"Я дал ей свободное время до ужина. Спешить нет смысла". "Что?". "Тебе двадцать два года, сколько европейских девушек ты здесь видишь? Сколько девушек вообще найдешь в Имперской Академии? Тебя следовало отослать уже давно".
Эзав разбит. Он собирал в себе силы для совершенно других откровений. Портсигар выпадает у него из руки.
Доктор Охоцкий отворачивается на стуле от стола, выпрямляет больную ногу. Он глядит на сына через стекла и над ними, словно бы сравнивает картинки. Эзав запустил усы и короткую бородку, по моде японских офицеров. Он носит темно-синий мундир Императорского Флота Неба, только без знаков отличия, только лишь с вышитой эмблемой золотой хризантемы в Солнце и близнецами-журавлями на воротнике: сигнатура пилота haku tetsu tamasi. Покрой и материал делают его еще более худощавым. А, может, он и вправду похудел.
Наконец-то закуривает папиросу. "Мать в письмах желает меня сватать?". "Нет, сам вижу".
Они выглядывают через окно на Вербовые Вершины. Продолжаются тренировки Первой Эскадры Неба. Самка-богомол лейтенанта Хане срезает в скашивающем полете верхушки сосен. Зависнув на пару секунд в апогее дуги, она сверкает очередями выстрелов из мелкокалиберной пушечки. Люди из Эскадрона Казе на ее стабилизаторах нарисовали огромные мандалы с вулканом Окачи в качестве axis mundi.
Затягиваясь папиросой. "Это уже, самое большее, несколько месяцев. Россия и не собирается уходить из Маньчжурии. Они не отвечают даже на дипломатические ноты". "Ты не желаешь о ней говорить". "А не о чем".
Отец Охоцкий машинально перебирает старые письма из Европы. Для них у него имеется высокая из лака, на десятки, сотни писем, перевязанных зеленым атласом в аккуратные пакеты.
"Женщины всегда вставали на пути моих личных амбиций. Я думал: зачем жениться? Бедную жену я не прокормлю; богатая втянет меня в сибаритство, и всякаямогила для моих планов. Денежную проблему Стах разрешил, только ведь я не ошибался. Для меня нужна была какая-то странная женщина, которая бы работала со мной в лаборатории. Я не умею жить с женщинами. Не умею жить с твоей матерью. Ты не высказываешься правдиво в словах бесед, пускай даже откровенных и продуманных, когда живешь так вот, тело в тело. Правдиво высказываешься в балагане домашних мелочей, в ауре нетерпеливости, в настроении руки, передающей тебе соль или сахар, в усталости банальностью. Я для этого не годился. Тогда, зачем женился? Мы не познали никакой близости в нашей близости. Нет, слушай! Я выезжал на свои научные предприятия, чтобы, не желая того, не причинить вреда. И я был откровенен даже перед собой: что убегаю от твоей матери. Сюда я тоже сбежал. Какой вызов! Какой шанс! Но, говоря по правде, сбежал! И пишу письма. Мы пишем друг другу письма. И это письма мужа жене, женымужу. Похоже, бывают и такие супружества: истинные в рассказах о супружестве. В записи, не в переживании. И она тоже, похоже, предпочитает иметь меня на бумаге. Когда мы высказываемся друг перед другом округлыми предложениями, чего не пережили лично. Погоди. Зачем я все это тебе говорю. Пока что вижк, что с тобой наоборот. Ты ничего не выскажешь. Даже не подумаешь. И сейчас ты прилагаешь столько сил, чтобы думать вокруг того, что отец столь откровенно подает кулаком в лицо. Ты живешь с нею день в день, сколько уже лет? Вы познали друг друга. Имеете эту близость. Это пережитая правда. И что ты с ней собираешься делать? Ничего не собираешься, вижу. Вы не высказались даже в отношении себя самих. Поверь мне, перед тобой нет бесконечности. Все умирает. В седой старости будешь писать какое-то письмо, завещание, воспоминание, и на краткий миг на дне сердца вспыхнет у тебя ужасная горечь, такой нервный плач, что ты будешь готов ударить себя ножом в грудь, лишь бы перестало. Перестанет. И то будет весь рассказ о твоем супружестве. Годами в твоей руке было самое драгоценное сокровище против черного одиночества, и ты не обдумал, не проговорился даже словом. Все прошло. Ладно, иди, играйся в войну".
В шепоте вееров, в стуке каблуков, в трели стекла, в крике шелка продвигается слава бедного народа. Сановники и аристократы, чужестранцы и японцы, одетые словно чужестранцы, мужчины и женщины, а между нимитот, которого нет, который не пришел, и все обязаны были бы ожидать, что не придет, и к которому, тем не менее, обращают головы, снижают голос, водят пустым взглядом. Нет tennō. Надвигается война.
Кийоко продвигается по представительскому залу "Отеля Империал" рядом с доктором О Хо Кий; он во фраке, ослепляющим белой накрахмаленной грудью; она в платье из желтого и бордового шелка, выполненном в соответствии с проектом из прошлогоднего парижского модного журнала. Вокруг белых плеч Кийокооблако шарфа из тафты.
Никто ее месяцами и годами не обучал походке и жестам европейской дамы. Каждое движение она выполняет, словно бы только что его придумала и впервые представляла всему свету. Никто не обучал ее позам и минам благородной скуки.
Скука, скукавот знак высшей жизни. Кийоко видит на лицах этих господ и дам совсем недавно ободранных от ранга даймё благородную муку бесконечной усталости миром и людьми. Эта мина, эта усталостьдумает Кийокоэто то же самое, когда, в соответствии с предыдущей придворной модой, зубы окрашивали в черный цвет. Красиво и благородно было представлять другим внутренний кариестолько ты не желал иметь кариеса. Кийоко прячет за веером и выражение лица, и смех, и зубы.
Никто и никогда не мог бы обвинить ее во вредной привычке скуки. Беспретенциозным любопытством она выдает наивность, недостойную тысячелетних мудрецов.
Это впервые она покинула сичо Окачи. Покинула Хоккайдо. Открыла ошеломительное бездушие большого города. Открыла рафинированный снобизм салонов. Увидела уличное движение Токио. Ездила на трамвае. Ночью слушала океанский шум двух миллионов дыханий. Не имея возможности заснуть на мягком матрасе гостиничной кровати.
Все это словно бы специально ожидало ее. Как же не радоваться жизнью, день за днем маркированной новыми чудесами! Слуги в парчовых ливреях "Империала" появляются по первому знаку веера из-под расположенных непрерывно арок гостиницы, по знаку того же веера отступают в тень.
В гостиницу они заехали на двуколке, и сразу же их подхватил водоворот этикета, поклонов, вежливых жестов, приветствий, презентаций. Кийоко поворачивает голову. Кийоко трясет головой. Титулы и фамилии бренчат цветами древнего фарфора.
"Даже и не пытайся стенографировать". "А что я здесь делаю!". "Сопровождаешь". Он смеется, они смеются.
Платье, туфельки, бижутерию (Кийоко подозревает, что самая настоящая), даже макияжза все это она должна благодарить супругу доктора Ака.
Подав Кийоко правую руку, левой гайкокудзин сильно опирается на трость. Именно так вошли они в ряд зеркал и под люстры.
Никто не обратил на них внимания. Дюжины пар, армии лакеев и официантов, дамы и юные дочери этих дам, бароны, графы и виконты kazoku, мундиры армии и мундиры флота, блеск очков и моноклей, высокие прически, одуряющее цунами духов. Языки: французский, японский, немецкий, английский, голландский, китайский, португальский.
В шепоте вееров, в стуке каблуков, в трелях стекла, в крике шелка.
"Шесть тысяч иен дохода, и им еще этого мало".
"Император вновь поменяет календарь и так сэкономит на ежемесячных зарплатах, ха!".
"У Тейкокуто уже имеется готовое постановление. Словно бы наплевали на могилу Сайго".
"До тех пор, пока "Касуга" и "Ниссин" не доберутся из Италии в Сингапур, войну мы не объявим".
"А был ли приглашен барон Розен?".
"А потом видели, как она после полуночи выходит из дома полковника".
"У министра Курода взорвалась голова".
У министра Курода и вправду взорвалась голова. Захваченный очередным апоплексическим возбуждением, с ним случился инсульт, после которого он так и не выздоровел. Кийоко рисует его, стучащего кулаком по столу, с покрасневшими от кровоизлияний выпученными глазами, во власти последнего ругательства.
"Кто, в таком случае, представит Три Долины Его Величеству? Кто провел через правительственную бюрократию фотографии, документацию, планы?". "Именно это мы и попробуем узнать". На приглашениях оттиснута печать Sūmitsu-in, Тайного Совета Его Величества.
Вместе с доктором О Хо Кий в Токио прибыли директор Исода, захваченный по дороге их Хакодате заместитель адмирала Эномото, капитан Томоэ Рююносуке и четверо нихонских ассистентов ойятои гайкокудзина, ответственных за различные виды продукции Горной Верфи. Ассистентов в "Отель Империал" не пригласили, они проживали на квартирах Кайтакуси в недалеком правительственном квартале Касумигасеки.
Смычковый квартет разгоняет быстрый вальс. Высокий офицер военно-морского флота приглашает Кийоко на танец. Кийоко танцевать не умеет. И извиняется. Доктор О Хо Кий смеется. Не тронутый неудачей офицер приносит Кийоко бокал шампанского. Они разговаривают о внутренних драмах двора и правительства. Премьер Кацуро Таро. Министр иностранных дел Комура Ютаро. Начальник штаба Ояма Ивао. Министр не скрывает изумления знаниями женщины, которой известны имена и сплетни из сфер политики и войны, зато не знает dramatispersonae последнего будуарного скандала. "Я путешествую с ойятои гайкокудзином". "Ах!". Ей не обязательно уметь танцевать, поскольку ее мужчина калека.
Она потом шутит над этим, излагая впоследствии суть разговора доктору О Хо Кий.
"Ясное дело, что они удивляются. Сколько чужестранцев показываются здесь со своими содержанками!". "Если бы у меня имелась репутация, которую можно было бы разрушить!".
Понятное дело, что никто здесь не помнит имени ее отца. В столице никто не рассматривает великие измены и трагедии давностью в несколько десятков лет, из дикой провинции. Испытываешь в боку тот Шип, ибо любишь эту боль.
Появляется капитан Томоэ в сопровождении брюхатого бородача со звездой высокого ранга на груди. Это советник князя Ито Хиробуми.
Они выплывают из шума гостиницы в вонь центральной улицы, в прогулочные тени садов и парка. Сановник и гайкокудзин спереди, Кийоко и капитан Томоэ в четырех шагах за ними. По бокам, во мраке, смазанные, без лиц, без имендвижутся гражданские охранники советника.
Кийоко навевает веером прохладный воздух, вспотевшая от близости такого множества чужих людей, от горячих огней залов "Империала". "Его ожидали?". Полушепотом. "Судьба Неба ни от какого-либо единственного человека не зависит, Кийоко".
Ито Хиробуми в настоящее время не премьер, но он остался наиболее доверенным genrō императора и председателем Тайного Совета. Прежде всего, Ито был тем, кто много лет назад принял Благословенное Предложение, ему знакомы подробности договора. Но сейчас он принадлежит к соглашательской партии, он ездил послом в Санкт-Петербург, желая отдать России Маньчжурию, лишь бы избежать войны.
Доктор О Хо Кий оглядывается на Кийоко, поднимает бровь. Кийоко чувствует недлвкость ситуации. Она останавливается, присаживается на одну из парижских лавок. Гайкокудзин и сановник удаляются в полумрак.
Капитан прикуривает папиросу в длинном мундштуке. Только страшная, запеченная половина его лица возникает в свете. По Долинам ходят самые странные сплетни, почему Томоэ единственный офицер, которого никак не повышают в звании, которому не дают новых заданий.
"Все уверены, что война начнется". Более громким шепотом. "Мы бедная страна, Кийоко. Знаешь, как финансируются войны? Беря в долг. А знаешь, как выплачиваются долги? Побеждая в войне".
Кийоко плотнее закутывается в свою облачную шаль.
В парке Хибийя светятся праздничные фонари и лампионы. Между деревьями время от времени может мигнуть полицейский мундир. Гостям в обязательном порядке предупредили о не самой лучшей репутации этого места. Это первый во всей Японии парк в западном стиле: с аллейками, лавками, беседками, прудами и ручьями, даже с птичником, как в в европейских садах. Возможно, по этой причине, парк присмотрели для себя молодые влюбленные и обычные распутники. Так что для поддержания порядка сюда после наступления темноты высылают специальные патрули муниципальной полиции.
Большую часть года "Отель Империал" стоит практически пустым. Его построили ради потребностей заграничных гостей, как перед тем "Рокумейкан", чтобы было где принимать дипломатов и коммерсантов, привыкших к западным удобствам. Но, по сути своей, в основном он служит японцам. Как говорил доктор О Хо Кий: у них есть теперь где поизображать европейскую современность.
Кийоко на миг вытаскивает стопу из туфли на каблуке. Можно ли управлять на мировых океанах эскадрами броненосных дредноутов, ходя в таби и сандалиях?
Гайкокудзин и толстяк возвращаются, обойдя площадку с беседкой.
Кийоко уже не улыбается. "Вызвали доктора О Хо Кий, чтобы он убедил их в полезности Судов Духа для этой войны". Громче.
Капитан гасит папиросу. "Доктора О Хо Кий вызвали, поскольку, если те и вправду сдадут экзамен, он перестанет быть необходимым".
Капитан глядит на девушку наполовину по-человечески, наполовину по-звериному. Покрытая шрамами часть его лица выглядит, будто его содрали с горной обезьяны. Обезьяна поглядывает на блокнот сокки, прицепленный нефритовой застежкой.
Невысказанная мысль рисуется между ними на листе полутениполусвета.
Гайкокудзин перестанет быть нужным и, тем самым, Кийоко тоже перестанет быть нужной.
Знали ли об этом доктор, приглашая ее в Токио?
Обманутая его сердечностью, девушка не задала себе вопрос, а зачем, собственно, он ее взял. Для чего она могла бы пригодиться ему в столице.
Ни для чего. Эта поездкапрощальный подарок.
Доктор О Хо Кий возвратится в Страну, Которой Нет, а Кийоко вернетсякуда?
Она закрывает глаза. Открывает глаза. Гайкокудзин стоит над ней с протянутой рукой.
"Нам надо поговорить. Да. Да".
Рокумейкан они находят пустым и темным. Все эти хрустальные залы Павильона Ревущего Оленя видели первые западные танцы и банкеты в Стране Богов. Впервые император принимал здесь сановников-варваров, дамы Нихон испытывали здесь первые платья европейского покроя.
Кийоко трижды хлопает в ладоши среди кривого паркета. Она не ожидает духов императорских балов прошлого столетияскорее, этим испугает парковых любовников.
Несколько лет назад землетрясение повредило здание настолько, что нет смысла реставрировать его, чтобы оно исполняло давние функции. Якобы, его выкупили аристократы с мыслью о переделке в частный клуб; не хватило то ли денег, то ли воли. И вот вам: ни развалина, ни заморский шик. Нечто разрушенное, нечто предсказанное, загадка в здании.
Сюда доносится музыка из "Империала", видны зарева над парком. Это уже не только огни гостиницы, но и огни Токио.
Два миллиона человек под крышами одного города. Уже проживают на свете личности, для которых горы, леса, вулканы, морявсе это будет выстроено человеческими руками.
Гайкокудзину нужно отдохнуть. Он вытаскивает из-за рваной занавески два стула с порванными обшивками. Всякий стук трости отражается неспешным эхо по громадной пустоте Павильона.
Кийоко тем временем успокаивает дыхание. Успокоила. Уселась.
Доктор приглядывается к ней с типичной для него добродушной ностальгией. Вытянув мертвую ногу. "Устала?". "В Долинах все уже спят".
"И тебя еще не посещало Какубуцу?". "Нет". "Посетит. Посетит".
"Война?". "Уже. Дипломаты царя и дипломаты микадо перестали разговаривать друг с другом". "Не этого вы желали своей стране?". "Ты же видела карты, Кийоко. Креветка готовится напасть на кита". "Мне не известен договор господина Во Ку Кий многолетней давности. Быть может, Его Величество дало слово независимо от результата войны. Если нет". Доктор О Хо Кий ободряюще улыбается, как обычно, когда Кийоко опережает его мысли. "И до них это дошло. Нам не могу доверять. Вы не можете на доверять. Для моей страны наилучшим подарком была бы здесь длинная, высасывающая все силы и ресурсы война, чтобы миллионы царских солдат на Дальнем Востоке истекло кровью. Если бы я дал вам в руки слишком сильное оружие, слишком быструю и решительную победу, Европа не успела бы почувствовать этой войны".
Кийоко закрывает глаза. Для мыслей не нужен мыслящий.
"Эзава пошлют на фронт. Несмотря на то, что он не подданный императора. Ибо ты ьы не рискнул жизнью собственного сына. Так что сделаешь все, чтобы выиграть эту войну как можно скорее, за как можно меньший счет". "Я слишком поздно это понял, Кийоко. Извини. Я же вижу. Они хотели, чтобы он сам стал заложником. Меч, Академия. Испытания воздушных шаров. Звездная навигация. И его втянули. Тебя я тоже подозревал. Гоменнасвй, юрусите".
"Капитан Томэо знал с самого начала". "Капитан Томэо знает больше, чем все шпионы правительства и двора. Кто его вытащил из огня, как ты думаешь?". "Он мне не говорил". "Он никому не говорит. Курода Кийотака был былкак вы это называете?господином? Сувереном? Рююносуке должен жизнь Кийотакею. Запиши мне это место".