Сердце семьи лопается с грохотом колокола; переломан стол; гаснет жар ужина; о, как холодно!, как мертво! Кийоко прижимает к себе соломенных кукол. Светлое лицо материзакрыто крылом волос цвета воронова крыла.
"Как же низко мы пали!".
Дедушка Кийокоэто не ее дедушка. Он не отец ее отца, он не отец е матери.
Мать Кийоко не обращается к дедушке. Не обращается и к бабушке. Она не видит их и не слышит.
Все обитатели деревушки Окамуэто дядьки и тетки Кийоко, Такуми, Хибики и Сакурако, по милости императора. Кийоко, Такуми, Хибики и Сакурако проживают у них. Живут с ними. "Дядя!". "Тетя!". По милости императора.
Помилованные после переселения в Окаму были размещены в домах сирот и вдов, где после последней эпидемии оспы пустота и тишина высосали из спасшихся жизнь и желание жизни. Прививки против оспыэто одна из тайн западного знания, посредством которого чужеземцы изменяют дух Нихон. Комеи, император, отец императора Муцухито, неожиданно умер, заразившись оспой от придворного. Муцухито привили еще ребенком, по уговору отца своей матери, вот он и живет.
На Хоккайдо до сих пор прибывают семьи с южных островов, никто не удивляется. Кто отличит одну деревушку от другой. Кто там станет помнить родословные рыбаков и земледельцев.
Колонизация идет дальше. Айну уходят на север, в чащобу и туман, вместе со своими богами и медведями.
Сакурако живет на другой стороне речки, в доме трех братьев Рюко. Дядькам Рюко уже более семидесяти лет, и они выпекают самые отвратительные сенбеи. Однорукий отец Сакурако ездит от деревушки к деревушке, продавая лечебные меды из горной святыни Инари, вечно его никогда нет. Это Сакурако правит дядьками Рюко, управляет домом и пекарней.
У Рюко всегда тепло. Сакурако приглашает Кийоко, как только той не нужно помогать по хозяйству.
У дядек Рюко было пятеро детей и шестнадцать внучат; всех их убила оспа.
Потом Кийоко приносит домой выпечку-кошмарики. Дедушка крошит сухари, смешивает их с водой и медом и, осчастливленный, часами сосет эту кашицу часами. Согласившийся с миром и временем. Беззубая усмешка мира.
В доме Кийоко правит дядюшка Масайоши. Дядюшка пережил оспу, вот только оспа никогда его не отпустила: на лице он носит карту кладбища своего семейства. Крайне пьяный, он нажимает ногтем один шрам за другим, называя их именами своих детей, сестер, кузенов.
Дядюшка Масайоши видит маму, видит Кийоко и видит всех остальных обитателей деревушки, что в трезвом, что в нетрезвом состоянии.
Мать Кийоко проходит мимо него, словно бы тот и не существовал.
Дядюшка Масайоши склоняется над матерью Кийоко и кричит, и плюет ей в лицо рисом и пивом.
Мать Кийоко прислушивается к отдаленным звукам. Словно бы дядюшки и не существует.
Дядюшка Масайоши вырывает миску с рисом. Дедушка ругает его и пинает ногами. Бабка Рейна стучит его ложкой по голове. Дядюшка выбрасывает миску на двор. "Мы еще и кормить их обязаны!". С дядюшкой они валятся на котацу. Грохот! Треск! Зловоние!
А дело в том, будто бы мать Кийоко видели на северном мостике с господином Айго Санджо, и роса блестела на лугах, и кукушка призывала из кроны дерева тахибана.
Она отводит взгляд. Никто не существует. Черное вороново крыло заслоняет костяную бледность лица.
Что-то случилось после прибытия Помилованных в Окаму.
Кийоко не знаетчто. Кийоко даже не знает, о чем спросить.
Тогда она была настолько маленькой, что мать все еще кормила ее грудью.
Мать обрезала себе волосы после смерти отца; сейчас те отросли, но тогда она представляла собой образ молодой вдовы, которой овладело благородное отчаяние.
Спасшиеся от оспы обитатели Окаму приветствовали свои новые семьипо милости императоразакаленной ненавистью. Кийоко этой ненависти не знает.
Из развалившегося столика-печки высыпаются красные угольки, мертвый жар прожигает старые футоны и доски. Дядюшка душит дедушку, потому что не может задушить мать Кийоко.
Кийоко глядит широко распахнутыми глазами.
Что-то тогда произошло, много лет тому назад, что-то здесь произошло. Мать Кийоко была красавицей при дворе даймё, ее принимали в Эдо и Киото, она была из долгой линии генералов и генро. Ее дед всю жизнь служил сегунату Токугава. Сводная сестра ее деда учредила рюхе заваривания чая Гай-рю.
Мать Кийоко наверняка отправилась бы в монастырь, если бы не маленькая дочь. По причине Кийоко она избрала изгнание на Хоккайдо.
Что-то тогда произошло.
Из-за чего теперь они ничего не видят и не слышат.
Кийоко прижимает к себе соломенных кукол.
"Дядюшка? Бабушка?".
Сердце семейства лопнуло с грохотом колокола. Дедушка Кийоконе ее дедушка; бабушка Кийоконе бабушка ей. И ничего не объединяет дедушку и бабушку помимо принуждения жить под одной крышей.
Так что уже не должна больше Кийоко так говорить с ними, думать о них, видеть, писать.
Дядюшка душит дедушку, поскольку не может задушить мать Кийоко. Завалился детский маленький театрик дома и семейства.
Коты привыкли засыпать, прижавшись к теплому котацу. Печурка под столовым накрытием даже урчала им по-кошачьи, огромный, нагретый живот кошки-матери. Не раз и сама Кийоко засыпала возле теплого котацу.
Сейчас котацу в развалинах.
Угли остыли.
Домашние разошлись, каждый в свой угол.
Дома нет. Есть холодная хижина из дерева и бумаги, с выжженной дырой посредине.
"Как же низко мы пали!". Но это в домах самураев живут без сердца. Дома самураев не знают сердца котацу. В домах самураев никто совместно не ест.
Крестьяне и беднотаони а, они толкутся, пихаются, болтают один с другимсловно животные, объединившись вокруг горячего стола.
Мать Кийоко ест, отвернувшись боком, в своем углу возле угольной корзины. Заслоняя рот. Дешевое кимоно материвсегда уложенное завязанное с той же самой церемонной тщательностью слоев и складок.
Она обучала каллиграфии и икебане принцессу Сакато. Управляла домом с доходом в сто двадцать рё. Сейчас же штопает оби крестьянок и помогает банным женщинам в оме Купания Господина Жабы.
Никогда Кийоко не видела, чтобы мать позволила своему спокойному, мягкому улыбчивому лицу оскорбить мир обнаженным чувством.
Только один раз, ночью, Кийоко расслышала ее спазматичный шепот.
"Как же низко мы пали!".
А теперь задвинь в голове бумажные стенки. Только лишь так цивилизованный человек живет среди цивилизованных людей.
Мы их слышим и видим, но как будто бы не слышали и не видели.
Задвинула. А теперь не забывай не приходить к ним непрошенной.
Они живут в твоей голове, ты живешь в их головах. И только лишь те тоненькие перегородки из бумаги защищают вас от помешательства: от безумия. От безжалостной резни отрубленных конечностей, распоротых животов, кровавого дождя. Так вы живете.
Так мы живем. Изображая вежливое одиночество, которое взаимно отражается вежливостью других. Хотя ведь, мы их слышим и их видим.
А междулишь те тонюсенькие акари сёдзи, только они. Бумага против безумия.
И достаточно неосторожного огня. Мы улетим серым дымом в царство Будды Амиды, объединенные оргией громадного пожара.
муга
Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так.
Так Кагагу-сан тренируется в лучном искусстве, так Кагаку-сан исчезает и рассеивается, и так мастерство лука Кагаку-сан попадает в цель в горной тишине.
Тучи на земледома на небемир переворачивается на другой бок.
Как-то раз та сожгла себе волосы и выгрызла половину ладони, и говорит, что не знает - почему так. Все немного побаиваются бабку Рейну и немного посмеиваются над ней. Бабка Рейна бродит по деревушке, в кторорой проживает уже вот шестьдесят лет, и теряется за первым поворотом.
После полудня и вечерами Хибики, Такуми, Кийоко и Сакурако ходили за бабкой Рейной, делая вид, будто бы следят за ней, и прятались, делая вид, будто бы бабка Рейна не знает, что они за ней ходят.
Бабка Рейна ходила и в лес, а в лесу тоже терялась.
Бабка Рейна переходила на другую сторону притока реки через южный мостик, а возвращалась вброд, по беда в воде.
Тридцать три года назад, когда в Окаму пришел бродячий мастер Йёсё, бабка Рейна вышла в горы, и в этих горах оставалась последующие пять лет. Мастер Йёсе привел ее назад, голую, с живущими в коже червями и в волосах, с огромным шрамом на спине.
Он посетил ее еще два раза. "Находит мудрость в жизни, не заполненной поиском мудрости".
После смерти Йёсё его ученики привезли бабке Рейне любимый посох учителя. Месяц, и она позабыла, где этот посох делся.
Бабка Рейна бродит по деревушке, в которой проживает уже шестьдесят лет, и теряется за первым же поворотом.
Как-то раз она присела у обрыва над водяной мельницей и стала себя поедать.
В тот день за ней ходили Кийоко и Хибики. Хибики стоял и глядел. Кийоко побежала за дедушкой. Пока она его привела, бабка Рейна съела свои два пальца, начала третий и пережевывала плоть, выгрызенную из бока ладони.
"Зачем? Зачем? Зачем?". "Не знаю".
И Кийоко видит, что бабка Рейна и вправду не знает.
Зачем ходит она так по деревушке и по горам, теряется в ту или иную сторону, заворачивает и заворачивает, теряет дни, пялясь в пустоту над долинами, останавливается в нескольких шагах от дома, вместо того, чтобы войти в дом. Почему и зачем?
В конце концов, в Кийоко рождается уверенность, что бабка Рейна вовсе не теряется.
Дядюшка часами называет ее старой сумасшедшей и обманщицей.
"Бабка Рейна говорит правду".
Склонившись над угольной корзиной (котацу лежит холодное, разломанное), та сунула в огонь волосы, и те загорелись. Дом пропитался терпкой вонью испепеленной старухи.
"Не знаю".
Рейнаэто имя из Нихон. Настоящее имя бабки другое. Она не произносит его вслух.
Родом она не южных островов. Род ее не прибыл сюда из империи Аматерасу. Она не дитя географии Идзанами.
Прежде чем подданные императора захватили их в свое владение, эти горы и леса, реки и тучи укрывали народ айну.
Прежде чем их освятила Аматерасу эти горы и леса, реки и тучи почитали богов-медведей.
Бабка Рейна шепчет в ночь древние рассказы перехода: о богах, принимаемых и потребляемых людьми, а так же о людях, принимаемых и потребляемых богами. Кийоко спит, но слушает. Слушает, носпит.
Бабка Рейна всякий раз приветствует Кийоко одинаково: "Кто ты такая?".
Наконец Кийоко поняла, что бабка Рейна вовсе не забывает. Что это не у бабки Рейны дырявая голова. "Кто ты такая?".
"Не знаю".
Так Кийоко отвечает доктору Ака и супруге доктора Ака. Кийоко говорит правду.
Доктор Ака обучает их сокки. Соккиэто искусство скорописи.
Бесконечно предусмотрительный император открыл Страну Богов переменам, в том числе, изменениям в самом способе осуществления власти. Творятся новые законы. Творятся новые учреждения. Нихон должна догнать и перегнать Запад, то есть сделать то, то же самое, что и Запад, только быстрее и лучше. Чтобы иметь парламентаризм, необходимо иметь политические партии, необходимо иметь выборщиков и избираемых, а еще политические дискуссии и ангажированную прессу. Язык становится орудием массовой политики. Тем не менее, в одном месте и в одно время речь одного человека способна выслушать небольшая часть лиц. Зато прочитать напечатанную запись выступления могут сотни тысяч.
В отличие от латинского алфавита, ни китайские ханджи, ни японские кандзи и кана не позволяют записывать речь в момент ее произнесения. Даже чистая хирагана, хотя и основанная не на знаках идеи, но на знаках звуков, слишком медленна для этого. И тогда Коки Такусари придумал систему сокки.
Имеется круг из восьми основных звуков японского языка. Доктор Ака открывает Шиншики Соккидзюцу авторства Коки.
Для Кийоко письменность сокки походит на очертания животных на бегу. Длинные волнистые линиисловно профили диких спин, вычерченные одним движением руки.
И только лишь из этих быстрых касаний кистью извлекают значения дл образов и мыслей.
Доктор Ака обучат сокки четверых детей Помилованных.
Сокки Кийоко не походят на какие-либо известные доктору знаки. Это не система Коки. Это же ни хирагана, ни катакана. Линии сворачиваются, пересекаются, образуя формы, которые невозможно описать.
Доктор Ака подозревает, что Кийоко сама не способна их прочитать. Что это не письменность, а живопись.
И он просит переписать ее сокки на кандзи.
Кийоко переписывает. И звучание кандзи Кийоко совпадает со звучанием продиктованной речитолько значение кандзи Кийоко очень часто совершенно иное, чем значение тех, которые доктор Ака видит перед собой в оригинале.
Супруга доктра скрупулезно собирает листки со скорописью Кийоко.
Вечером, в задумчивости, с горящей папиросой.
"Откуда ты берешь эти знаки? Что это означает? Тебе они знакомы заранее? Или ты всякий раз создаешь их заново?".
"Не знаю". С широко распахнутыми глазами извечного любопытства, откровенная, словно сокол в полете. "Не знаю".
Так Кагаку-сан тренируется в лучном искусстве, так Кагаку-сан исчезает и рассеивается, и так лучное мастерство попадает в цель в горной тишине. Кийоко сама практически исчезает, втянув в себя вдох прохладного воздуха.
Двенадцать лет жизни, и сделалось очевидным, что левая рука Кийоко никогда сравнится с правой рукой Кийоко.
Правое плечо выше, левоениже. Плечо здоровое и плечо, отравленное завистью перед вторым плечом.
Господин Айго посоветовал Кийоко тренироваться в стрельбе из лука. Господин Айго знаком с семейством Кагаку, в котором еще с начала эру Токугава передавалась рюха храмовой стрельбы из лука из-под Киото: Никурин-ха. По просьбе господина Айго они же примут ученицу из самурайского рода.
У Кагаку Казуки, сына старого господина Кагаку, фигура мускулистого Будды. Он опускается на колени, чтобы сделать выстрел, сдвинув черное кимоно, а пот или роса блестит на его шарообразном брюхе. Кюджуцу Никурин-ха требует не только послать стрелу из одного конца зала Самъюсанген-до в другой, но и чтобы там она попала в цель. Лук выше лучника.
На рассвете, именно тогда Кагаку тренируется чаще всего, тень лучника достигает цели длинным когтем. Вокруг настолько тихо, что Кийоко слышит, как стебли травы выпрямляются из-под нажима когтя-тени.
Кагаку-сан выпускает стрелу.
Тень стрелы опережает стрелу.
Стрела летит так долго, что у Кагаку-сана есть время опустить лук и обратить взор на Киоку.
Стрела путешествует столь долго, что ей не нужен лучник.
Кийоко не шевелится, не мигает, не говорит.
Кийоко нет. Нет и Кагаку-сана. Нет и лука.
Двенадцатый год жизни: между выдохом и вдохом.
Девочке дали меньший лук, чтобы тренировать суставы и спину. Ей складывали позвоночник, руки, шею, голову, запястья, бедра, диафрагму, пальцы кишки, легкие, сердце, глаза, мысль. Подсчитывали повторения. Первые годы она должна была стрелять в соломенный цилиндр, отдаленный на десять сяку.
Сама она предпочитала глядеть, как стреляют другие. И Кагаку-сан под конец предпочитал, чтобы его стрелы достигали цели на глазах исчезающей Кийоко.
На рассвете над Окаму и поворотом реки. На углу на восточнм склоне Горы Пьяной Луны. Во время росы.
Такова рюха рода Кагаку: искусство стрельбы из лука без себя.
"Мугаэто красота мира для никого и без никого. Мугаэто совершенство единства. Почему левое плечо завидует правому? Нет желания, ни у кого нет страха, и нет ошибки, когда нет тебя и не-тебя. Ты спотыкаешься, всегда мы спотыкаемся о ту грань: границу между тем, что является тобой, и тем, что тобой не является". Вдохни воздух. "Границы нет".
"Границы нет".
"Границы нет. Мугаэто одно громадное отсутствие. Мугаэто огромная любовь. Это точность меча и бесконечное милосердие просвещенного. Стреле не нужен лучник. Совершенство не нуждается в "я". Нет границы, моя Кийоко". Вдохни себя.
Только она никогда не попадет в цель, более отдаленная, чем тренировочная солома.
Двенадцатый год жизни, и те рассветы тишины напряженного тела лука, каждый второй день; утро рангакуся и сокки, каждый второй день маленькая Кийоко в сером кимоно шажок за шажком ввысь по крутому склону, а между сонными горами перекатываются шелковые облака, сверчки заставляют вибрировать траву. В рукахкниги. В рукахлук.
Ты не удивляешься? Святой пустоте внутри ребенка, превосходному "ничто" за чудной улыбкой девочки.
Одно Солнце блистает в каждой капле росыв каждой росинке, одно и то же Солнце.
Тучи на земледома на небемир переворачивается на другой бок. И это тоже случилось тем годом двенадцать раз, в двадцать пятый год года Мейдзи. Она отправилась собирать грибы мацутаке в лесу красных сосен, ункаи же поднялся, вопреки времени дня и поры года, заполняя долины и перевалы, и Кийоко затонула в облаках. Ей снилось, что по небу плывут армады странных домов, будто кубики, вот только когда же она спала? На ходу? Когда плыла? На футонах облаков.