Так варево ведь
Кузьма повысил голос:
Подойди, сказано! Голову опусти Вот тебе, вот!
Отвесив мальцу несколько хороших затрещин, так, что по щекам отрока потекли слезы, лекарь потянулся и назидательно пояснил:
Эточтоб умней других себя не считал, червь. Понял?
Понял, господине. За учебублагодарю.
Низко поклонившись хозяину, Сенька обернулся к печке:
А варево-то Ой!
Так ухвати, ухвати!
Отрок схватил было котелок руками, да тут же их и отдернуледва не обжег, взял подолом рубахи.
В миску немножко отлей, деловито распорядился Кузьма. Остальное еще чуток прокипятии снова слей, уже в другую миску, вон в ту, в щербатую. А что останетсяосадокв леднике остудишь.
Понял, хозяин. Все, как велишь, сделаю.
Из той, первой миски, как остынет, в малый кувшин перельешьто отвар. Зевнув, коновал продолжал свои наставления:Из миски щербатойв скляночку. Тонастой. А что из котелка выскребешьто в березовый туесзелье. Тако купчине болезному и повторишьотвар с настоем внутрь, зельем грудину мазать. Не шибко-то и больной купец-от, Бог даст, выздоровеет. Да! Ты босиком-то на лодью не беги, надень постолы да рубаху смени на праздничнуючай, не шпынь какой-нибудь!
Сделаю, господине, ага.
Дождавшись, когда отвары и зелье остынут, Арсений аккуратно разлил их по кувшиничкам-туесам да, сложив все в суму, побежал было в избуза постолами и рубахой.
Постой, схватив парня за локоть, просипел Кузьма. Сам все вынесу, а то перебудишь всех, с тебя станется. Тут вот, у крыльца стой. Жди.
Переодевшись в праздничнуюс богатой вышивкоюрубаху, Сенька сноровисто намотал на ноги онучи, завязал ремни постолов, кожаной плетеной обувки, притопнулвсе ли ладно? и, закинув на плечо суму, зашагал к калитке. Никто его с усадьбы не провожал, разве что дворовый цепной пес махнул дружелюбно хвостищем да замычал в скотиннике откармливаемый на мясо бык Прошка.
Ночка выдалась нынче светлая, звездная, серебристый свет месяца заливал луга, отчего и трава тоже казалась серебряной. Идя по знакомой тропинке, Арсений представил вдруг, будто бы это не трава, а настоящее сереброух, какие деньжищи! И если б эти все деньжищи да емуто что б он, Сенька, тогда сделал? А перво-наперво ушел бы от дядьки Кузьмызлой он, да и лекарь нехороший. Чему от такого научишьсявот как сейчасобману только. Иное дело, в Угличелекарь Амброзиус Вирт из голландских немцев, что как-то по весне еще на рядок заезжал, лечил старосту от какой-то хвори. Дядько Кузьма за леченье-то и не бралсяпонятно почему, а вот Амброзиус вылечил, и Арсений ему в том помогалголландцу расторопный служка понадобился, вот Кузьма и дал Сеньку, не забесплатно, конечно. Всего-то неделю отрок при голландском лекаре был, а сколько чему научился! И чем жар снимать знал, и как от мигрени спасать, и от подагры А самое главноеведал, какую болезнь можно вылечить, а какую, увы, нет. От мора лютого, от смерти черной, можно лишь бегством спастися! А черная смерть, говорят, нынче едва ль до самого Углича не дошла, сам князь великий, всея Руси государь и многих земель немецких император, самолично мор сей удержать явился. Оно и вернокому, как не помазаннику Божию, с делом таким совладати? Вот вроде мор и на убыль пошел слава Господу, до рядка Бродского не добрался.
Много чего Амброзиус-лекарь рассказывал, любил поболтать, тем более при таком-то благодарном слушателе, как Сенька. По-русски голландец говорил хорошо, бойко, хоть и забавноиногда путал слова да заменял кое-что на свое, голландское. О черной смерти много чего рассказывал, о других морахоказывается, не каждый мор одинаков! Жаль, мало побыл на рядке господин Амброзиус Вирт, мало с ним Арсений общался. А вот были бы денежки, поехал бы в Углич, подался бы к голландцу в ученики, со временем и сам стал бы знаменитым лекарем, дом бы выстроил, жил, людей лечил не так, как дядько Кузьма. Ну, коновал, он коновал и есть: руку-ногу кому вправить, рану перевязатьэто пожалуйста, ну а ежели что посерьезнее, тогда тогда вот так вот, как сейчасиз одного котелка и зелье, и отвары, и снадобья. Что ж это за леченье такое? Обман один, ага. Стыдно и деньги брать а надо! Черт! А сколько монет купец должен? Что дядько-то говорил? Совсем из головы вылетеловот ведь незадача! Как теперь и быть? Одна надежачто сам болезный купец про то помнит, не забудет, не захочет обмануть. А ежели забудет, обманет? Тогда уж лучше и не возвращатьсякулаки у дядьки Кузьмы тяжелые, в ухо засветитможно и оглохнуть навек.
Впереди плеснула волна, показалась в свете луны приземистая ладья, причал, сходни. Перестрелах в двух, на самой излучине, тускло горел костероквидать, рыбачки встречали утреннюю зорьку.
Кого черт несет? едва Арсений ступил ногою на сходни, нелюбезно осведомились с судна.
То я, Кузьмы-лекаря посланец. Лекарства принес.
А-а-а! Лекарство Ну, проходи. Вона туда, влево Тут вот, у борта, постой. Обожди немножко.
Болезный купец, видно, прикорнул малость, да сейчас вот проснулся, разбудиливидать, так людям своим и наказал. В каморке кормовой свечку зажгли, потом уж посланца позвали:
Входи, входи, отроче. Выкладывай свои зелья.
Ага.
Едва взглянув на купца, Сенька почувствовал неладноеслишком уж сильно блестели у больного глаза, слезились. Да и лицо выглядело каким-то осунувшимся, словно после недавнего жара.
Этот вототвар, по три раза в день, лучше после еды, внутрь принимати. Отрок выложил на стол принесенные лекарства. Этонастой. Его натощак надо. Тоже по три раза
Обсказал, замялся, да не удержался, спросил:
Лихоманка-то била тебя, господине?
Ой, отроче, била! Не дай бог кому. А посейчас вроде и ничегоотпустило.
А в паху, под мышкамине болело ли, не вздувалось? Скажем, дней пять-шесть назад тому?
Так и было, с удивленьем отозвался купец. Именно дней пять назад. Вздулось, нарвалоа сейчас все прошло, заживилося. Ты, я смотрю, понимаешь, что ли?
Рубаху, господине, задери, негромко попросил Сенька. Покажу, как да куда зелье мазать. Еще-то свечка есть?
Больной усмехнулся:
Надо, так сыщем. Велеть, что ль, зажечь?
Да не худо б.
Ох ты Арсений закусил губу, едва только взглянул на полмышки! Явные припухлости, чуть заживленные бубоны! Все так, как и рассказывал Амброзиус Вирт, голландецсперва лихорадка, вздутия, нарывы, потом может быть заживление, и лихоманка спадет, кажется, вот оно, выздоровленье ан нет! Совсем скорохарканье, пена кровавая на губах и гибель! Коварная болезнь и неизлечиманедаром черной смертью зовется. Увы, страданья купца не облегчить Самому бы теперь не заразиться, черная смерть прилипчива.
Сенька и про деньги забыл, хорошо хоть, купец вспомнилпальцы послюнявив, отсчитал денежки в поспешно подставленный юным лекарем мешок.
Сколько и договаривались. Ну, прощевай, парень. Хозяину своему поклон передай.
Передам. Выздоравливай, господине.
Когда отрок сошел по сходням на берег, уже начинало светать, бледно-голубоватое небо над дубравою алело зарею, а кое-где, по оврагам, стелился невесомыми облаками утренний легкий туман. Рядом в болотце громко квакали лягушки. Что лик дождю? Впрочем, вовсе не это сейчас волновало Арсения. Первым делом он выкупался в реке, тщательнос песком, со взятой с рыбацкого кострища (их тут было много) золоювымыл руки. После посещения больногообязательно, как наказывал господин Амброзиус Вирт. Еще голландец предупреждал о пагубности всех отправлений больногомочи, кала, пота, слюны А ведь болезный купец каждую монетку слюнявил, отсчитывал! И что же теперь? Выкинуть все это серебро в реку? Ага Дядько Кузьма, пожалуй, выкинет. Лекарь советовал в кипящей водице подобныеот больных людейвещи подержать, не очень и долго в овине как раз и можно будет воду нагреть, а о подозрительном купце немедленно сообщить старосте, да и дальшев Углич.
Вот ты и пойдешь, сообщишь! выслушав парня, решил староста рядка Филофей.
Пригладил седую бороду, ухмыльнулся, глянул на отрока с хитрецою. А с хозяином твоим я договорюсяотпустит. Пущай попробует токмо не отпустить. А ладейка-то ушла уж, не догонишь, да ничо, я чай, перехватят ее княжьи люди.
Коновал Кузьма Еловец решеньем таким, конечно, доволен не быллето, страда, отрока руки в хозяйстве нелишние. Однако спорить со старостою благоразумно не стал, головой кивнув, согласился, однако, на улицу из избы выйдя, хар-рошую оплеуху Сеньке закатил:
Ну, смотри, тля! Ежели проведаю, что соврамши Ужо отведаешь плетки.
Да не соврал я! схватившись за щеку, взмолился Арсений. Христом-Богом клянусьне соврал. Припухлости видел, язвы да и по всем признакамчерная смерть!
Все ж думаю, соврал. Кузьма недобро прищурился. Я-то ничего такого не видел.
«Это потому что ты, дядько, не как немец голландский господин Виртврач, а простой коновал. Вот и не хватило ума, не заметил да и не особенно-то и старался больного осматривать».
Так подумал отрок, вслух же, конечно, ничего подобного не сказал, однако глазенки блеснули бесом.
Явишьсяпоговорим ужо, с явной угрозой напутствовал дядько Кузьма. Ужо-ка поглядим тогда, кто из нас умник. За все свои дни отработаешьот зари до зари. И на пастьбе, и на покосе.
Отработаю, дядько. Арсений, уходя, поклонился. Я ведь быстро туда-сюда обернусь. Сам староста сказалгосударево дело!
Ой, зря он так сказал, зря!
Староста?! оскорбленно взвился коновал. Я, червь, тебе господин, а не староста! Чай, забыл? Ну, я тебе напомню А ну-каполучай! Получай! Получай!
Такпинками да оплеухамипарня со двора и выгнал, хотел было еще и на улице наподдать, да прохожих не то чтоб постеснялся, а все же как-то нехорошо вышло бы, коли б они старосте донесли. Ну их к ляду! И старосту, и людишек, и Сеньку с тем-то еще посчитаемся ужо!
Спустившись к реке, Сенька смыл с лица кровь, приложил под левый глаз оторванный от подола кусокпримочку, полежал так немножко, наскоро выкупался в ближнем омутке да, накинув на еще не высохшее тело одежку, поспешно зашагал к броду. Миновав брод, вышел на Московский трактдорогу широкую, пыльную, со всадниками, с возами, с каликами перехожими, артельщиками, школярами и прочим легким на подъем людом. С такими бы и идтивесело, знай песни да россказни всякие слушай, только рот разевай, еще и на привале бы, по ночлегам, подкормили б, всяко без хлебца корочки не оставили быдядько Кузьма, жадина, уж конечно, харчей в дорогу не дал. Хоть и не с волочи, а все односволочь!
Так бы по Московскому трату и шел одна бедапо дороге-то до Углича три дня пути, а коротким путемлесами, по урочищам, через оврагина день скорее выйдет. Вот напрямик-то Арсений и отправился, с наезженного тракта свернув, тропинки нужные ведал. Пробрался бузины зарослями, потом ракитником да желтым дроком, пересек тропкой охотничьей всю дубраву, едва на стадо кабанов не нарвавшисьхорошо, хрюканье вовремя услыхал, обошел сторонкою. А ну как поддел бы клыками матерый секач? Дух бы запросто выпустил, тем более из такого хлипкого парня, как Сенька. Правда, отрок бы кабана дожидаться не сталживо б взобрался на какой-нибудь молодой дубок, там бы и переждал Да ну их, кабанов этих! Обошел, не почуялии слава богу.
Спустившись с пологого холма вниз, отрок пошел ольховником да красноталом, вдоль реки, по рыбацкой тропинке Там, у кострища, повезлоотыскал-таки припасец: крючки да грузила, даже конский волосна леску. Обрадовался Арсенийвот и славно! Теперь к ночлегу ближе и рыбки натаскать можнонож на поясе есть, огниво тоже имеется: костерок завсегда сварганить можно, рыбку на углях испечь. Потом поспати немногода в путь. Сытомуэто не голодному, а уж кому-кому, а Сеньке дальняя дорожка в радость. Идешь себе, насвистываешьмимо полей, златым житом наливающихся, мимо лугов заливных зеленых, да с розовым клевером, с желтыми мохнатыми одуванчиками, с ромашками, с тучными пасущимися стадами. Красота кругоми никто тебя не бьет, над душой не стоит, не гундосит. Красота! Так бы всю жизнь и странствовал, ходил бы из города в город может, до Амстердама, про который Амброзиус Вирт рассказывал, добрался бы
Повеселел отрок, про обиды да ссадины свои позабыл, а ближе к вечеру, удочку смастерив, наловил в старице рыбы, разжег на опушке, у леса, костер, наломал лапника да, подкрепившись, улегся, уснул. Диких зверей не боялсяна тлеющие угли не пойдет зверье-то, что ж до лихих людей, разбойниковлесных татейтак что им с Сеньки взять? Разве что татарам продать, так это далече вести надо. Купцы-то местные не возьмутим строго-настрого княжьим указом работорговлишкой заниматься заказано!
Так что никого не боялся Арсений, ночь напролет спал себе без задних ног, а проснулся уже от бьющего в глаза солнца. Открыл левый глаз, прищурился, еще полежал немножко потом вскочил, побежал к реке, окунулся да, на берег выбравшись, растянулся в мягкой траве, лежал, глядя, как порхают вокруг разноцветные бабочки да жужжат, проносясь над самой головой, синие быстрокрылые стрекозы.
Хорошо!
Долго, правда, не лежал отрок. Вскочил, оделся быстренько и зашагал себе дальшемимо высокой, с острыми листьями вербы, мимо круглых ив, мимо густых зарослей черной смородины и малиныжаль, ягодки-то еще зеленые были, еще не налились соком и звонким летним солнцем. Быстро нагревшаяся тропинка приятно грела босые, мокрые от росы ноги, из кустов вырывались, взмывали в небо жаворонки и прочие мелкие птахи. Вот слева запела малиновка, чуть подальше в лесу гулко закуковала кукушка, и, казалось, над самой головой ударил в ствол дятел. Чу! Кося круглым глазом, перескочил через тропу заяц, ринулась за ним серовато-рыжая, с желтыми подпалинами лисатощая, смешная. А ну, пойди поймай-ко! Унеслись по лесной тропе, Сенька им вослед даже собрался свистнуть, уж и в рот два пальца заложил да раздумал, увидев впереди, на залитой солнцем полянке, какого-то странного парня. Точнее, даже не парня, а вполне себе зрелоголет тридцати с лишкоммужа с приятным, заметно тронутым загаром лицом, обрамленным густой светло-русою шевелюрой и небольшой, аккуратно подстриженной на немецкий манер бородкою с усикамитакими же, как у присной памяти лекаря-голландца.
Вел себя сей муж как-то уж очень непонятно: прыгал, прямо сказать, козлом скакал да махал руками, будто наносил кому-то ударысильные, быстрые, ловкие. И так это выглядело будто бы мужик этот с тенью своей сражался! А уж одет был скорее даже раздетв одних портах, босой рубаха-то нарядная рядом под осиной валялась, да и пояс, и сапоги, и Ух и мускулы у него! Арсений ни у кого таких не видел. Не то чтобы шибко здоровенные, но такие, словно бы ни капельки лишнего веса в этом незнакомце не было, а было был он, говоря словами все того же Амброзиуса Вирта, «сложен, как греческий бог». А на левом плече приметнаяв виде трилистникародинка.
Ой! Ничего себекак подпрыгнул-то! И руками, руками словно кого-то бил.
Славно! подойдя, не сдержал восхищения Сенька. Ой, как славно-то! Ты что же, мил человек, скоморох?
Скоморох?! Серые глаза сверкнули сталью Впрочем, на губах тут же мелькнула улыбка.
И как же ты ко мне незаметно так подобрался? натянув рубаху, вместо ответа поинтересовался сей славный муж. Ты вообще откуда тут взялся-то, вроде дорожек прохожих здесь нет, одна река рядом.
Дорожек-то, господине, нет, отрок улыбнулся. Зато есть тропинки.
Ага, тропинки, вот как А ты у нас кто? Звать тебя как?
Звать меня Сенькой, как и батюшку моего покойного звали, тако же Юный коновал на всякий случай поклонился, углядев, как выскородныйявно, высокородныймуж ловко застегивает наборный с золотыми бляшками пояс с привешенной к нему саблей в дорогих, зеленого сафьяна, ножнах. Попробуй такому не поклонись! Вот ведь угораздило встретиться
Надо жеи отца Сеней звали? Незнакомец неожиданно хлопнул отрока по плечу. Семен Семеныч, значит. Часом, не Горбунков?
Не-а, Горбунки от нас в стороне, к Угличу ближе, а я с рядкаБродский.
Бродский, ну надо же! хлопнув себя по коленкам, расхохотался высокородный. Нобелевский лауреат! Как же, как же, знаю. Как там у него было-то мимо ристалищ, капищ мимо степей подлунных нет, не так забыл А ты-то, случайно, не помнишь? Ах да, откуда ж тебе знать, когда Бродский только еще веков через пять родится?
Кто, господине, родится?
Ой! внимательно всмотревшись в побитое лицо подростка, воскликнул вдруг незнакомец. Это где ж тебя так угораздило? Неужели, как Иван Бровкин, разбил колхозный грузовик?