Перестраивают и Три Долины. Ряды шалашей и бараков на северных склонах превратились в настоящий рабочий городок. Здесь ставят тучеломы, похожие на крылья захороненных в лаве драконов, чтобы защищать поселок от того чтобы его заливали ункаи.
Глубже, во Второй Долине, вкопались с металлургическими предприятиями номер три и четыре в систему подгорных пещер. "Он вгрызается в самое чрево вулкана". Доктор О Хо Кий говорит о руководстве Верфи почему-то в третьем лице.
В ее сорока семи бамбуковых чашах к холодному Солнцу проклевываются новые корпуса hakutetsu tamasi. Строится новый ряд лесов-цветов верфи. Лес выстреливающих в небо доко постепенно заслоняет заснеженную природу южных склонов.
Доктор О Хо Кий узнает профили Кораблей в затмениях Солнца: когда Корабли проходят парадом на фоне солнечного диска. "Стрекоза! Ну что за идиот придумал! На двоих человек, сплошной скелет, а приводасколько силы мышц. Они же убьются".
Убиваются. Казармы, по причине близости Врат Туманов, перестроили в госпиталь для моряков Неба. Уже смеркается, когда Кийоко замечает капитана Томоэсопровождающего поход санитаров с носилками. На носилках крутятся и плачут от боль молоденькие солдатики в тяжелых самурайских доспехах, с неоднократно переломанными конечностями, в основномногами.
Только это не доспехи. Полностью выполненные из Железа Духа, по образцу демонических и звериных панцирей мечников эпохи Эдо, они убавляют вес вместо того, чтобы его прибавлять. В полном таком снаряжении человек поднимается в синеву, словно воздушный шар. Рядовых только что сформированного Корпуса Пехоты Неба тренируют десантировать со спрятавшихся в тучах Гусениц и Китов. Они спадают сотнями, сжимая в руках свинцовый балласт, и вся штука здесь заключается в постепенном выпускании балласта, чтобы стремление падения было нивелировано противовесом tetsu tamasi перед самой высадкой на землю.
Хлопотами капитана Тамаэ являются не те, что отпустили балласт слишком поздно, но те, которые сделали это слишком рано. "Их вздымает на такие высоты, что задыхаются от недостатка воздухаа потом влага воздуха обмерзает из ледяной скорлупойкоторая вновь добавляет им веса, так что они падаютниже, ниже, где нагреваются, лед тает, они теряют в весеснова поднимаются ввысьи до тех пор, пока птицы не объедят мяса настолько, что труп распадется и выскользнет между гейстовыми пластинами".
Они разговаривают под звездами, обмываемый розовым отсветом молодого электричества госпиталя. На затоптанном солдатскими сапогами краешке ничейной грязи и снега.
Разве Рююносуке не мог пригласить Кийоко куда-нибудь вовнутрь? Мог бы. Только это было бы разновидностью лжи.
Кийоко: "Что же произошло? Им настолько важно было узнать дорогу к технологии tetsu tamasi, что готовы были противостоять генералу Ноги. А здесь, а сейчасникто и не беспокоится". "Технология у нас имеется. Технология действует. Строим корабли. Нам не нужно понимать дороги, ведущей к этому знанию, чтобы ъто знание применять на практике. Столько средств, столько людеймы можем позволить себе не понимать. Сто возможностеймы реализуем их все, одна проявит себя на практике, и в этом направлении мы и пойдем. Понимание уже ни для чего не нужно. Мир состоит из миллиарда отдельных моментов красоты". "Ох". "Тебя это удивляет? В Долинах не случилось ничего такого, чего бы тысячекратно не случалось по всей стране. Мы учимся управлять, хозяйничать и воевать по образу варваров. Должны ли мы стать варварами, чтобы в этом стать лучше варваров? Действительно ли ты понимаешь, почему лампочка светит? Почему аспирин лечит?".
Кийоко натягивает на голову капюшон. Ей делается все холоднее и холоднее.
Капитан закуривает папиросу. Он отворачивает голову, чтобы не выдыхать дым в сторону Кийоко. Теперь говорит багровая маска боли.
Капитан Томоэ: "Хочешь вернуться в Токио?". "Нет. Не знаю". "Во всем мире можно найти, возможно, четырех, может, шесть человек, для которых ты что-то значишь. Никто другой не понимает, ну зачем обязательно все понимать. Чтобы забрать тебя из Иокогамы, мне пришлось провести в Министерстве три поединка в каллиграфии и печати, все три с господином Рейко Хикару". "О! Они держали бы меня там до смерти". "Быть объектом столь горячего внимания. Столь стойкой навязчивой идеи. Сгорая в этом любопытстве. Кийоко. Как ты описываешь страсть из самого нутра страсти?".
Тебе вырвут глаза, язык, пальцы, слова, мысли, съедят твой мозг.
Кийоко выискивает не существующее слово.
Дрожь. Румянец.
И пара дыханий. И запах табака. Ночные огни фабрик войны.
Проходит. Прошло.
Кийоко: Вы уже не станете работать над развитием теории профессора Гейста". "Гайкокудзин хотел, хотел. После твоего отлета. Он пробовал что-то новое". "Не удалось". "Не удалось. Были крупные разрушения. Очень большие расходы. Исода и ассистенты верили ему без каких-либо условий. Он мог пробовать и дальше. Сдался сам". "Иникто больше?". "У нас война. Мы создаем оружие. Мы строим всю промышленность. Видишь". "Да". "Господин доктор О Хо Кий опасался змеиных интриг Тайного Совета Какубацу, политиков. У господина доктора О Хо Кий страхи господина доктора О Хо Кий. А следовало опасаться медвежьей силы денег".
Капитан Томоэ выбрасывает папиросу в снег. Топает на месте. Полшага, еще полшага, склоняется над Кийоко. Показывается белая маска человека, натянутая на череп капитана Томоэ.
Вот так Кийоко могла бы прижаться к отцу. Если бы шипы терпели кровяную мягкость плоти.
Это уже почти что двадцать лет.
"Я проведу тебя в деревню". "Я живу в доме над водопадом".
Они идут через лес. В снегу. В хвойной темноте.
"Очень извиняюсь. После смерти министра Куроды. Вы остались здесь". "О, смерть господина не освобождает от службы".
Под вулканом.
"Почему меня избрали для того, чтобы записывать работу гайкокудзина? У вас имелись другие кандидаты, не я одна сдала экзамен". "Господин Ака попросил об услуге".
На последнем мостике.
"Благодарю". "Я благодарю".
Над самым водопадом.
"Хочешь вернуться в Токио?". ""У меня есть время".
империя туч
Тени рыб на дне рекигод за годом под волнами памяти.
Наша империяимперия туч.
Тебя выдаст слепая честность бумаги.
Тени рыб на дне рекигод за годом под волнами памяти. Кийоко учит внуков господина и госпожи Ака. Кийоко покупает себе посох. Кийоко подружилась с медведем. Кийоко пишет соккибон. У Кийоко появился фотоаппарат. Кийоко делают операцию. Кийоко седеет. Кийоко ходит в тучах.
Кукушка спела ритм прошлого.
В день формального завершения Второй Войны Империй Кийоко вступает в тридцать шестой год жизни. По радио объявляют о подписании Капштадтского Мира, а Кийоко открывает, что не будет иметь детей.
Дети у нее имеются, но не свои.
"Госпожа Кийоко, а это правда, будто бы вы сражались на войне, так это правда, госпожа Кийоко?". "Нет. Я лишь немножко помогала нашим солдатам".
Господин и госпожа Ака относятся к Кийоко как кому-то, кто больше, чем гувернантка; как к кому-то, кто лишь чуточку меньше их собственной дочери.
На уроки каллиграфии у Кийоко присылают своих детей господин и госпожа Каваками, господин Уиджи, господин и госпожа Кагаку. Госпожа Ака выстраивает за банями, слева от колокола, каллиграфическую студию на тридцать шесть татами.
Кукушка считает детей Кийоко: семь, двенадцать, потом еще четыре, затем детей детей и детей детей детей.
Вырезанные из древесной коры, нарисованные на лысинах придорожных камней, вышитые на дешевых кимономордочки медвежат. Возможно, они были там всегдатолько она не считывала их кандзи?
Возвращаясь в дом над водопадом по болотистому склону вулкана. Неся книги и шкатулки с приборами для письма. Чувствуя за спиной дыхание ункаи. Кийоко внутри головы Кийоко. Изумленная, все время изумленная.
Больше, чем гувернантка, меньше, чем дочка. Госпожа Ака приглашает на чай инженера Кацуйя, одного из молодых вице-директоров Онся Машины. Инженер Кацуйя воевал в тибетской кампании, отморозил себе два пальца левой руки на Крыше Мира. Вместе с Кийоко они обмениваются страшными и смешными фронтовыми историями, госпожа Ака подает на стол саке, золотой паук Духа поднимается вверх на волнах их смеха.
Через неделю Кийоко покупает себе высокий посох. С тех пор она ходит только с ним. Искривление позвоночника делается все более выразительным. Растет ревность тела.
После подписания мира между всеми колониальными империямиЯпония в зоне признанных договорами заморских территорий уже вторая после Великобританиии после учреждения Гавайского Совета Валютного Порядка начинается золотая эра международной торговли. Верфь Неба Онся подписывает договоры с U.S. Steel и Barrow Hematite Steel. Она строит дорогу вдоль реки, перебрасывая два длинных моста и подняв на воздух одну небольшую гору. Окаму становится остановкой на пути ко все более расширяющемуся промышленному бассейну. Железнодорожная линия из Саппоро, высоко подвешенная над руслами ункаи, проходит еще дальше. Онся же выделяет средства на Высшую Школу Металлургии Духа в Окачи.
В ее парадном холле, на всей стенеувеличенный снимок, сделанный в день прибытия в Три Долины доктора О Хо Кий. Кийоко задерживается перед ним на долгие минуты. Между крупнозернистых силуэтов гайкокудзина и министра Куроды высовывается голова Эзава. Занавески в окнах Врат Тумановпена на потоке времени.
Кийоко приходит на немногочисленные, открытые для публики лекции. Слепой доктор О Хо Кий говорит о наследии профессора Гейста и о будущем тяжелой промышленности в Японской Империи. Звучат вопросы, касающиеся источников вдохновения и химических основ. Троица блестящих сотрудников OnshaGurūpu подробно поясняет эти проблемы. На досках они вырисовывают лабиринты математических символов. Кийоко этот алфавит неизвестен. В конце концов, вывозят доктора на коляске. Аплодисменты, поклоны, гордость.
Никто в Высшей Школе Металлургии Духа не может найти негатива фотографии из холла, либо какой-то ее копии, которую Кийоко могла бы забрать с собой.
Кийоко едет в Хакодате, приобретает фотоаппарат вместе с упакованной в чемоданчик лабораторией с химикатами, необходимыми для проявки снимков. В один прекрасный день, во время обеденного перерыва, она прокрадывается в парадный холл и, закрепив аппарат на основании из tetsu tamasi, быстро делает серию снимков со старой фотографии, увеличенной до размеров фрески.
Когда зимой под дом над водопадом подбираются голодные медведи, Кийоко снимает их с веранды, из окна на втором этаже, с лужайки под домом. Потом она специально бросает перед домом свежее мясо, чтобы иметь возможность фотографировать медведей. Те замирают на долгие мгновения, словно бы сознательно позируя Кийоко. Лишь легонько мотают башками, водя близорукими глазками за бледными фигурами, перемещающимися по небу над вулканом.
Близкое знакомство Кийоко с медведями не уходит внимания Окаму. Рождается слух о происхождении Кийоко от жрецов айну. Ведь разве ее бабка не была той покрытой татуировками сумасшедшей из народа эзохи?
Зимой одна тысяча девятьсот двадцать первого года гибнет первый ребенок из Окаму, которого загрызли медведи.
Какое-то время Кийоко проживает в поместье господина и госпожи Ака. Стены каллиграфической студии покрываются рядами черно-белых фотографий.
"Госпожа Кийоко, а это правда, будто бы вы замужем за медведем, это правда, госпожа Кийоко?".
На некоторых фотографиях видны все более высокие постройки Верфи, сделанные с Горы Пьяной Луны. На некоторых фотографиях видно море туч, разлившееся в ущельях и долинах, и погруженные в них корпуса Кораблей Железа Духа, словно перевернутые корпуса океанских линейных судов. А на некоторых фотографиях не видно какой-либо формы, которую можно было бы назвать.
Кийоко подписывает их знаками, представляющими собой меньшие картинки без названия. Они уже не имеют названия.
Дети задают вопросы. Кийоко рассказывает истории с другого берега тумана.
Дети тщательно выписывают их каллиграфическими знаками. Кийоко переписывает взрослыми кандзи и кана бесценную наивность широко распахнутых глаз.
Пять соккибон с Вечерними Загадками Водопада выходят в свет за счет Bunmeidō. Доктор Ака забирает рукописи Кийоко в Осаку, куда он летает по делам каждые несколько месяцев. Кийоко не до конца уверена, а не заплатил ли доктор Ака сам издательству, чтобы их опубликовали. Книжечки она раздает своим детям.
Регулярно присылаемые Хибики коробочки с железными корнями кандзи постепенно заполняют комнату в шесть на восемь татами. Потом Кийоко отдает им второе и третье помещение. В конце концов, сама она спит на втором этаже.
Четверо молодых китайцев убивают заблудившегося медведя.
В сичо Окачи появляется все больше беженцев и рабочих из Китая. Три Долины нуждаются в десятках тысяч рук для работы, чем дешевле, тем лучше. Кийоко видит, как в старой застройке деревушки, где раньше проживали Помилованные, постепенно поселяются столь же бедные чужаки-хани. Поначалу только мужчины, затем мужчины и женщины, а потом и целые семьи со стариками и детьми.
Китай по плану Великого Каллиграфа Канга Ю-Вея вступил на путь конституционной монархии, взявшей за образец Конституцию Мейдзи. Япония уже много лет стремится сыграть в отношении Не Охваченного Трактатами Китая ту же роль, которую сыграла в Корее. Только у Кань Ю-Вея планы еще более амбициозные. Он открыто восхищается западной наукой и технологиями. Он желает реформировать не только Северный Китай, но и весь мир. Под единым просвещенным правлением. С демократическими правительствами в меньших зонах-прямоугольниках. С полным равенством женщин и мужчин. Вместо семейгосударственные центры опеки и воспитания. Вместо капитализмасоциализм. Научный отбор и разведение вымоют из человечества нечистые расы. И настанет счастье всеобщего равенства и одинаковости. Китай, Китай откроет миру это будущее.
Тем временем же открылись ворота эмиграции.
Дети Кийоко говорят про тех обитателей нижней Окаму: "Прилетели мухи".
В лавочке господина Фуси китайцы продают китайцам китайскую дешевку. Одна лишь Кийоко называет ее лавочкой господина Фуси.
Весной, с посохом, на северном мостике. Здесь ее сбивает с ног банда малолетних грязнуль ханей. Поднимается Кийоко медленно.
Солнце шипит из-за гор. Ветер перебирает весеннюю зелень. Булькает речка.
Взгляд между досок, в растрепанные отражения волн.
Проплыла рыба. Проплыла рыба. Проплыло старческое лицо Кийоко.
"Наша империяимперия туч".
Никогда он не жаловался на неудобства, усталость, боль. На жару или на мороз.
Уже много лет он отказывался принимать врачей. Ел уже только очень мягкие блюда: болел зубами, но не допускал к себе боль.
Он плохо видел на расстояние. Но не признавался, что плохо видит на расстояние.
Обязанности и церемонии требовали его присутствияон шел. Всем заявлял, что у него насморк, простуда; на самом деле это было воспаление легких.
Гремели пушки на маневрах и показахон один не затыкал ушей.
Ему сообщили о смерти ближайшего советника и приятеляон едва кивнул.
Много лет в том же самом, неоднократно заплатанном фраке, в одном и том же мундире. Он не позволял портным снимать с него мерку. Не позволяет ни ремонтировать, ни украшать частные покои.
Самые суровые комнаты во дворцекомнаты императора.
Уже много лет он страдает диабетом. Много лет у него воспаление печени.
На пятьдесят восьмом году Мейдзи, на семьдесят седьмом году жизни император Муцухито почувствовал странную слабость в ногах и тяжесть в желудке, когда направлялся на вечерний сеанс (ему нравилось иногда поглядеть движущиеся изображения и послушать военную музыку на фонографе). Доктор Ока подтвердил сердечное заболевание на фоне заражения кишки и мозговой горячки. Пульс императора издавна был неровным, рваным. 14 августа 1925 года он прекратился навечно.
"Что станется с миром после моей смерти? Я бы желал уже не жить".
На пять дней остановилось все, даже денежное обращение и казни осужденных.
Император Муцухито лежит на катафалке под белым шелком habutae.
Император Ёсихито, сын императора Муцухито, принимает Меч и Яшмовую Подвеску.
После смерти у Муцухито уже другое имя: Мейдзи. Это nengō, девиз эпохи его правления. Nengō никогда не переносится на имя покойного. Но сейчас, но егомогло ли бы оно быть иным?
Не существует и соответственных синтоистских ритуалов. Император Мейдзи не желал для себя проведения буддийских ритуалов. Так что выдумывают новые древние традиции.