Всё не так - Август Мак Брелан 4 стр.

 Эх, если бы Гитлер сейчас был фюрером!  воскликнул Гельмут, после чего покосился в сторону стойки.

Впрочем, никто, кроме Шольца, его не услышал. Тем более, что в динамиках как раз начался припев известной песни из очень популярного фильма:

Айне, айне, айне, айн моменто,

Айне, айне, айне сантименто

Разумеется, в итальянской песнеи даже в псевдоитальянскойследует употреблять артикль «уно», а никак не «айне». Однако режиссер намеренно использовал именно немецкое слово, дабы таким образом тонко намекнуть на несколько противоестественную дружбу Германского Рейха с фашистской Италией. Официального же объяснения от создателей картины никто даже не потребовалв конце концов, текст песни так или иначе был совершенно бессмысленным.

 Подумай только, Вальтер,  продолжил Фогель,  как это было бы великолепно! Ну разве при Гитлере посмел бы какой-нибудь славянский ублюдок принести нам такую гадость вместо кофе? Да его бы за такое немедленно выпороли до полусмерти, после чего отправили бы спать не в теплый сарай, как обычно, а в холодный карцери притом без ужина! А этот мерзкий еврей,  Вальтер едва заметно кивнул головой в сторону директора кафе,  и вовсе не оскорблял бы наших арийских взоров своим жалким существованием

 Думаешь, их бы всех отправили в Израиль?  понимающе кивнул Шольц.

 Или в Израиль, или куда-нибудь еще  немного загадочным тоном ответил гестаповец.

 Ох, Гельмут, Гельмут,  покачал головой Вальтер.  И как ты можешь с такими убеждениями жить? Просыпаться по утрам, ходить на работу, смотреть в глаза людям, наконец?

 А ты?  лукаво прищурился Фогель.

Ответил Шольц не сразу. В конце концов, он тоже был убежденным национал-социалистом, и тоже относился к Адольфу Гитлеру с благоговением. И все же взгляды Гельмута казались Вальтеру слишком уж радикальными.

 Настоящий национал-социалист,  заговорил наконец Шольц,  это прежде всего патриот Германии. Долг верного члена национал-социалистической партии состоит в том, чтобы всемерно бороться за величие Рейха и поддерживать гегемонию своего отечества в Европе и Азиатской России

 Ну что у тебя за привычка?  скривился Фогель.  Почему ты всегда повторяешь чужие слова? Неужели у тебя совсем нет собственных мыслей?

 Понимаешь, Гельмут,  задумчиво сказал Вальтер,  иногда чужие слова настолько хороши, что я с ними полностью соглашаюсь. После чего они-то и становятся моими собственными мыслями.

Ну, как знаешь,  не стал спорить Гельмут.  Что же касается меня, то я всегда поступаю так, как мне позволяют обстоятельства. Взять хотя бы Захарченкоэтого упрямого журналиста, про которого я тебе сегодня рассказывал. Да, я не могу обращаться с ним, как с говорящей скотиной, чего этот славянский недочеловек безусловно заслуживаетно зато могу как следует поиздеваться над ним на допросеа если он и дальше будет запираться, то и применить физические меры воздействия. Или возьмем вон того еврея за стойкой. Да, я не могу стереть его с лица землино зато могу ну, скажем, уйти и не заплатить.

И Фогель действительно встал из-за стола, явно намереваясь удалиться восвояси.

Подожди, подожди,  недоуменно забормотал Шольц.  Ты что же, действительно уходишь?

Действительно ухожу,  подтвердил Гельмут.  Пусть только попробует меня остановить. Небось побоится связываться с гестапо.

 А я как же?  спросил Вальтер. Конечно же, невкусный кофе допивать он не собирался, но оставлять недоеденными два пирожных не собирался тем более.

 А ты оставайся,  ответил Фогель.  Мне все равно пора бежать. Через полчаса у меня свидание с Радой.

 С кем?  не понял Шольц.

 Ну, с актрисой. Из театра как он там называется «Ромэн», да. Красавицас ума сойти. Личико и фигурка такие, что пальчики оближешь. Ладно, потом расскажу поподробней. А сейчас некогда. Пока!

Проводив приятеля взглядом, Вальтер тяжело вздохнул. Нет, не потому, что Гельмут Фогель явно собирался поступиться своими нацистскими принципами.

А потому, что теперь Шольцу предстояло расплачиваться за двоих.

* * *

Будучи истинным немцем, Вальтер Шольц почти всегда планировал свои действия заранее, не оставляя в непредусмотренном виде ни одной детали. Но только почти.

Его вечерние прогулки по центру советской столицы, где он провел на службе Германскому Рейху и лично фюреру уже немало лет, были тем самым пресловутым исключением, подтверждающим правило. Во время этого ежедневного моциона маршрут Вальтера был случайно-хаотическимгулял Шольц согласно принципу, описанному в русской поговорке «куда глаза глядят».

В этот день глаза вернее, ноги Вальтера привели его в святую святых Государства Российского (как бы оно в данную историческую эпоху ни называлось)  на Красную площадь, где майор интендантской службы не бывал уже давномесяца полтора, а то и два.

Несмотря на позднее время, площадь, как и всегда, была отлично освещена. Народу, впрочем, было не так уж многоведь завтра, как и сегодня, советским гражданам предстояло идти на работу. Так что большинство окружавших Шольца людей были, как и он сам, иностранцамино, конечно же, не офицерами вермахта, а просто туристами.

Внимание Вальтера привлекла группа японцев, как по команде направивших свои извечные фотоаппараты на Мавзолей. Хотя усыпальница двух великих вождей закрылась для посетителей уже несколько часов назад, специально подсвеченные надписи «ЛЕНИН» и «СТАЛИН» четко выделялись на темном фоне. Также без труда можно было разглядеть (и запечатлеть на фотопленку) двух часовых, безмолвно стоящих на Посту Номер Одинсоветского курсанта Высшей школы КГБ и немецкого капрала «Ваффен-СС».

По правде говоря, Шольцу всегда больше нравилось другое произведение монументального искусства, также расположенное на Красной площади, но на некотором от Мавзолея отдалении. Майора всегда восхищал Памятник Германскому Воину-Освободителю, сооруженному целой бригадой берлинских скульпторов вскоре после войны. Этот мраморный богатырь (если уж употреблять русский термин) гигантских размеров был чем-то похож на легендарного Отто Скорцени в исполнении Арнольда Шварценеггера. В руке своей, однако, чудо-богатырь держал не пистолет и даже не автомат, как капрал у Мавзолеянет, его оружием был меч, как бы символизирующий все то оружие, с которым вермахт некогда пришел на эту землю, дабы освободить советский народ от жестокой тирании и подарить ему возможность наслаждаться мирным трудом. Так, во всяком случае, гласила надпись, красиво исполненная на двух языкахготическим шрифтом по-немецки и славянской вязью по-русски.

У подножия памятника лежали цветы. По рассказам старших товарищей Шольц знал, что когда-то их здесь было очень многопри Сталине традиция подобных благодарственных подношений со стороны москвичей и гостей столицы неукоснительно соблюдалась и поощрялась. При Берии она понемногу сошла на нет, а при Хрущеве и вовсе игнорировалась почти демонстративнои даже Брежнев восстанавливать ее не стал. Так что цветы к памятнику давно уже подносили только сами же немцы, служившие в освобожденном их отцами и дедами стольном граде. Впрочем, многие офицеры, включая также и Вальтера с Гельмутом, подобными вещами предпочитали не заниматься, справедливо полагая, что подобная «благодарность» будет выглядеть в их исполнении скорее как издевательство.

Полюбовавшись мраморным освободителем еще секунд пятнадцать, Шольц повернулся и пошел домойв конце концов, завтра ему тоже предстояло идти на службу, пусть и не такую увлекательную, как у его приятеля Фогеля.

Дойдя почти до самого края площади, Вальтер вдруг услышал оживленный разговор на неизвестном ему языке. Сначала ему показалось, что отчаянно размахивающие руками друг у друга перед носом молодые туристы говорят по-арабски, тем более что внешность у них была самая что ни на есть ближневосточная. Однако после того, как один предполагаемый араб назвал другого «Эйтан», а тот его«Гиора», Шольц сообразил, что неизвестным ему языком является иврит.

Что ж, подумал Вальтер, бывает. Ну да, в свое время Советский Союз не последовал примеру Германии и не разорвал с Израилем дипломатические отношения после Шестидневной войны, как это сделали большинство европейских стран. Но ведь и Хрущева понять можно. Когда руководишь страной, не признаваемой США и другими странами НАТО, ценность любого иностранного посольства в Москве несколько возрастает. Особенно, если речь идет о прозападной капиталистической стране. В конце концов, сохранение отношений с еврейским государством само по себе антигерманской деятельностью не является, верно?

Поэтому Шольц лишь пожал плечами и перевел взгляд туда, куда указывал палец одного из израильтяннет, не на здание ГУМа, а на висевшие как раз напротив Мавзолея огромные портреты трех известных государственных деятелей. Разумеется, самым большим по размеру был портрет Фюрера-Освободителяоднако Вальтер, не питавший к основателю Третьего Рейха теплых чувств, устремил свой взор несколько левее. Там, естественно, были изображены все те же Ленин и Сталин, как бы с некоторым изумлением любующиеся собственным пантеоном. Вальтер пристально посмотрел им в лицосначала студенту-недоучке из Симбирска, потом недоучившемуся семинаристу из Гори. А ведь это по-своему иронично, подумал Шольцкогда-то они недоучились, а вот теперь их недопохоронили.

Усмехнувшись своим не вполне политически выдержанным мыслям, Вальтер покинул наконец Красную площадь и свернул в хорошо знакомый переулок. Однако ход его рассуждений на этом не прекратился.

Что ни говори, а для одного из двух вечно живых советских вождей подобное состояние могло и прерваться. И Берия после XX съезда, и Хрущев через десять с небольшим лет уже собирались предать тело Сталина земле, освободив Красную площадь как от его портрета, так и от останков. И если бы не вмешательство немцевкак в 56-м, так и в 68-м

А ведь в 68-м было куда сложнее, подумал Шольцдоходило аж до уличных боев с баррикадами, да и сам Вальтер был тяжело ранен, после чего при первой же возможности перевелся из танкистов в интенданты. Что же до 56-го, то тогда хватило подкрепления в виде одной дивизии вермахта, спешно переброшенной в Москву из Псковской области. Впрочем, Вальтер всего этого толком не помнилему про «московскую прогулку» рассказал старший брат Дитер, как раз служивший срочную в этой дивизии.

Тяжело вздохнув, Шольц ускорил шаг, но тут же снова его замедлил и прислушалсягде-то в одном из подьездов забренчала гитара, и какой-то явно молодой парень весело затянул хрипловатым голосом на мотив известной песни про чемоданчик:

 Кто прошлого не помнит и не знает,

От этого нисколько не страдает.

На прошлое плевать,

Мозги не забивать

Нам в жизни настоящего хватает.

Что было, то прошлои не вернется,

Уйдет в небытие и рассосется.

Зачем копаться в том,

Что поросло быльем

И в будущем навряд ли отзовется?..

Дальнейшего повернувший за угол Вальтер уже не услышал. Впрочем, Шольцу хватило и первых двух куплетов, которые его просто поразили.

Черт возьми, а ведь так оно и есть! Не расскажи ему Дитер про 56-й, так он бы, наверное, и не задумывался о событиях, произошедших давным-давно и не оказавших тогда на его детство абсолютно никакого влияния. Но ведь и нынешняя молодежь, которая в 68-м в лучшем случае едва появилась на свет, наверняка не желает забивать себе голову делами давно минувших дней. А это значит, что когда пройдет достаточно времени

Но тут что-то привлекло внимание Шольца, и он остановился.

На свежепокрашенной стене дома ярко выделялся рисунок, сделанный черным углем. Цифра «20» в черной рамке. И чуть пониже надпись, печатными буквами: «Россия помнит».

 Да,  прошептал Вальтер,  они помнят

* * *

Не успел Вальтер нажать на кнопку звонка, как входная дверь открылась, и Шольц увидел добродушного толстяка с хлебными крошками в бороде.

Вальтер! Приехал! Наконец-то!  накинулся толстяк на Шольца и заключил его в свои мощные обьятия.

 Мартин, да ладно тебе  попытался вырваться Вальтер.  Я ж до сих пор

 Да, Мартин, ты уж давай поосторожнее.

Это вышел в коридор Эрихвысокий элегантный блондин с несколько ироничным выражением лица.

Вальтер ведь у нас ранен,  наставительным тоном сказал Эрих.  Пострадал за фюрера, партию и фатерланд.

Тем не менее он тоже подошел к Шольцу и обнял старого другаправда, сделал это более мягко и деликатно.

Лет десять назад, когда отец Вальтера, доцент Дюссельдорфского Политехнического Института, получил наконец долгожданную должность профессора в Берлинском Университете Гумбольдта, Шольцу-младшему пришлось перейти в новую школу. Двое других ребят в его классе также оказались новичкамиМартин Ламсдорф, переехавший в столицу из Дрездена, и Эрих Райнеке, чья семья вернулась на родину из долгосрочной командировки. Естественно, Вальтер, Мартин и Эрих немедленно сдружились. Вместе ходили в кино и на футбол, вместе заготавливали шпаргалки и прогуливали уроки, вместе ездили в походы и на рыбалку. Конечно, после выпускного вечера судьбы трех друзей разошлись. Вальтер, начитавшись мемуаров Гудериана и прочих книжек о войне, подался в защитники Рейха, став доблестным офицером танковых войск. Эрих пошел по стопам отца, избрав дипломатическую карьеруи уже успел дважды съездить за рубеж, да не куда-нибудь во Францию или даже в Испаниюнет, ему пришлось послужить фатерланду в Канаде, на вражеском Западе. Что же до Мартина, то он давно уже был механиком на крупнейшем берлинском автозаводевпрочем, эта работа его вполне устраивала.

Однако друзья по-прежнему продолжали встречаться при каждом удобном случае. А поскольку Вальтер приезжал в отпуск не так уж частораза два-три в годкаждый визит Шольца превращался в небольшой праздник, для которого Эрих любезно предоставлял загородную виллу своего отца.

Ну, проходи, проходи,  поманил Вальтера за собой Мартин, направляясь в ту сторону, откуда очень вкусно пахло.

Войдя вслед за друзьями в столовую, Шольц увидел за обеденным столом человека лет тридцати со шпионским лицом. Нет, на незнакомце не было темных очков, и выглядел он отнюдь не загадочнонапротив, лицо его было самым что ни на есть обычным и неприметным. С таким лицом легко затеряться в толпе, не оставив у окружающих о себе никаких воспоминаний.

А это Хорст Шефер,  представил его Вальтеру Мартин.  Хороший парень. Мы с ним в шахматном клубе познакомились. Гроссмейстер Штейн сеанс давал. Я-то продул, а вот он вничью сыграл.

Пожав руку новому знакомому, Шольц уселся за стол и присоединился к роскошной трапезе. Однако Мартин с Эрихом тут же попытались ему помешать, набросившись на Вальтера с глупыми, по его мнению, вопросами.

Да отстаньте вы,  попытался отмахнуться от друзей Шольц, откусив очередной кусок колбасы.  Ну их к чертовой матери, этих русских. Я до сих пор не понимаюну что им не нравится? Разве мы с ними плохо обращаемся? На войну их не гоним, жить не мешаем, в лагерь не отправляемесли не бунтуют, конечно. Да и уровень жизни у них практически не хуже нашего. Так нет же Вот ведь неблагодарные свиньи!

А чему ты, собственно, удивляешься?  усмехнулся Эрих.  После того, как мы их в сорок первом захватили

Освободили,  уточнил Вальтер, с важным видом подняв вместо указательного пальца вилку.

Ладно, не будем спорить,  пожал плечами Эрих.  Мы их покорили. А какому народу такое понравится?

Тоже мне проблема,  фыркнул Мартин, осушив новый стакан пива.  У моей сестры муж из Зальцбурга, так говорит, что австрийцы от такой ерунды нисколько не комплексуют.

Это совсем не то же самое,  покачал головой Эрих.  Австрию мы не оккупировали, а аннексировали, как японцы Корею или американцы в прошлом веке Калифорнию с Техасом. Мы сделали Австрию частью Рейха. Австрийцытакие же немцы, как и мы. А русские, поляки, французыэто другое дело. Мы ими, по сути, управляем, но и гражданства Рейха не даем. Вот они и чувствуют себя эдакой низшей расой. Вторым сортом. Проигравшими. Нам-то этого как следует и не понять.

Ну, Германия тоже испытала горечь поражения,  вступил в разговор молчавший до сих пор Хорст.

Когда?  удивился Мартин, но тут же вспомнил.  Ах да, в первой мировой.

Тем не менее даже тогда, в восемнадцатом, нас никто не захватывал и не оккупировал,  возразил Эрих.

Однако до революции-то они нас довели,  хмыкнул Мартин, наливая себе новый стакан.  Раз-дваи нету кайзера. Буржуазная демократия.

Хорошее было время,  мечтательно вздохнул Эрих с таким видом, как будто лично помнил эпоху Веймарской республики.