Честно говоря, он давно уже подумывал съехать из карантинного общежития, раз в неделю просматривал объявления о сдаче жилья, но в районах получше, поближе к клинике его отпугивали цены, а в районах похуже, собственно, было все тоже, что и в общежитии. Разве что жилплощадь отдельная. Но смысла в отдельности Искин не видел никакой. Когда вокруг, за стенками, сверху и снизу, ощущался народ, он чувствовал себя спокойнее, чем если бы в одиночку занимал квартиру или целый дом. Тесные блоки Шмиц-Эрхаузена и тихие палаты с электрическими кроватями намертво втиснули ему в голову максиму: среди людейбезопасней. К тому же у хайматшутц, если они на него выйдут, не получится бесшумно и не мозоля ни чьих глаз пробраться к нему в комнату через роящийся и не спящий круглыми сутками напролет коммунальный бедлам.
Что до отдельности Об этом мечтала та часть Искина, которая еще помнила жизнь до ареста и лагеря. Помнила, в какую шикарную квартиру водила его Хельма. Квартира была куплена ее отцом на паи «Лебензиг гросстехник», компании, которая выросла через два или три года в военный концерн, курируемый самим канцлером.
Он был не ее круга. Родители Хельмы, наверное, вздохнули с облегчением, когда он перестал мозолить им глаза. Кажется, сейчас у нее двое детей. М-да, а его потянуло на малолеток. Впрочем, тьфу! Искин мотнул головой, заставляя качнуться от него худую соседку. А меня же есть Аннет, сказал он себе, мы договорились встретиться с ней завтра, в восемь Название кафе только вылетело из головы. Как же? На Криг-штросс, за оперой, там еще полуколонны на здании справа, его недавно подкрашивали. Пытаясь вспомнить, Искин потер лоб.
Омнибус качнуло.
Эй! Господин с портфелем!
Искин не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову, только когда соседка задела его острым локтем.
Вас зовут, сказала женщина.
Лем посмотрел на водителя, занырнувшего со своего сиденья в салон верхней половиной тела.
Что-то случилось?
Водительская лысина качнулась в сторону раскрытых дверей.
Кажется, вы хотели выйти. Кламке-штросс.
Уже?
Искин подхватился. Кто-то, намеренно или нет, выставил ногу в проход. Искин переступил, попросил прощения, благодарно кивнул водителю и вывалился под желтый знак остановки.
Омнибус немедленно покатил дальше.
Небо уже потемнело, и Кламке-штросс купалась в электрическом свете, горели фонари на столбах и маленькие лампочки, оплетающие провода, протянутые через улицу. Вспыхивали неоном вывески. Зато переулки и арки казались черными дырами, ведущими в другое пространство, иную реальность. Там чудилось неясное движение, то и дело, будто умирающие звезды, помигивали огоньки сигарет.
У баров и кафе небольшими группками в пять-шесть человек топтались юнцы. Некоторые в полувоенной форме, в тяжелых, шнурованных ботинках, в куртках, похожих на летные. Кто-то уже блевал. Позвякивали пивные бутылки.
Искин сориентировался и перешел улицу.
Тренькнул колокольчик, из ближайшего бара, чуть не затоптав юркнувшего под арку старичка, вывалилась компания из парней и девиц, пьяно горланящих: «Асфольд, Асфольд, ты глядишь на нас из славных времен». Кто-то запнулся, грянул хохот, визгливый женский, грохочущий мужской, неудачника вытянули с уходящей в цокольное помещение лестницы, принялись отряхивать, несмотря на вялые протесты. Синие, зеленые, красные от вывески над головами лица, волосы торчком, кожа и бахрома.
На Редлиг-штросс было потише. Оплывали желтым светом окна. У тротуаров теснились автомобили. Из переулка доносилсявоенный марш. Война, да, войной пахнет воздух. Но войной потешной, ненастоящей. Войной где-то далеко. Войной, где умирать будут только враги. Мы-то вечны, мы вечны. Поэтому можно пить и веселиться, и блевать, и петь про Асфольд.
Освещенные промежутки чередовались с темными, и Искин поневоле думал о том, что, должно быть, так выглядят следы бомбардировки или обстрела кромешным мраком. Бумм! и половины дома не существует, есть только силуэт, абрис на фоне более светлого неба. Бумм! и пропадает перекресток. Вместо него яма, бездна, в которую страшно ступить. Бумм! и в темноте остаточными искрами вспыхивают стоп-огни.
Оказалось, что пекарня По работает теперь до восьми, и Искин еще не припозднился. Сам По, внушительных габаритов пожилой азиат, стоял за прилавком, кланяясь и улыбаясь каждому посетителю. Как-то Лем вылечил ему радикулит, сказав, что владеет навыками акупунктуры и лечением прикосновениями ладонейрейки. Ему удалось уговорить недоверчивого владельца пекарни на сеанс в задней комнате.
Ты не можешь знать чженьцю, ворчал По, с раздражением высвобождая плечи от халата. Такому здесь не учат.
Не учат, соглашался Искин.
Тыгвайло, сердито фыркал По, ложась животом на широкую скамью. Я не знаю, почему уступаю тебе.
Спина у него была в пятнышках папиллом.
Не шевелитесь, сказал Искин.
Он действительно прикладывал ладони, мял кожу, мощную жировую прослойку, добираясь до позвонков По, но основную работу, конечно, сделали его крошки-юниты. Проникли, нашли защемление, убрали мешающий нарост. Искин видел позвонки пекаря их странным, красно-фиолетовым зрением, они спрашивали его совета, и ему приходилось лишь соглашаться: «Да, да, если вам кажется это неправильным».
После сеанса По садился с обычным для него кряхтением, но, сев, качнулся, наклонился влево, наклонился вперед.
Не болит, сказал он удивленно, повернув голову к Искину.
Тот показал ладони.
Рейки.
Но не чженьцю.
Нет.
По наклонился вправо.
А то. Я бы почувствовал.
С той поры любая выпечка стоила Искину половину цены.
В пекарне из десяти столиков занято было всего три. Крутились вентиляторы, перемешивая теплый и вкусный воздух, шелестели ленточки с иероглифами, подвешенные над каждым столом, за спиной По дышали паром горки лепешек и пирожков пян-се, на прилавке за стеклом томились на широких подносах лапша и мясные бао-цзы.
Лем!
По приветствовал Искина поклоном. Искин поклонился в ответ.
Господин По.
Какой я тебе господин! замахал руками пекарь, и было решительно не понятно, как длинные и просторные рукава его рубашки умудряются не раскидать весь сдобный товар на пол. В лучшем случае, дядюшка.
Хорошо, дядюшка По, я пришел не просто так. Я пришел за пирогом.
По улыбнулся.
Я знал, что ты заглянешь.
Откуда?
Я видел тебя утром. С дочерью.
Искин смутился.
Это не моя дочь.
Пекарь рассмеялся.
Какая разница, Лем! Я подумал: если доктор ходит с девушкой, это значит, что к вечеру они будут голодны.
Я
Нет-нет, сказал По, ныряя под прилавок, причина здесь совершенно не важна, и я не хочу ее знать. Я говорю о том, что завоевать расположение девушки может только одно. Мой мясной пирог.
С этими словами он выставил на свободное пространство накрытый полотенцем противень.
Он еще горячий, предупредил По и движением фокусника убрал полотенце.
Пирог зазолотился в электрическом свете. Он был не совсем правильной формы, а сбоку темнел прокол, закипевший мясным соком.
Дашь мне коробку, дядюшка? спросил Искин.
Конечно. Это очень удачный пирог, сказал По, наклоняясь, очень вкусный. Понюхай.
Искин приблизил лицо. Пекарь повел ладонью.
Чувствуешь?
Искин чувствовал только жар, идущий от пирога, но на всякий случай кивнул. Нет, какие-то мясные нотки действительно были. Огорчать По он не хотел.
Ты думаешь, это простой пирог? сказал пекарь, достав коробку. Нет, Лем. Ничуть. Я положил туда особую травку. Вернее, несколько особых травок. Здесь таких нет, поэтому европейцы ничего не понимают в пирогах.
Он длинной лопаткой снял пирог с противня. Со звоном подвесных трубочек в пекарню вошел солидный мужчина в коротком пальто и сразу уставился на висящие на стене картинки блюд с ценами.
Сюй! Сюй! крикнул По. Мне нужен второй человек за прилавком.
Из соседнего помещения вышел сонный парень в лиловом китайском халате с перекинутым через плечо полотенцем. По тем временем По упаковал пирог в коробку и обвязал ее шпагатом.
Сколько? спросил Искин.
Это дорогой пирог, вздохнул пекарь.
А попробовать можно? наклонился зашедший мужчина.
Конечно, улыбнулся По и показал на своего помощника. Вот Сюй. Он вам подскажет. Но только одно блюдо.
Ага.
Я слушаю, господин, поклонился Сюй.
Мужчина сдвинулся к лапше за стеклом. За одним из столиков, громко засмеявшись, сказали что-то по-китайски.
Так сколько? спросил Искин.
По потер пальцы.
Две марки, Лем.
Это такие цены? придвинулся к Искину мужчина, получивший от Сюя на пробу миску обжаренной лапши с грибами. Я думал, китайские блюдадешевые.
Он с шумом втянул в себя лапшу. Жир обмазал ему подбородок.
На самом деле, стоимость блюд зависит от вложенного в них труда, с поклоном сказал По. Цена мясного пирога может доходить до пяти марок.
Мужчина присвистнул.
Вы же едите самое неприхотливое блюдо, продолжил По. Оно стоит десять грошей за порцию. Вкусно?
Чего?
Посетитель посмотрел на остатки соевого соуса на дне миски. Язык его прошелся по нижней губе, тыльная сторона ладони удалила жир с подбородка.
А почему мне не дали блюдо подороже? нахмурился он.
Вы же сами выбрали лапшу. Сюй.
Да, поклонился Сюй, господин сам выбрал лапшу.
Потому что он ее уже накладывал! повысил голос мужчина. Дайте попробовать Вон, написано: «Пян-се».
Пятнадцать грошей, сказал По.
Он передал Искину коробку. Тот отсчитал две марки. Звякнула касса. Мужчина побагровел и треснул миской по прилавку.
Вы что, издеваетесь? крикнул он.
От столиков заоглядывались. По, улыбаясь, поклонился и мужчине, и остальным посетителям отдельно.
Если у вас нет денег, господин, перед закрытием мы кормим всех нуждающихся.
Я не нуждаюсь! Мужчина посмотрел на Искина, грязными пальцами поправил ворот выглядывающей из пальто рубашки, словно он его слегка придушил, и, кашлянув, наклонился к пекарю. Разбаловал вас Шульвиг. Ничего, придет Штерншайссер, и вас, косоглазых, быстро разучат изображать из себя полноценных людей.
Улыбка на лице По замерзла.
Вам придется покинуть пекарню, господин.
Да?
Иначе я вызову полицию.
Вы и ниппонцам так говорили? Мужчина хохотнул. То-то они заняли почти весь Китай. Сколько там продержалась китайская армия?
Шесть дней.
Божественная китайская армия! Смотрю, не слишком надеясь на нее, вы сбежали к нам. Не прогадали, нет? Я почему-то уверен, что половина хваленого Китая разбежалась по укромным уголкам.
Спокойствие покинуло По.
Вон! крикнул он.
В руке у него появился широкий нож, которым он на виду у клиентов часто мелко-мелко резал зелень и мясо, показывая мастерство владения инструментом. Сюй выдвинулся из-за прилавка, готовый помочь посетителю найти выход. За столиками тоже поднялись.
Мужчина осклабился.
Какие вы грозные! Он обвел помещение чуть выпуклыми глазами, развернулся и подхватил Искина под локоть. Пошли, дружище. Ей-богу, этой дрянной забегаловке скоро подпустят «красного петуха».
Но
Сопротивляться с пирогом в руках было не очень удобно, и Искин позволил мужчине увлечь себя наружу. Они отошли метров на десять и из-под света уличного фонаря нырнули в проход между домами. Только там хватка с локтя исчезла.
Мужчина распахнул пальто и захохотал.
Видел? Видел? постукивал он Искина в плечо. Ох, черти узкоглазые! Скажи, похожи на тараканов?
Он сгибался и разгибался, тряс большой головой, словно кто-то отмочил при нем зверски смешную шутку. Секунд десять чуть ли не рыдал. Искин хотел уйти, но подумал о «красном петухе» и остался.
Мимо них, будто тени, шаркая, прошли несколько человек. Вспыхивали и гасли огоньки сигарет.
Часто к ним ходишь? спросил мужчина, отсмеявшись.
Нет, сказал Искин.
И не ходи.
Почему?
Ты им сочувствуешь?
Мужчина поймал в кулак ворот пиджака случайного спутника.
Нет, сказал Искин. Пироги вкусные.
Несколько секунд мужчина угрюмо смотрел ему в лицо, затем вдруг подал ладонь:
Виктор Раухер.
Искин вспомнил разговор с Берштайном о происхождении своей фамилии и называть ее не стал, нырнул в прошлое.
Георг Шлехтер.
Рукопожатие вышло крепким.
Здешний?
Нет.
Раухер недовольно качнул головой.
Бежал, как понимаю, из Фольдланда?
Пришлось.
Почему?
Юниты, сказал Искин.
А-а! Раухер погрозил ему пальцем. Здесь тоже все с ума сходили. Мол, юниты заставят всех подчиняться чужому дяде, а женщинотдаваться по первому требованию. Неплохо, да? Я бы не отказался.
Он ткнул Искина кулаком в бок.
Да.
Пирог остывал. Где-то позади, в извилистом сумраке, стукнула дверь, вопль включенного на полную громкость приемника вырвался наружу, но тут же заглох. Гавкнула собака. Вверху обозначилось светом окно.
Пойдем, пропустим по кружке пива, сказал Раухер.
Мне нужно домой, сказал Искин.
К жене? Жена подождет. Призвание женыждать.
Поздно.
Раухер посмотрел на небо, исчерканное электрическими проводами. Небо густело, разводы черноты плыли по нему абстракционистскими пятнами.
Темновато. Я тебя потом провожу. Пошли.
Он повлек Искина из прохода.
Виктор.
Да?
Они остановились на пешеходной дорожке, разделяющей проезжую часть.
Я с вами никуда не пойду, сказал Искин.
Раухер насупился.
Под светом ярко сияющего фонаря на покатом лбу его обозначилась складка. Мясистые щеки застыли буграми.
Потому что я неадекватно себя веду? с вызовом спросил Раухер.
Да.
Раухер фыркнул.
Бесстрашный Георг!
Простите.
Нет, ты мне нравишься. Ладно, иди на все четыре стороны, Раухер оттолкнул Искина. Хотя нет, постой, он поймал Лема за рукав, хочешь, чего скажу?
В выпуклых глазах его появились нетерпеливые огоньки.
Хорошо, вздохнув, сказал Искин, я слушаю.
Раухер одобрительно хлопнул ладонями по бедрам.
Скоро прошептал он, приблизив губы.
И отклонился, наблюдая за реакцией собеседника.
Что «скоро»? спросил Искин.
Раухер хохотнул.
Не ведешься, да? Скоро все изменится, подступив снова, негромко сказал он. Все уже меняется. Тебе разве не видно, Георг?
Пока нет.
Скоро все китайцы в стране будут маршировать строем под наши марши. Нет, мы не прогоним их. Мы просто сделаем их шелковыми. Послушными. Потому что великому Асфольду нужны даже такие придурки, как они. Представь, а?
Раухер хлопнул Искина по плечу.
Как тебе загадка?
Вряд ли вы заставите маршировать дядюшку По.
Дядюшку По! передразнил Раухер. Это потому что он пока чистый китаец. А если он станет грязным китайцем?
В каком смысле?
А ты подумай, Георг. Я тебе скажу: есть люди, которые могут превратить чистого китайца в грязного.
Пресса?
Раухер расхохотался.
Иди к жене, Георг. Иди, не смеши меня. Ты, конечно, прав. «Tageblatt» и «Alpenfreund» кого угодно могут смешать с дерьмом, от последнего пьянчужки до нашего похожего на крысу канцлера. Но здесь другой случай.
Тогда я пошел? спросил Искин.
Иди, сказал Раухер. И думай. А я накачаюсь пивом. Это здесь, буквально в пяти шагах
Он показал пальцем на неоновую вывеску метрах в тридцати по другую сторону улицы. Под вывеской покачивался силуэт в плаще и в шляпе, принимая на себя то фиолетовые, то зеленые блики. Силуэт, видимо, выбирал, погрузиться ему снова в недра полуподвального заведения или отправиться уже восвояси.
Доброго вечера, попрощался Искин.
Он успел сделать пять или шесть шагов в сторону родной Гроэке-штросс, как Раухер нагнал его.
Стой!
Что?
Правая рука схваченного за плечо Искина потеплела. Крошки-юниты приготовились дать импульс. Не слишком сильный, но вполне сравнимый с электрическим разрядом какого-нибудь больничного дефибриллятора.
Ты это, Георг сказал Раухер. В общем, забудь. Разозлили меня китайцы, я всякой чуши и намолол.
Все в порядке, сказал Искин.
Не злись, дружище.
Хорошо.
Просто выброси из головы.
Уже.
Ну, ладно.