Это был последний караул повстанцев. Дорога на Волчиху была очищена от застав. Мужики устав от ежедневных бдений, где спали, где лакали самогон или брагу. Поэтому снять их было задачей не сложной.
Рано утром, едва солнечные лучи позолотили крыши, волчихинцы, собиравшиеся на покос были ошеломлены несущимися во весь опор всадниками. Кавалеристы в выбеленных солнцем фуражках с красными звёздами, проскакали с гиканьем и свистом через всё село и остановились перед храмом Покрова Пресвятой Богородицы.
Мужики, не ожидавшие такого лихого наскока, не задумываясь, побросали сенокосные хлопоты и пустились кто куда. Одни бежали, сжимая в руках трёхлинейку, на главную площадь, кто, наоборот, скидывал нехитрые пожитки в сидор, собираясь бежать в тайгу. Были и такие, что лезли с винтовками на чердак или в подвал.
Кавалеристы на главной площади спешились, взяв на прицел стоящие вокруг здания, залегли, занимая круговую оборону. На этом первое действие утреннего спектакля закончилось. Однако все ждали продолжения, и оно последовало.
Над дорогой, ведущей в сторону Рубцовской, показалось облако пыли. Из облака выползала, ощетинившаяся штыками, змея колонны красноармейцев. Во главе колонны гарцевали на вороных рысаках видные из себя мужики. По всему виднокомандиры. Ни одного выстрела не прозвучало в их сторону. Тишиной встречала Волчиха карателей.
Куда подевались мужики, что кажду ночь в дозоры шлялись, удивлялись бабы, по-соседски. Не иначе, упились до потери сознательности, пьянчуги, делали они вполне обоснованный вывод.
Батальон неотвратимо проткнул деревню, как нож масло, и промаршировал до центральной площади.
Стой! Раз-два! раздалась команда. Батальон, слушай мою команду! Вольно!
Семёнов ухватил, висевший рядом с обрезком рельса, железный шкворень и гулко ударил. Гулкий протяжный звук разнёсся по всей деревне, сзывая жителей на сход.
Ни одной живой души не откликнулось на этот печальный призыв. Никому не хотелось оказаться на площади супротив такой силищи.
Чёрт! ругнулся комиссар полка Шалагинов, придётся всем индивидуальное приглашение выписывать, а кто откажется, будем хату палить.
Семёнов выехал на центр площади, привлекая внимание бойцов.
Товарищи бойцы! Кулаки и подкулачники вместе с белобандитами этой деревни нас совсем не уважают. Здоровкаться с нами не хочут. А может они плохо слышуть? Может им надоть ухи прочистить? Из пулемёта, говорите? Из пулемёта пока рано. Давайте для начала попробуем их на сход собрать. Может они и не совсем ещё в беляков перекинулись? Мож осталось у них ещё чуток сознательности. Говорят, что они с Колчаком хорошо воевали. Поэтому, слушай мою команду! По пять бойцов на каждую улицу. Стучите в ворота, в ставни, орите громко, чтобы энти несознательные на площадь пришли.
Красноармейцы группами по пять человек потекли по улицам села. Подходя к каждой хате, трое лупили прикладами в закрытые ставни и кричали, чтобы хозяева быстро шли на площадь. Оставшиеся держали на мушке двери. При ослушании угрожали запалить хату.
Село сразу засуетилось. На соборную площадь потянулись робкие серые крапины бабьих фигурок, заскрипел костылём японской войны инвалид Парамон, степенно двинулись старики. Мужиков шло мало, только комбед явился в полном составе. Ясно было каждому, что за разгромленный обоз придётся отвечать по всей строгости военного времени.
Что ж, вы, граждане крестьяне, так плохо относитесь к вашей родной и социяльно близкой вам рабоче-крестьянской советской власти? Мягко начал Семёнов. Я не мастер долго и красиво говорить. Мне бы шашкой врага рубать, поэтому сейчас наш комиссар Шалагинов всё вам растолкует. Надеюсь, что после нам не придётся прибегать к самым крайним мерам.
Комиссар занял место командира на паперти храма. Он прокашлялся и начал опять про то, что революция задыхается в кольце фронтов, что рабочие мрут от голода, что кулаки с подкулачниками играют на руку всяким японским интервентам и польским панам.
Ваши земляки, ваши односельчане совершили страшное преступление! Они не только поубивали почти полсотни бойцов интернационального продотряда. Они куда-то спрятали продовольствие, предназначенное для армии и для пролетариату в городах. Шалагинов сделал почти артистическую паузу. Поэтому если через три дня участники дерзкого преступления не явятся самолично, их сродственники будут взяты в заложники, а дома сожжены.
Да, как же это так! Да разве так можно! раздались крики селян. Разве могут невиноватые за виноватых отвечать? Да где же такое видано? Ишшо народная власть называется, супротив народу борется, последнего хлеба его лишает, дык, ещё и мужиков расстреливает. Толпа распалялась всё больше.
Внезапно со стороны кирпичного здания магазина Чернова раздался треск выстрелов. Комиссар схватился рукой за плечо и завертел головой. Снова прогремел нестройный залп. Шеренга красноармейцев рассыпалась, а собравшиеся на сход крестьяне кинулись по домам.
Несколько человек с винтовками наперевес со всех ног бросились по направлению к магазину, прикладами сбили висевший на дверях амбарный замок, распахнули двери и дали залп в темноту проёма. Не успел в воздухе рассеяться звук выстрелов, как из слухового окна вылетела граната. Осколки засвистели по-над площадью, к счастью, не причиняя никому вреда, однако штурмующая группа залегла в ожидании ещё какого-нибудь сюрприза.
Через четверть часа бойцы перегруппировались. Одни начали безостановочно палить по окнам, а другие перебежками приблизились к окнам. Несколько гранат исчезло провале окна. Грохнул взрыв. Из окон вылетели клубы пыли и дыма. Несколько бойцов проникли внутрь и через пять минут вернулись, таща за ноги иссеченное осколками тело высокого рыжего мужика.
Старшой сын купца Чернова, узнали его в толпе. Он то тут каким боком? Черновы же вместе с колчаковцами ушли.
Через неделю по сёлам Степного Алтая из рук в руки переходила бумага с воззванием к трудовому крестьянству:
«Повстанческая армия считает своим святым долгом стать на защиту интересов трудового крестьянства против попытки господ коммунистов впрячь в свой хомут трудовое крестьянство. Повстанческая армиямеч в руках трудового крестьянства, призывает вас, товарищи, самим взять в свои руки и дальнейшее строительство своего счастья, и свои народные трудовые богатства без помощи партийных лиц, пророков и большевистских шарлатанов, которые достойны смерти как гнусные воры, трусы и разбойники перед трудовым народом, в котором они находят только «человеческий материал» и пушечное мясо»
5. СКАЗКИ РЕК И КАМНЕЙ
(урочище реки Бенжереп, Салаирский кряж, Григорий Рогов и кам Каначак)
Дядька Каначак, отмахиваясь от таёжного гнуса, Григорий заводит разговор, вот скажи, почему алтайцы землю не пашут?
Перед ним едва теплится догорающий костерок, в оловянном чайнике заварен таёжный чай из душицы, а на листе лопуха лежит несколько печёных в земле рыбёшек.
Твоя шалабол, Ыгорый, Каначак из-под свисающих на глаза пегих косм прищурился на попутчика, моя, однако, так думать. Всё вокруг нас живое. Небо живая, урман живая, земля тоже живая. Когда ты её плугом ковырять, больно ей делать. Земля и так всё, что нужно даёт, ягода даёт, гриб даёт, орех даёт, птица, рыба, всё даёт. Это вам беспокойным белым людям зачем-то нужно ещё что-то. А так нельзя. Земля сердится, однако. Трястись начинает Камнем кидаться
Чем же тогда народ кормить? Грибов да ягоды для всех не напасёшься. Рыбой да дичиной тоже сыт не будешь. Даже вы, алтайцы, овечек пасёте, лошадок, коровок доите. Шерсть-мясо меняете на зерно или, там, муку, лепёшки печёте, чай ваш жирный варите. Разве нет? Слышал я, что есть алтайцы, что землю пахать пробуют.
Верно говоришь, и пекём, и покупам, но сами не ковырям А народ кормить сам подумай Ведь отчего народу много? От того, что мужику с бабой кувыркаться сладко. Чем больше сладости, тем больше детишек, чем больше детишек, тем больше им прокорм требуется, тайга тогда не справляется. Приходится кой пасти, степь ковырять. И так всё больше и больше. Духи земли терпят-терпят, да как их терпение кончается, устраивают либо засуху, либо мор, либо войну, вот как сейчас
Значится, ты, Каначак, считаешь, что революция происходит не от классовой борьбы, а от каких-то тёмных духов, которые головы людям морочат? А то, что богатеи угнетают простой бедняцкий люд, это так, бык начихал? Эх, ты, тёмна голова! Ну, подумай сам. Если у одного много, а у другого мало, разве это справедливо? Григорий с размаху шлёпнул себя ладонью по мощной шее, убив очередного кровопийца.
Не-е-е, Ыгорый, старый шаман даже тихонько засмеялся. Твоя думать только один овечий шаг. Надо хотя бы на переход отары думать, тогда понятнее будет. Вот твоя сейчас сказал «спра-вит-ливо», моя плохо знать русский язык, такой слово не знать. О чём это, твоя может сказать?
Это просто, Григорий выплёвывает кости хариуса в костерок, вот смотри, ты меня спас, это хорошо. Но из-за этого ты потерял пару дней и пришёл домой позже. Это плохо. Но благодаря опозданию, ты сохранил себе жизнь. Это справедливо. За добродобромэто справедливо. Как там еврейские попы говорятоко за око, зуб за зуб.
Погодь мала, останавливает его жестом Каначак, это моя понимать. Но при чём тут бедные и богатые? Богатый много работал, много кой растил, много теке стрелял, а бедный в юрта лежал, ворон считал, потому и бедный остался. Это спра-вед-ли-ва?!
Ты, отец, меня за нос не води! Я тоже на Алтае уродился. Ты забыл, как ваш зайсан Кындыш Бардын сдавал в аренду пришлым с России земли, отписанные Кабинетом для алтайцев? А как кулов-рабов заставлял пасти свои отары? Его богатство, конечно, мелочь по сравнению с аглицким банкиром, или с русским купцом-миллионщиком, но рядом с пастухом-ойратом он ещё какой богатей. Это, по-твоему, правильно?
Это правильно! твёрдо и уверенно тут же заявил Каначак. Вы, урусы алтайцев не понимаете, вы живёте по-другому. Для вас и кулраб. Зайсанон глава сёока, отец в семье, даже больше чем отец, что сеок делает, за всё ему ответ держать перед предками. Если, что не так делал, то и ответит за всё, да не один, а до седьмого колена.
А бай так вообще первые помощники бедноты. Твоя, вот, знать, что такое полыш?
Как не знать, это сдача в аренду дойной коровы с отработкой. Что ж тут хорошего. Бай же ничего не делает, а всем владеет. Паразит твой бай.
Твоя слепой? Твоя не видеть? Если бы бай корову в полыш не давал, то бедный бы голодный был. Детей бы его злые демоны мучили, жена стала бы худой и не красивой. Так что, тут у нас у ойратов всё правильно.
А если отобрать у ваших этих зайсанов всех коров и поделить поровну между всем народом алтайским. Разве это будет не правильно?
Это будет совсем не правильно, совсем глупо будет. Начнётся междоусобица, улус пойдёт на улус, а род на род, много народу погибнет, однако, совсем без пользы. Будет одно разорение. Вот у вас всякие колчаки почему всех убивать начали, потому что у них их имение отобрали. Подумай об этом.
Ты, старый, смотри, контрреволюционную пропаганду среди меня прекрати, понял я, куда ты клонишь. Но ничего у тебя не выйдет! Григорий помахал грязным пальцем с обломанным ногтем перед носом старика, тут умные люди мне всё растолковали. Богатые потому богатые, что остальных бедными сделали. Если у человека силой всё отобрать, то он будет рад за осьмушку хлеба горло перерезать, кому прикажут.
Какой же ты Ыгорый чудной, ухмыльнулся в жидкие усы Каначак, по твоему, баи и зайсаны тебе сами всё отдадут? Давай, я тебе один старый сказ расскажу, а потом спать будем. Выспаться надо нам хорошо. Завтра, однако, побольше пройти придётся, духи говорят, скоро погода испортится, дожди пойдут. Да и не далеко уже осталось до Кебезени.
Шаман затянулся табачным дымом из длинной трубки, посидел с закрытыми глазами, как бы прислушиваясь к собственным мыслям, выпустил через нос облачко дыма и скрипучим голосом начал:
А легенда така. Одним телесским родом верховодил очень строгий зайсан. Однажды увидел он в одном из аилов девушку стройную, как тополь, он взял себе в жёны девушку уже сосватанную за молодого удачливого охотника. Охотник стал очень зол. Стал людям говорить, какой зайсан плохой. Стал рассказывать, что знает он одну горную долину, где реки текут молоком, а берега из быштаха. Послушали люди охотника, собрали свои отары и пошли за этим парнем. Тот действительно привёл их в долину с реками из молока и сырными берегами. Там и орех был с кулак, и сарана был сладкий как мёд. Рай, да и только. Обрадовались люди. Стали свадьбы играть. Костры свадебные зажигать. Увидели сполохи этих костров злые джунгары. Собрали большое войско и отправились на свет этих костров. Славные охотники были в телесском роду, но не было у них вождя. Всех мужчин джунгары взяли в рабство, а женщин себе в наложницы. Молодой охотник не вынес позора и бросился со скалы в горное озеро, которое с тех пор и называется Телецким.
Григорий хотел было возразить старому шаману, но передумал. Он встал, стряхнул крошки в костёр, плеснул туда же последние капли самогона и пошёл к реке.
От сгоревшего Каначаковского балагана они пошли сначала вверх по Уксунаю. Потом у горы Калтык перевалили в урочище маленькой, но бурной речки Бенжереп, которая вывела их на Сары-Чумыш. Там они чуть было не нарвались на банду лихих уурчи. Григорий хотел сначала пойти и поговорить с алтайскими лихими парнями, но Каначак его остановил. Он понимал, что это уже порченые люди. Убить могут просто из озорства. Эти уулчакдар уже узнали вкус крови, и он им пришёлся по душе.
Это демоны, только с виду на прежних людей похожи. Их надо убивать, как бешенных собак, сказал уверенно старый кам.
От удобного спуска по Сары-Чумышу пришлось отказаться. Перевалили на Туяс и по дебрям маральника двигали в сторону Учурги. Там Каначак знал целебный источник, рядом с которым они остановились на пару дней, дать отдых ногам. Григорий с наслаждением погрузился в первый же вечер в горячую воду. Уже через пару дней раны его затянулись окончательно, а он почувствовал себя абсолютно здоровым. Даже подумал было побриться каначаковским ножиком, но отказался от этой глупой затеи.
Абай Каначак, обратился он на третье утро. Пора нам дальше двигаться, что по-пустому в тайге время терять. Летом день год кормит, а мы с тобой по урману прохлаждаемся.
К вечеру обогнули гору Салоп и оказались на окраине небольшого русско-алтайского села Турочак. На заходе солнца прошлись по селу, пугая ребятню диким видом. Нашли на берегу лодку, а ночью тишком её умыкнули и переправились на левый берег Бии. Останавливаться на ночлег не стали, двинули вверх по течению, благо, что троп местные жители протоптали там достаточно.
В Турочаке Григорий хотел обменять свежих хариусов на хлеб или муку, но ни того, ни другого у местных жителей не наблюдалось. Всё выгребли продотряды, наведывавшиеся в это село третий раз за лето. Поэтому Григорию за рыбу предлагали только никому не нужные керенки. В конце концов, Григорий отдал улов ребятишкам, а сам стянул с какого-то плетня стираные портки взамен изношенных галифе и вернулся в лагерь в обнове.
Шли, останавливаясь для короткого отдыха и весь следующий день. Остановились только, когда солнце опустилось за пологие вершины гор напротив аила Баланак.
Каначак занялся приготовление чая бодрости из горных кореньев, а Григорий спустился к реке, надеясь на свет импровизированного факела поймать какую-нибудь рыбёшку. Когда он вернулся, Каначак встретил его ворчанием:
Вот, почему русский всегда сначала делать, а потом думать? Ыгорый, твоя зачем по берегу бегать с горящий палка? Зачем показывать, что здесь кто-то есть? Ты же знашь, что у нас с тобой ни наган, ни ружо, ни даже топор нет.
Слушай, абай, не ворчи, не обращая внимания на слова шамана, начал делиться думами бывший красный партизан. Мне вот одна мысль покою не даёт. Очень мне твоя легенда в душу запала. Ведь получается как? Если бы народ жил тихо, внимания к себе не привлекал, то джунгары бы его не заметили. Так?
Так, да не совсем. Про это у меня другая легенда есть. В очередной раз ухмыльнулся в редкие усы Каначак, слышал ты о чуди белоглазой?
Ты погодь чуток со своей чудью. Григория переполнял энтузиазм пришедшей ему в голову мысли. Если бы эти алтайцы из твоего рассказа не шумели бы, не высовывались, то джунгары бы их и не заметили, проскакали бы себе дальше в поисках богатой добычи.