наверху, очень быстро рассыпались по ширине ущелья, и, не теряя темпа, стали приближаться. Выстрелы Гамаюна в спины, их не остановили. Черкесы двигались очень ловко и сноровисто, почти не оскальзываясь, со стороны казалось, скользили по воздуху. Чужое движение «змейкой», сбивало с толку. Попробовал удержать на мушке одного, перевёл на другого. Потерял. Внизу опять загрохотало. Ударяясь о камни, выбивая яркие искры, пули с визгом меняли направление. И быстро, как потревоженные шмели, злым жужжаньем заполнили ущелье. Черкесы с моей стороны, стали останавливаться, вскидывая длинные винтовки, выцеливая моих пластунов.