Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидятне страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.
Он взял посуду и по-прежнему в трусах пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелкухотя чего там мыть: ни соуса, ни жира, он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.
Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.
Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье в Царьград нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.
Он потянулся, поёрзав спиной и ягодицами по простыне, сдвинул одеяло к груди, чтоб не давило. Если вот так, под такие мысли засыпать, то и сниться ничего не будет. И хотя ему ни Паласы, ни хозяева уже давно не снились, он старался засыпать так, как его учил Иван Дормидонтович, доктор Ваня. По правилам.
Внизу, в гостиной, отбили полночь часы. Обычно он у себя их не слышал, но сейчас так тихо Да, а помолиться на ночь он опять забыл. Ладно, с утра двойную прочитает. Бог простит. Андрей улыбнулся, не открывая глаз. А может, он и в самом деле уже спал.
Работа, школа, да ещё хозяйство Никогда ещё Крис так не уставал. Но усталость была приятной. И Люся на его отлучки совсем не обижается. Или просто не показывает своей обиды?
Люся
Они уже лежали в постели, и голова Люси на его плече.
Да, Кирочка, тихо откликнулась она.
Люся, повторил он и запнулся, подбирая слова. Ты тебе хороо? Со мной.
Ага, счастливо вздохнула Люся.
И Крис решил больше не спрашивать. Если сильно приставать, то услышишь правду. А может, и впрямь так положено. Чтоб жена мужа дома ждала, а не наоборот. И не то, чтобы он, как говорится, гулял на сторону. Всё ж по делу. И работа, и учёба Повернув голову, он коснулся губами лба Люси.
Спи, Люся. Ты устала, спи, отдыхай.
И совсем я не устала, ответила, не открывая глаз, Люся и хихикнула. Что ты, Кирочка, от этого не устают.
Хочешь ещё? обрадовался крис.
И, не дожидаясь её ответа, мягко повернулся к ней, дотронулся до груди. Но тело Люси уже засыпало, и он погладил её, успокаивая, усыпляя поглаживанием. Люся сонно вздохнула, обнимая его.
Как хорошо, Кирочка. Как же мне хорошо, когда ты со мной. Я самая счастливая, Кирочка.
И мне, ответно выдохнул он, хотя она ни о чём его не спрашивала, наверное потому, что уже спала, и Крис, засыпая, всё-таки договорил:И мне хорошо. Я тоже счастлив, Люся.
Сонная тёплая тишина, дыхание Люси, её тело рядом, кожа к коже. На мгновение ему стало тяжело дышать, и Крис несколько раз широко открытым ртом схватил воздух, но позы не изменил, не потревожил Люсю. Он никак не мог до конца поверить, что Люся что он и Люся вместе. Люся с ним, и он защитит её от всего. Здесь всё хорошо, к ним хорошо относятся. Он так боялся, что над ними будут смеяться, вышучивать Люсину беду, но всё обошлось. В глаза никто ничего, а если что за спиной, то они же этого не слышат, а, значит, этого и нет. И на работе всё хорошо. Хоть у него и краткосрочные курсы, но Юрий Анатольевич согласился, чтобы он работал в хирургии. Ничего, за начальную школу он сдаст, с сентября пойдёт на трёхлетний курс за среднюю школу. А потом в институт. В Военно-медицинскую Академию, ВМА, там учился Юрий Анатольевич. И другие врачи. Через од он получит гражданство, и в Академиюона же военная, студенты под присягойего примут. Всё будет хорошо
Он сидит напротив Юрия Анатольевича, стараясь не отводить глаз и в нарушение всех вбитых ещё в питомнике правил смотреть прямо в глаза, но его смелости хватает ненадолго, и он снова рассматривает разделяющий их стол.
И что дальше?
Он молчит, но доктор Юра смотрит на него так, будто слышит его вопрос, и он нехотя спрашивает вслух.
Что дальше, сэр?
Ответ неожиданный, так что он, забывшись, вскидывает глаза и смотрит открыто.
Решай сам.
Что, сэр? потрясённо переспрашивает он. Что вы сказали, сэр?
За такое доктор Юра должен его ударить, а не улыбаться. Он быстро опускает глаза, следя из-под ресниц за руками доктора. А доктор Юра говорит:
Как тебе дальше жить, ты должен решить сам.
Он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать:
Я раб, мне нельзя решать!
Но он уже знает, что говорить этого не стоит. Всё равно ответ будет один:
Рабство отменили, ты свободен.
Он уже слышал это, и не раз, но не верил. И сейчас не верит. Рождённый рабыней рождён рабом и всегда раб. Номер на руке, и тыраб, навечно и до смерти. Рождён рабом, живёшь рабом и умрёшь рабом. Но этому, сидящему напротив, человеку он дал клятву, сам, никто не заставлял. Он должен верить каждому слову, даже непроизнесённому.
Чего ты хочешь?
Остаться здесь, сразу отвечает он.
И облегчённо переводит дыхание. Потому что доктор кивает.
Хорошо. Оставайся. Будешь работать.
Да, сразу соглашается он. Да, сэр.
Да, конечно, он будет работать, делать всё, что ему скажут, и тогда его не выгонят, оставят. Он уже понимает, что его клятву не приняли, он только ещё не понял, почему, но это неважно. Он остаётся здесь, с доктором Юрой. И с ней
Крис улыбнулся. Тогда он ещё не знал её имени и не пони мал, что с ним происходит, вернее, боялся понимать, но всё это в прошлом. Люся теперь его жена, и Юрий Анатольевич разрешил ему работать рядом с собой. Нет, всё хорошо, на самом деле хорошо. А что было раньше так оно ж было. Было да прошло.
За окном приглушенно зашумели деревья. Дождь? Да, дождь. Ну и отлично: завтра меньше поливать. Ночью дождь, а днём жараговорят, это самое оно, что нужно для огорода. Не проспать бы, а то под дождь хорошо спится.
* * *
Прошлое неповторимо. Новоделвсегда имитация. Как бы точно ни копировался подлинник, копия останется копией, искусственно наведённая патина может обмануть зрителя, но не исследователя. Бурлаков дописал строчку и привычно охватил быстрым взглядом всю страницу. Так, сегодняшние находки отмечены, описаны и заинвентаризованы. Работа для студента, от силы практиканта. Ну, а кто вы, профессор, после стольких лет перерыва? Так что получил, что хотел. Угу. Профессор, доктор наук, руководитель, гм, ну, об этом можно и не вслух, едет рядовым работником в одну из множества рядовых археологических экспедиций куда-то в глушь, куда и почта не добирается, а связь только по рации, никаких перспектив для славы какая скромность, какая научная самоотверженность, слёзы умиления и кручение пальцем у виска. Угу. То и требовалось доказать. И показать кое-кому
Безликая гостиничная комната, на столике два нетронутых стакана и полупустая бутылка дорогого, но не роскошного, а точно под стать комнате спиртного.
Тебе придётся исчезнуть.
Мишка смотрит спокойно, тон деловит, но не напряжён.
Причина?
Тебя ищут. Хотим отследить маршруты поиска. И лучше, чтобы тебя на виду не было.
Именно меня?
Рассчитывают так выйти на твою сеть. Не беспокойся, твоих «крысок» мы прикрыли. Ну, кроме
Кто уже на свету, кивает он. Но те либо не знают, либо умеют молчать.
А некоторые, усмехается Мишка, говорят. Но так, что поиск становится невозможным. Из-за обилия возможных, но неизменно ложных направлений.
Да, улыбается он. Учитель это умеет.
Читал его интервью?
Конечно. Он молодец. И школа его
Мишка кивает.
Там, и неопределённый кивок на стену, там у тебя всё налажено. А здесь. Поработают без тебя месяц-другой. А если до них и дойдут Кадры проверенные, знают, что, где и как.
Да, кивает он. Лагеря всё равно сворачиваем. Да, практически, только в Атланте и остался. Имущество частью вывезем, частью распродадим. Покупателей твои отследят.
Правильно, соглашается Мишка. И пусть твои идеалисты-бессребреники туда не лезут, только помешают.
А выручка вся твоя?
А как же! ухмыляется Мишка. И нечего было такие щедрые ссуды давать. Знаю, знаю я все твои расклады и аргументы. Изящно было сделано, не спорю. Но уже сделано. Закончилась та игра, Гошка. Другие начались. Послевоенные.
Предвоенные, Мишка, поправляет он. Послевоенными мы занимались до нашей Победы и ихней Капитуляции. А что начинается после войны, это уже предвоенные к следующей. Азбучная истина, между прочим.
Азбучная, соглашается Мишка. Так что давай, линяй из Царьграда на всё лето. Обоснованно, эффектно и эффективно
Бурлаков закрыл дневник и встал. Лагерь археологов жил обычной вечерней жизнью. Голоса, смех, тявканье приблудного щенка с бессмертным именем Шарик. Что ж, обоснование оказалось действенным для всех, достаточно эффектным, а эффективность просчитаем, как и положено считатьпо осени.
Игорь Александрович, позвали его снаружи. Ужинать
Спасибо, Галя, отозвался он. Иду.
И, выйдя из палатки, окунулся в так знакомый, любимый мир. Да, прошлого не вернуть, но разве это не подлинность? Сбитый из досок походный стол на козлах, каша с лесным дымком, чай с брусничным листом, деревенский ноздреватый хлеб и самое главноеразговоры. Где житейское и научное, воспоминания и предсказания, острые на грани приличия шутки и глубокомысленные изречения, всё вперемешку. То, что он всегда любил больше всего, что помнил с детства с чайных и не только вечеров в дедовском доме, и по чему так тосковал, а что главным за столом Вениамин Строков, его собственныйкогда-то давным-давностудент и аспирант, так это жизнь повернулась этаким макаром повернулась. И он не в претензии, могло быть и гораздо хуже. Блаженно чувство свободы, не безопасности, а безответственности. И лекционное турне от него никуда не денется, Мишка, наверняка его уже тоже в свои планы включил. Да, онуже не студент, и юность не вернуть, и не войти дважды в одну и ту же реку, потому как изменились и ты, и река, но он живёт, и не заново, а дальше Молодые смеющиеся и хмурящиеся лица, необидные сейчас шутки и подначки. Чёрный камень с ровными строчками нет, не надо, не хочу. Да, Серёжа мог быть за этим столом, мог если бы не эта проклятая война и трижды проклятая Империя. И, как всегда и всюду, неизбежный разговор о войне. Всех ведь затронула, по каждому шипастым катком прокатилась.
Игорь Александрович, а как же там было? В Сопротивлении?
Все лица обращены теперь к нему: он единственный знает и может рассказать. Бурлаков медленно кивнул. Да, это надо, но
Даже не знаю, с чего начать, и улыбнулся, заметив понимающую усмешку Строкова. Спрашивайте.
Они смущённо переглядывались, как-то не то что неловко, но
Игорь Александрович, Галя смотрит на него, до предела распахнув свои обычно узкие, словно прищуренные глаза. Ведь это уже не тайна? Всё уже известно?
В истории всегда известно только что-то, негромко, как про себя, говорит Строков.
Да, кивает Бурлаков. Абсолютно полное знание невозможно, и улыбается Гале. Да, многое уже не тайна. Но известно далеко не всё. И если собирать информацию, то надо это делать сейчас. А источник одинлюди и их память.
Стол взрывается согласным многоголосием.
Но, Игорь Александрович, ведь «врёт как очевидец».
И неужели ничего материально?!
А имперские архивы?!
Ничего бесследного нет!
Хоть что-то, но должно же было уцелеть!
Бурлаков слушал этот взволнованный гомон, соглашался, спорил и пояснял. Да, в архивах СБ кое-что уцелело, там можно искать и кое-что найти. А у кого сейчас хватит сил читать протоколы допросов с отстранённым вниманием историка? С архивами СБ и вообще имперскими сейчас работают. Но не историки и с другими целями. Да, вы правы, исследование начинается с вопроса, результат ответ получают в результате поиска, а не ищут подтверждения уже готовой гипотезе. Да, цель не оправдывает средства, она их определяет и замена средств меняет и цель. И многое уничтожалось вполне сознательно и целенаправленно. По отсутствию источника можно реконструировать, какие именно вопросы не хотели услышать. А расспрашивать людей? Как это делают фольклористы и этнографы? Да, каждое высказывание субъективно, но если опросы массовые, то можно вычленить статистическими методами. Но ведь и уцелевших немного. Для статистики маловато будет. Все дружно смеются, услышав давно ставшую крылатой фразу из какого-то старого, но всеми любимого фильма. А разговор продолжается. И как вы планируете эти расспросы? Расскажите, как у вас на глазах пытали вашего друга, а вы изображали, что видите этого человека впервые и вообще всей душой за Империю и рабство? Так? И что вам ответят?
И не забывайте. Навыки конспирации въедливы. Будут отказываться и молчать просто по привычке.
Точно, кивнул один из студентов в гимнастёрке с нашивками зща ранения и следами от погон. Военная тайна! И всё тут.
Многие закивали, соглашаясь.
Да
Кто служил, тот знает.
А раз знает, то лишнего не скажет.
Да, кивает Строков. О революционном движении до сих пор нет объективного исследования.
Но тех ветеранов всех опросили. Ещё когда!
И результаты опросов положили в архив!
Там же до сих пор архивы закрыты! возмущается кто-то. И зачем?! Столько лет прошло!
Видимо, усмехнулся Бурлаков, Это ещё современность.
А о войне
О войне ещё рано писать, студент в гимнастёрке даже ладонью по столу прихлопнул. Какая это история, когда боль живая.
Так что?! Ещё сто лет ждать?! возмущается Галя.
Мы раньше вымрем, отмахнулся он от неё. Тогда и пишите. Что хотите. Из могилы не поспоришь.
На секунду ошеломлённое молчание и тут же возмущённый взрыв. Что считать историей? А что истиной? И возможна ли истинная история? Бурлаков с наслаждением окунулся в этот кипящий бестолковый и упоительно безоглядный спор, изредка переглядываясь со столь же наслаждающимся Строковым.
Спорили, болтали и пели уже у традиционного костра и засиделись бы ждо рассвета, но в раскоп надо идти выспавшись, а то ещё череп с берцовой перепутаешь.
Вернувшись в свою палатку, Бурлаков ещё немного посидел над своими записями. Вот от чего он совершенно отвык, так это от дневников. Отвыкал мучительно, вернее, приучал себя вести дневник только мысленно, без записей. И вот опять можно писать. Даже странно. Да, и маше письмо. Почта через два дня. Почтальон оставит письма и заберёт готовые к отправке. Ждать, пока прочтут и напишут ответы, не будет, ну, часок его за чаем продержат, но не дольше. Так что, пишем сейчас, а тогда только приписочку в конце по обстоятельствам. Вот так. И не думать о прошлом, как это ни трудно. Не думать. Когда-то ты умел держать себя в руках. Вот и держи. Вот и молодец.
* * *
После гроз всё будто с новой силой пошло в рост. Саймон гордо показывал Джонатану сад.
Так что, масса Джонатан, совсем оправилась, он ласково погладил ствол яблони, это хорошая яблоня, масса, её обожгло тогда, а теперь выздоровела. Она даст много яблок, масса.
Хорошо, Саймон, Джонатан с улыбкой оглядывал усыпанные начавшими созревать плодами деревья, а груши как?
Две очень хорошие, масса, остальные ещё болеют. Одну вырубить надо, масса, Саймон горестно вздохнул. Умерла, масса.
Вздохнул и Джонатан.
Тогда руби, конечно. Остальное ещё раньше расчистили.
Да, масса, остальное в порядке, масса.