"Я рисую только то, что вижу". "Вы рисовали столько смертей, что никто иной уже не видит того, что видите вы".
Военный корреспондент, портретист сотен битв, приятель министров, генералов и сатрапов, автор статей и военных мемуаров. Он прибыл на сцену повторной осады Порт Артура четвертого августа, в группе из десяти журналистов и высоко урожденных авантюристов, выдающих себя за журналистов. Белая повязка на рукаве оглашает красными буквами: "United Kingdom of Great Britain nd IrelandIllustrated London News".
Он знает, что японцы читают его военные сообщения. В них он не скрывает своего восхищения чрезвычайным развитием этой островной нации и героизмом солдат микадо. Захват Бан-у-сан не имеющими штатной численности отрядами, которые лично вели капитан Кайюкава и лейтенант Танаке (оба пали), было, похоже, наиболее выдающимся проявлением самопожертвования и непоколебимости боевого духа, которым он дал свидетельство в своей карьере художника, хроникера Беллоны.
И все же, и тем более, страшные людские потери невозможно скрыть. У командования Третьей Армии есть все причины для раздражения. В любой момент Вильерса могут посадить на судно и отослать в Сингапур. Только что таким вот образом Ноги отослал некоего Джека Лондона. Правда, тот регулярно устраивал пьяные разборки и как бы на злость всем лазил повсюду вдоль и поперек линии фронта и линии огня.
С юго-запада, из-за Драконова Хребта, прокатывается грохот судовых пушек, бомбардирующих укрепления Порт Артура. Из-за стен Старого Города им отвечают звуки православных молитв, непрерывно проводимых там служб с просьбами о божественном вмешательстве.
Англичанин и японец встречаются взглядами. Генерал считывает рисовальщика; рисовальщик считывает генерала. Как будто бы они по сути делили один алфавит душ.
"Да. Вечером мы осуществим следующий штурм".
Ноги принял решение, и Вильерс чувствует, что это решение не относится только лишь к нему; что на нем только лишь провернулись шарниры войны. Он выпрямляется, закрывает и прячет альбом для эскизов.
Генерал спускается в Содиако. "Мир смотрит на это противоборство вашими глазами. Я должен довериться силам, которым предпочел бы не верить. Я дрожу при мысли, что все великие битвы, будут с этих пор выглядеть подобным образом. Мы растим здесь войну, которой не нужны воины. Прошу. Я направлю вас в то подразделение. Грандиозное поражение и осмеяние либо же великий триумф, только не в моих силах откладывать приговор. Я могу лишь выбрать стиль сентенции. Руку хроникера вечности".
Содиако отделяют от побережья несколько сотен ярдов. На каменистый пляж вытащены дюжины лодок и шаланд; большие и меньшие кучи ящиков и мешков, защищаемые от дождя огромными кусками пропитанного полотна в цвете хаки Имперской Армии. Штаб-квартира Третьей Армии находится в состоянии переноса в ближайшее к возвышенностям Суичи местечко Тобешин.
Здесь генерал Ноги нисколько не беспокоился Фредериком Вильерсом. Между пирамидами и рядами армейского оснащения происходит спешное совещание высших офицеров. Вильерс понимает лишь мелодию напряжения и ритмику жестов. Ни главного переводчика, Ямагучи, ни приставленного к корреспондентам лейтенанта Гото на пляже нет. Фредерик концентрируется на том, чтобы передать в изображениях энергии силуэтов и покрой мундиров. Четверо из собравшихся офицеров в униформах темно-синего цвета; таких ранее он не видел.
Совещание завершается взрывом боевого возбуждения, к которому Вильерс у солдат Страны Цветущей Вишни уже привык. "Банзай!". "Банзай!". "Банзай!".
Затем англичанина передали под опеку молодого офицера в темно-синем. Слуга-китаец забирает осла с вещами. Вильерс с офицером спускаются на пляж. Армейская медсестра ведет здесь полевую бухгалтерию. Еще появляется европеец в синем мундиреон разговаривает по-японски с самыми высокими чинами.
Вильерс испытывает нечто больше, чем напряжение перед боемнеуверенность, словно в отношении приговора капризных природных стихий.
Солнце скатывается к горизонту, небо чистое, море сияет аквамарином и пурпуром.
Рядовые в синем стаскивают жесткие куски ткани с наибольших куч боеприпасов и корпусов лодок. И это не боеприпасы, это не лодки. Рука Вильерса задерживается над альбомом.
Он рисовал столько орудий войны, что ему казалось, будто бы знает все каноны ее красоты и уродства. Эти мастерские стальные мышцы не касаются земли. Ни легонько колышутся в воздухе на металлических струнах. Длиной они в семьдесят-восемьдесят футов. Они более похожи на порожденных железом зверей, чем на механизмы земли и моря. У них имеются туловища, конечности, клешни, ножки, крылья, жабры, глаза, брюшные полости, когти, перья. На шершавой синеве панцирейвосходящее Солнце и золотая хризантема. Когда-то корреспондент видел старинные самурайские доспехи со шлемами, похожими на головы чудищ. Держал в руках двухтысячелетние фигурки китайских чудищ. А теперь это. Теперь этимашины.
Он рисует.
Машины издают из себя глухие звуки: разгон дизельных двигателей, выкашливающих маслянистую флегму дыма. В жадно раскрытых пастях исчезают ряды солдат.
"Господин Вильерс? Вас назначили в Первую Эскадру Императорского Флота Неба".
А медсестра вовсе даже не медсестра. В том же викторианском платье, что и японские дочери Флоренс Найтингейл, упакованном в китовый ус, с выпуклыми рукавами и воротником, словно мужская стойка, в таком же высоком, закрывающем волосы головном уборе. Но на ней, вместо белого креста, золотая хризантема.
И эти глазаэто никак не глаза, перекормленные бессмысленным страданием умирающих. Фредерик видит в них опиумный блеск языческих радостей жизни. Этот блеск ему знаком. Сколько же раз пытался он его нарисовать и описать.
"Вы прекрасно говорите по-английски. А кто тот белый офицер?". Перекрикивая нарастающий рев дизеля. "Все, все, господин Вильерс, только сначала вы подпишете заявление, что освобождаете Императорское Небо от всяческой ответственности на случай смерти, увечья, плена, вот, здесь".
24 августа. Никогда еще во время чуть ли не тридцати лет моих путешествий и военных приключений я не испытывал такого возбуждения и такой расхождения чувств, как в тот вечер третьей недели осады Порт Артура, когда очутился во внутренностях механизма из секретных металлов легче воздуха, которому мои вежливые хозяева дали имя Богомола. Аэроматов было, как минимум, пять, когда мы отдавали проволочные швартовы на берегу залива под Содиако. Могу утверждать, что эти машины внешним видом, размерами и, наверняка, назначением в бою отличаются, точно так же, как во многовековой истории морских битв сформировались различные роли и красота торпедных катеров, крейсеров, броненосцев, минных тральщиков и канонерских лодок. Но у меня нет знаний о какой-либо истории поднебесных битв, которая бы породила именно такие правила и анатомию Судов Неба. Глаз и чувство художника подсказывают мне, что за ними стоят, скорее всего, различные каноны красоты. С огромной сложностью приходилось мне выдавливать из япов ответы, и не по причине обычных запретов военного времени или разделяющей нас языковой пропасти, но, принимая во внимание, шум, царящий в животе летающей статуи. Как я понимаю, не будучи сам человеком с инженерным образованием, привод двигателей внутреннего сгорания необходим, чтобы перемещать не тяжелую массу в направлениях, заданных капитаном машины, а не полагаться только лишь на порывы ветра; в этом японские модернизаторы следуют мыслям месье Сантос-Дюмона. Но, как мне впоследствии узнать от мисс Кийоко Торн, назначенной мне в помощь, думаю, что в характере переводчицы (Уважаемые Читатели наверняка отметят небывало прогрессивное отношение Японской Империи в вопросе пользы от прекрасного пола в военном деле), конструкторы аэростатов микадо научились применять этот не имеющий веса металл и для построения самих двигателей по патенту Дизеля, что придает им совершенно новые свойства. Не имеют веса и боеприпасы, загружаемые для пары тяжелых пулеметов поворотной системы Гатлинга, которые Богомолу прибавили в виде клыков нижней челюсти. Когда я пишу эти слова, в другой руке я держу не имеющую веса пулю без гильзы. Она препарирована таким образом, чтобы после выстрела, то есть сжигания бездымного пороха, она оставалась в идеальном равновесии металла, легче воздуха, по отношению к сердечнику тяжелее воздуха. Или я очень сильно ошибаюсь, или это дает возможность для создания артиллерии, способной поразить цель на другой стороне земного шара. Только мне не удалось вступить с мисс Кийоко и офицерами в более глубокую беседу на эти темышум и вибрации, поражающие внутренности Богомола, приводили к тому, что мы не только не понимали друг друга, но очень быстро я перестал понимать и собственные мысли. Несколько раз я поднимался на высоту в триста-четыреста футов в аэростатах на подогретом воздухе, любопытный видом земли с высоты птичьего полта, и тогда я познал чуть ли не сверхъестественную тишину, даже ветер не врывается вам в уши разум, поскольку воздушный шар всегда перемещается вместе с ветром, соединенный с ним одним и тем же перемещением воздушных масс. Опыт полета на боевой машине Империи микадо совершенно противоположный. Я попросил дать мне возможность выглянуть наружу, ибо зачем военному художнику, закрытому в стальной бочке, лететь без возможности глянуть на мир? Наверняка, они скорее догадались, чем услышали мою просьбу. Мисс Торн повела меня вперед, то есть к голове аэростата, где управлением полетом занимаются три офицера, а среди них один, принадлежащий белой расе, о происхождении и судьбе которого у меня не было возможности расспросить. Они располагались в глубоких сидениях, закрепленных в паутине шелковых нитей, под застекленными толстыми пластинами окнами, дающими им возможность глядеть на небесные и земные дали. В этих онах были объединены плоские фрагменты стекла, посаженные в дюжинах железных многоугольных рам, что, наверняка, лишь усиливает впечатление глаза насекомого. Мне пришлось обеими руками держаться за узлы сетки, поскольку в движении воздушного корабля постоянство вертикали и горизонтали действует в меньшей степени, чем во время движения морских суден, метаемых штормовыми волнами. Так что тем вечером, той ночью мне не дано было сделать какие-либо эскизы. Я делаю их только теперь.
Поднявшись над водами залива и первыми холмами, мы летели над полями кукурузы и проса, довольно-таки медленно, словно бы и не спеша к цели, и как раз по этому до меня дошло, что этот воздушный поход не является самостоятельной акцией или даже ключевым ходом, а нам была поручена одна из многих ролей в этой военной симфонии, с огромной точностью написанной для этого ночного представления смерти генералом бароном Ноги и его штабными сотрудниками. И действительно, когда темнота уже установилась, когда появилась Луна над вроде бы еще спокойной равниной Додзесё, покрытой, словно волнами, тяжелыми от зерна полями, только тогда навигаторы Богомола подали больше духа в дизельные легкие. Желудок мой чуть ли не уперся в пищевод, и мне не стыдно признаться, что столь резкие птичьи маневры оказались тяжким испытанием для моего организма, в отличие от организмов японских практиков авиационных сражений, не привыкшего к небесной акробатике; и были такие моменты, когда я четко чувствовал обратный подъем содержимого моего желудка, хотя с утра проглотив всего лишь немного чаю с сушеным изюмом, а потом, во время ожидания решения командования под Бан-у-сан, меня угостили чашкой молока "Нестле", которое воины микадо весьма полюбили, чтобы запивать свой рис. Но я здесь пишу о войне. Зашло Солнце и над сценой осады подняли свои лучи чудовищные прожекторы-искатели русской крепости; из всех девяти глаз, которыми владеет Порт Артур, открылись семь, и тут же проснулись батареи крепостной артиллерии. А может, я заметил их работу именно тогда, поскольку в шуме воздушной машины не слышен обычный скрежет войны.. Лишь расцветающие раз за разом на ночном небосклоне букеты огненных цветов, их пылающие веера и розетки взрывающихся ракет и бомб типа "морская звезда"они привлекли взгляд к фронтовым линиям и к месту наступления. В колористике этого ночного боя Уистлер, наверняка, погрузился бы со всем наслаждением. Глубокий фиолетовый тон горы на фоне находящих синих пятен ночи, бледный лимон Луны, белизна прожекторов, теплый жар бомб "морская звезда", алые выплески из пушечных пастей и желтые вспышка за вспышкой взрывающихся снарядов, и все это смягчено легкой вуалью дыма, как будто бы вечно залегающей здесь, на возвышенностях и в долинах, делали пейзаж самым особенным среди всех военных спектаклей, свидетелем которых я был ранее. А ведь я и не глядел с высоты, большей, чем наш наблюдательный пункт на Хо-о-шань, поскольку "Богомол" избрала самый нижний из всех возможных курсов императорских аэростатов. Те, летящие выше и медленнее, оставались для нас невидимыми. Каким был замысел такой тактической хореографии, я тут же убедился, как только мы вошли в зону непосредственных военных действий. Под нами вились линии атакующих под гору отрядов императорской пехоты, дующих на смерть в индейском строю, практически без оснащения, только лишь с ружьями и патронными сумками, вверх по невозможной крутизне, где, помимо того, их ожидали клубки колючей проволоки, препятствие, непроходимое без людских жертв, которые сломили всякую другую армию, но солдаты микадо привыкли к этой чудовищной жертве, причем, жертве из наиболее мужественных сердец, из сотен героев, которые должны были подбегать, подползать сюда под непрерывным огнем из расположенных выше пулеметных гнезд, и ножницами на длинных бамбуковых стержнях разрезать засеки, проволока за проволокой. Я видел эти бесплодные попытки, повторяемые с каждым штурмом. Самые лучшие отряды выбивались на них полностью, ибо москали, помимо того, подключали плотные спирали колючей проволоки к источнику электрического тока и сжигали ним насмерть собственноручно прорывающихся. Я видел их тела, висящие на алтарях заржавевших терниев, ореолах вспышек-молний, иногда до самого рассвета. "Богомол" спикировал на линии заграждений под укреплениями Высоты 203, разложив ответвления своих "ножек", словно мечи, спереди, с левой и с правой сторон, на которых были закреплены крюки и серпы, и ними, в трех ныряющих пролетах, разорвали преграды в клочья, вырывая из почвы и волоча высоко, под самую Луну, сплетения проволоки, бамбуковых кольев и перекрестий, гобелены грязи, а так же слепившиеся и наколотые на них трупы, которые затем спадали, крутясь, на мягкие поля. В нас стреляли. Ослепительные прожектора крепости на Золотой Горе и ближнего форта Нирошан (Двойной Дракон) поворачивались быстрее и точнее, чем пушки крепости, так что не раз нам приходилось очутиться в виде как атакующих, так и защищающихся, и до нас доходили ближние ружейные выстрелы. О Госпди, если бы я знал тогда, что знаю теперь, когда пишу эти слова, на квартире в Тобешин! Мисс Торн сообщила мне потом, что Суда Железных Духов Неба (похоже, их называют именно так) ранее никогда не участвовали в битве, хотя и были проведены различные испытания прочности стали, не имеющей веса, ее не обстреливали очередями, не поражали в движении, в воздухе, снарядами большого калибра или же гранатами. Еще до сох пор тело мое немеет, волосы поднимаются дыбом при воспоминании о звуке пуль, бьющих в корпус "Богомола" быстрее, чем тревожная барабанная дробь, сильнее, чем молот кузнеца, с яростью, большей, чем у роя шершней. А полностью зависнув на шелковых сетях, раз и другой заметил я сквозь угловатые окошки подобные сложности и других единиц нашего небольшого флота. Одно из суден, более длинное, массивное, словно бы составленное из надвигающихся одно на другое колец, занималось, в основном, транспортировкой в своих внутренностях пехотинцев сразу же на вершину Высоты 203, что требовало оставаться неподвижным в самом сердце вражеского лагеря, представляя из себя идеальную цель; но, раз оно выжило в бою, тогда и "Богомол", тем более, должен был выйти из столкновения целым. Правда, имелся, как минимум, один Корабль Духа микадо (у меня имелись сложности с тем, чтобы различать машины одной и той же конструкции) сознательно привлекавший огонь на себя и заслоняющий других своим панцирем, наиболее уродливый из всего помета, словно пес-ветеран собачьих боев, выращиваемый для того, чтобы кусать и быть покусанным, не соблазняет умильной красотой, но ты восхищаешься наглой харизмой бестии, когда она вступает на ринг, в панцире шрамов и нарослей. Так и этот округлый воздушный аппарат представлял себя на поле боя чуть ли не вызывающе, с широко раскрытой в блеске пастью, выплевывая из нее фонтанами гранат и залпами двухдюймовой пушки, а ещеочередями зажигательных ракет. В какой-то момент по этому судну стреляли, похоже, все русские, защитники левого округа цитадели Высоты 203; пули отскакивали от корабля, словно искры от наковальни. Он же лишь подскакивал в воздухе, будто бы мячик на воде. Что, как впоследствии я вычислил из наблюдений за "Богомолом", палящим из двух своих "гатлингов" в отдаленную цель, следует из природы металла, что легче воздуха, ибо, как конструкциях воздушных шаров, избавление от наименьшего балласта неизбежно приводит поднятие воздушного судна, так же и стрельба и бомбардировка из Суден Духа любыми боеприпасами, которые сами по себе не являются идеально невесомыми, делают невозможность прицельную точность неподвижного прицеливания. Только этот броненосец неба настроен не для снайперской точности. А еще дальше и выше в небесах действовал другой Корабль Духа, присутствие которого мы узнавали только по разрушительным результатам на земле; он бомбардировал укрепления москалей, на которые шли фаланги япов, сбрасывал на бункера и землянки бочки масла, которое затем горело от зажигательных ракет, так что большая часть прогресса боев по направлению к вершине Высоты 203 я мог прослеживать, ведя взглядом за последствиями завес огня, вспыхивающих все ближе к двойной короне фортов, все теснее к последним защитникам. Но те не утратили мужества почти что до самого конца. Могу с полной бесстрастностью доложить, что той ночью я был свидетелем множества актов высочайшего героизма и храбрости под огнем. Третья Армия добыла Высоту 203, и вскоре она начнет бомбардировку русского флота. У меня дрожит рука, наверняка, от вибрации воздушного металла, но я попытаюсь передать великолепие и ужас, и правду ого исторического противостояния, зрителем и участником которого я был двадцать пятой ночью осады Порт Артура.
А это одно из Судов Железных Духов Неба.