У тебя отец жив? Прохора дед?
Но Дарья Алексеевна не ответила. Вместо этого она сунула мне в рот какую-то деревяшку и начала меня «ломать». Это я ещё мало что чувствовалпарализовано же тело. И то от боли тошнило. Боль была такая, будто она руками прорывала мою плоть, копалась руками прямо в теле, ломала кости, переставляла их.
Не долго я вытерпел. Орать начал как резаный. Я и так мало что видел сожженными глазами, а тут их окончательно залили слёзы и багровый туман боли.
Потерпи, родненький, потерпи! шептала Дарья Алексеевна.
А куда мне деваться? Судьба, видно, такая. Судьба терпилы. А потом ещё и стыдно сталоот боли остыдобился. Не почувствовал это, по запаху догадался. Блин, с младенчества не было такого. Сквозь землю провалиться!
Сколько продолжалась моя пыткая не знаю. Учитывая изменчивость восприятия времени в таком состоянии, в каком пребывал я. И минута такой пытки казалась вечностью.
Но ведь не только хорошее заканчивается, а и плохое. Моя мучительница захрипела, как загнанная лошадь, рухнула на меня. Тут же скрипнула дверь, свет от окошка перекрыла большая тень, руки Прохора подхватили обессилевшую «мучительницу», унесли. Через минуту он вернулся, спросил:
Живой?
Не дождёшься! зло прохрипел я. Да, я был зол. На него, на его мать. За эту боль, за свой стыд, за судьбу терпилы. Я был несправедлив, это ясно. Но не в тот момент.
К чести юноши, он не обратил внимания на тот поток грязной ругани, что обрушился на него из моих уст. Он, молча, как бесчувственный робот, обмыл меня, завернул в штопаную и застиранную, но чистую простынь, понёс на воздух, обняв меня, как ребёнка. И, как ребёнок, я разревелся на его груди.
Стыдоба! И это называется «боевой командир». И не просто взводный какой, а комполка! Позор на мою седую голову! И как мне смотреть теперь в глаза моим подчинённым?
Понимаете, что произошло? Часть меня ревела на груди у подростка-великана, а частьхолодно, совершенно без эмоций, смотрела на это со стороны, упрекая. Это называетсярасслоение личности, шизофрения. Мой двойник, Голум, болел именно этим. А теперьи я тоже. Скоро начнут мне видеться орки, эльфы, ангелы и демоны, эгрегоры и Ктулху.
Прохор не донёс меня до дома (хотя там всего три метра), а я уже спал. Холодная, расчётливо-калькуляторная часть меня с лёгким удивлением констатировала это, потом с не меньшим удивлением констатировала собственное «выключение». Последней мыслью было«а они связаны остались».
Разговоры по душам. Какая душа, такие и разговоры
Разбудили меня петухи. Я был им рад. С детства не просыпался «по петухам». Ностальгияприятное чувство. Ещё меня радовало отсутствие «калькулятора» в моей башке. Но опечаливало отсутствие зрительного способа получения информации по причине повязки на глазах.
Так надо, услышал я голос докторши. Дарья Алексеевна не велела повязку снимать.
Ну, «не велела», так «не велела».
Как вы себя чувствуете? спросила меня докторша.
Никак, прохрипел я. Вчера, в крике, я сорвал голос. Ничего не чувствую. Совсем. Как нет меня. А, вот это чувствую. У тебя очень нежные руки.
Её рука погладила меня по щеке, вытерев дорожку слезы. Опять я в слезах!
Так, майор Кузмин! Отставить сопли!
Потом она кормила меня, пыталась меня расшевелить беседой, но я был «не в духе». Хотя её болтовня была мне нужна. Как бальзам на душу. Её разговор напоминал мне, что я ещё жив. Она мне рассказывала свою жизнь. Буквально изливала душу. Зачем? Не понятно. Понятно, что хочется выговориться, но мы же не случайные попутчики, которым и принято «изливаться». Ладно, хочешь «поплакаться в жилетку», буду я твоей жилеткой.
Так я узнал о её детстве и отрочестве. Об учёбе, историю их отношений с её мужем. Выслушал из первоисточника о событиях 22 июня на погранзаставе. Когда она рассказывала, как руками раскапывала воронку, когда искала останки своих детей, я плакал вместе с ней. Она схоронила останки детей и мужа в одной воронке. Хотела застрелиться, но пистолет мужа был разбит, а свой она потеряла при налёте. А потом жажда мести застила её.
Выслушал об их бесславном отступлении с остатками заставы. Почему бесславном? Потому, что выжившие пограничники были настолько деморализованы, что шарахались от любой тени, не то что оказывать организованное сопротивление. Что просто выбешивало Шахерезаду. А я их понимал. На тот момент это было обычным явлением. В плен не сдалисьи то молодцы.
Потом она рассказывала, как наталкивались на других окруженцев. На всяких разных. О некоторых и вспоминать не хочется. И это понятно. Сам о скольких таких стараюсь забыть? О скольких не буду даже в мемуарах вспоминать, чтоб бумагу не портить.
И вот однажды их «мобилизовал» комиссар одного из разбитых полков. Он организовал партизанский отряд (к радости моей собеседницы). В меру сил своих и разумения командовал. Получилось не очень. Всё же опыта партизанской войны у них не было. На своих ошибках и учились. А ошибки оборачивались кровью. И потерями. Но им удалось установить канал устойчивой связи с «Большой Землёй». И немного погодя после этого их отряд немцы и накрыли. Прямо при приёме самолёта. Моя собеседница была ранена в этом бою осколком мины в живот, и её тут же запихнули в улетающий самолёт.
Так она оказалась в госпитале на грани жизни и смерти, длительное лечение и приговорникогда и никаких детей.
Потом долгие и отчаянные попытки восстановиться в армии. Триумфеё вернули в строй! И новое назначениеко мне. Специнструктаж и строго-строго приказмою жизнь беречь, как зеницу ока. Причём приказ от таких командиров, которым не отказывают. Помнится, она что-то прошлый раз про Меркулова говорила. Хотя в армии ни от каких приказов не откажешься.
Вот такая её исповедь.
Ты выполнила приказя жив. Пока жив.
Не в приказе дело, вздохнула она. А почему ты тогда так странно реагировал на меня?
Какстранно?
Как будто давно меня знаешь, но никак не ожидал меня там увидеть.
Так и есть, ответил я. Она ждала продолжения, но что я ей скажу? Что онаточная копия моей жены? Так, по личному делу яхолост. Легенда, ёпти! Сказать правдуглупо, врать не хотелось:
Ты была моей возлюбленной, моей женой в прошлой жизни.
Ты помнишь свою прошлую жизнь?
Хотел бы забыть.
А, я понялаопять врёшь.
Ну вотсказал правдуне поверила. Лучше бы соврал. А, пошло оно всё!
Думай, что хочешь. Я тебе сказал, а там ужкак тебе захочется.
А я, дура, ему тут душу изливаю!
Я тебя не просил! ответил я. Жестоко? Жестоко. И ещё добил: Мне в своих запутках не разобраться, да ещё ты.
Да пошёл ты!.. воскликнула она, я услышал лёгкий топот её ног по доскам пола, хлопнула дверь.
Семейная сора? спросил через минуту голос Дарьи.
Чё? Не, мы не семья, ответил я, не понимая, как она оказалась рядом так бесшумно.
Слегка стукнули друг о друга ставни, ладонь Дарьи легла мне на лоб. Ага, так я у окна лежал?!
Сам сказалона жена тебе.
Так это там. И тамдругая. А этатолько внешне похожа.
Ну, тебе виднее. Но я виделасудьбы ваши связаны. Это называется браком. Она тебя любит. Или полюбит.
А я? усмехнулся я.
Ты? От тебя и зависит. Не тяни только.
Почему?
Тяжкие испытания тебе предстоят.
Кто б сомневался?! Судьба! Так и буду ходить по краю меж адом земным и раем, усмехнулся я.
Все тебя похоронят.
И это было. Но, я выживаю. Иммортал, гля! Жизньигра, у меня нет масти, смерть ко мне не питает страсти. Жизнь меня проиграла стуже, и смерти я не нужен.
А каково ей будет, думал?
Нет. С чего вдруг? Нет! Не хочу больше! Все кто был близокмертвы! Япричина и источник опасности для близких! Тогда зачем мне близкие? Лучше не сближаться, но и не терять! Обжигая холодным взглядом, стал я ядом.
Сам себя не обманешь!
Ты чё пристала, ведьма? А? Ты что, психоаналитик мне? Чё тебе надо? Можешь вылечитьлечи! Нетотвали! Застрелюсь, на хрен! Как же мне всё это надоело! «Судьба», гля! На хрен! Всех! Всё! Всё и всех! Вся жизньговно и солнцедолбаный фонарь! Провались всё пропадом!
Но провалился я. Дарья легонько хлопнула меня по лбу, как нашкодившего ребёнка, и я провалился в сон.
Народная медицина
Разбудили меня вечером. Прохор молча взял меня на руки, молча потащил в баню, молча раздевал-мыл-парил. Обиделись? Пох! Мне и самому не хотелось разговаривать. Не о чем.
Потом опять пришла Дарья. Только в этот раз она меня не «ломала». Она пела довольно мелодичные песни на незнакомом языке, похожем разом и на хохляцкий, и староцерковный. Может, не песни, а молитвы? Может. Вполне. Она мазала меня чем-то душисто-вонючим, растирала, втирала. Мяла меня. Массаж. И всё это под эти напевы. Пусть. Даже приятно. Не ломает. Особенно приятно, что не ломает.
Единственноеспать не давала. А от кайфа да под эти напевы дремота наваливалась, хоть и только разбудили. Как только засыпал, она тотчас же говорила:
Не спи.
Да так говорила, что сон пропадал. Не надолго только.
Потом она завернула меня во что-то, предположительно в те же простыни, и Прохор отнёс меня в дом. Где меня опять усыпили.
Разбудили меня петухи. Я был им рад. С детства не просыпался «по петухам». Ностальгияприятное чувство. Ещё меня радовало отсутствие «калькулятора» в моей башке. Но опечаливало отсутствие зрительного канала по причине повязки на глазах.
В этот раз рядом со мной никого не было. Пусть! Мне и так хорошо. Лежал, слушал деревенскую жизнь. Она всегда полна звуков. Кто говорит, что в деревне тихо, не умеет слушать. Я на звук определил и пересчитал поголовье крупного и мелкого рогатого скота, птицы. Не только в этом подворье, но и у соседейстадо на пастбище как раз гнали. Небольшое, кстати стадо. Из чего я сделал вывод, что и деревня небольшая. Скорее, хутор. Дворов пять-семь. До десятка, в общем.
Ветер, дунув в открытое окно, донёс до меня запах свежескошенного сена, среди других сельских запахов. Мне даже послышался звенящий свист косы, срезающей травостой. И так мне захотелось самому взять в руки косу и пройтись с ней по лугу, укладывая траву в валок, что плечи заломило.
Плечи заломило?! Я вздрогнул всем телом. Всем! Телом! Хоть и был я парализован всего ничего, но осознание безнадёги и необратимости поражения спинного мозга так прочно засело в башке, что казалось, что этонавсегда. Я ехал к мифической знахарке Дарье Алексеевне, но так и не верил, что ей удастся поставить меня на ноги.
Ноги! Я их чувствовал. Слабо, так, будто они обе отсижены, но чувствовал. Пальцы на ногах со скрежетом скребли по простыне (ногти-то подстригать пора!).
Я заорал от восторга! Орал и орал. Не слыша за своим визгом, как с грохотом ко мне из разных концов подворья ломились все, кто мог ходить.
Я чувствую ноги! заорал я, когда они с тревогой поинтересовались причиной тревожной побудки.
Тоже мне новость! пробасил Громозека и протопалпротопал?! к выходу.
Всё нормально, командир, поправляйся, сказал голос Кадета и тоже протопал к дверям.
Спи, воин, ты ещё слаб, душа еле прижилась обратно. Спи! сказал голос Дарьи и опять хлопнул меня по лбу.
Опять баня, опять полки, Прохор.
Прохор, а что это было? спросил я его.
Мне это непостижимо, Виктор Иванович. Да, и не каждая берегиня сможет «Живород» провести правильно. Мама очень сильна. К нам даже с Соляных Копей приходят. Приходили.
Ответил, называется! Берегиня? Соляные Копья? Это кто? Это где? Но спросить уже ничего не успелПрохор ушёл.
Пришла Дарья.
Тыберегиня?
Да.
А кто этоберегиня?
Я.
Ответила, блин!
Не спрашивай больше того, что тебе не нужно, меж тем ответила она, подливая кипятка на камни. Когда прошипело (тело моё обожгло жаром), она продолжила: Не спрашивай того, на что знаешь ответ. Или сам узнаешь.
Что бы это значило? Если следовать этому совету, то вообще ничего никогда не придётся спрашивать. Есть ещё один такой совет«не верь, не бойся, не проси». Ну, и ладно, не буду спрашивать.
Или тут её обида говорит?
Даша, прости меня за слова мои.
Какие? спросила она, булькая веником в какой-то ёмкости.
Я тебя ведьмой назвал и ещё много чего плохого наговорил.
Я и есть ведьма. Ведающая Мать. Ведьма. Ведаю травки, слова, силу. И мать я. Пять раз уже мать.
Да? А, ну да. Сам же так говорил.
И сам не верил?
Не особо и верил.
И тут она опять запела. «Ведает слова»? Да, слова песен-молитв и знакомы и не знакомы разом. Какое-то наречие. Или, если она ведает слова, ведает исконный язык, то наречие как раз таки у меня.
Она меня парила веником, гладила руками, как-то всё это было по-особенному. Как ритуал какой. Да! Молитва, странные обряды. Ведьма. Ритуал. Мистика.
А меж тем вновь начавшим чувствовать телом я почувствовал, что она гладит и прикасается не только к груди, животу, рукам и ногам, но и к тому, что отличало меня от доброй половины человечества. Только сейчас, когда естество вдруг зафункционировало по предназначению, я понял, что был обнажен (ну, мы же в бане?) что я и в предыдущих процедурах не был одет. Стыд и грех.
Не надо стесняться. Расслабься, прошептала Дарья мне прямо в ухо.
Да я и не напрягаюсь. Вернее, это не я напрягаюсь. Это вопрос меня напрягаетэто часть ритуала или у тебя давно мужика не было? Тогда почему я? Приятно, конечно, себе льстить, что выбор пал на меня, но самого себя обманыватьглупость. А глупцом быть не хочу. И так дурачком которую жизнь живу.
Меж тем приятное действо продолжалось. Я пошевелил руками. Тяжело, руки слабые, безвольные, но смог дотянуться до головы и стянуть повязку.
Баня, окошко, тёмное уже, пляшущие отблески углей из печи и прелестная обнажённая нимфа в их неверном свете. С веником в руке.
Как же ты красива, Даша! восхитился я.
Зря ты снял повязку. Глаза теперь будут неверными.
Что это значит? Плевать! А вот такую красоту я не могу упустить! За время вынужденной темноты глаза мои так освоились с ней, темнотой, что неверного света через створку печи мне хватало. Я видел всё и в мельчайших деталях. Очень красиво!
Она пристукнула меня по рукам:
Не мешай!
Не буду. Почти. Всё же, когда она меня оседлала, руки мои сами потянулись вверх, грудь ослепительной красоты уютно легла в ладони. И это мать пяти детей? Фигура у Даши была как у двадцатипятилетней не рожавшей молодки. Хотя нет, кости того, что так логично устроилось на том месте, где мои ноги соединяются в живот, было явно изменено родами, но такдаже слаще. Истинно, ведающая мать!
Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.
Её пальцы легли мне на рот.
Молчи!
Ладно, ямолча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Яне против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.
Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.
Ты не понял?
Что я должен был понять?
Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.
Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.
Всё, сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.
Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!
Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.
Это был ритуал?
Она кивнула одними глазами.
Спасибо тебе.
Она опять кивнула ресницами.
Можно?
Опять кивнула.
Я поцеловал её.
Ты прекрасна! Давно не ощущал подобной прелести и красоты. Позволь теперь мне поухаживать за тобой.
Она опустила голову.
Не надо. То, что былобыло нужно. То, что сейчас будетне нужно. Похоть.
Не может быть похотью подобная прелесть, уверенно заявил я, аккуратно собирая её волосы и сплетая их в косу.
Потом я подлил на камни кипятка из деревянной бадьи, где запаривался веник. Камни уже порядком простыли и не дали того жара, что я хотел. Но, повинуясь мне, Даша залезла на полати, я её, не спеша (быстро уставал), парил, гладил. Потом мыл её простым хозяйственным мылом (другого не было), мыл не мочалом, руками. И это было превосходно! Я не ожидал, что Даша, сначала равнодушно-податливая, стала ластиться к моим рукам, как кошка. Мне просто было приятно её мыть. А вернеещупать. Гладить каждую складочку, каждую выпуклость. Помыть ступни, с подошвой, жёсткой, как подошва солдатского сапогавидно, что часто босая ходит. Яизвращенец? С таким кайфом мыть чужие ноги? А как кайфово было мыть-гладить остальное!